Любовь Лафайета

— Всё, finita la commedia, — сказал гувернёр. — Скорее к карете.

Он сильно нервничал, и юноша, обернувшись в последний раз на площадь, понял причину его тревоги: плотные кучки негодяев в масках специально затрудняли продвижение, тесня приличную публику; у кого-то уже срезали кошелёк, вскрикнула дама — у неё сорвали с шеи ожерелье… Филипп рванулся к ней на помощь, хотя при нём не было шпаги, но один из лакеев, ни говоря ни слова, обхватил его за плечи и увлёк за собой.

Кучер с лакеями, торопясь, стали разворачивать карету — вот чёрт! Как нарочно! Позади, на улице Руаяль, уже творилось нечто невообразимое. Устремившись в это бутылочное горлышко, люди, ничего не видя в темноте, натыкались на брёвна и камни, разбросанные возле строящейся церкви Святой Марии Магдалины, и падали в не засыпанные канавы. Под напором всё прибывавшей толпы воры, сбитые с ног, валились поверх своих жертв, давя их собой и задыхаясь сами. Понявшие опасность попытались вернуться назад, но сзади всё напирали и напирали. Крики ужаса и боли метались в тесной каменной клетке из домов; плакали дети, которых топтали ногами, пронзительно кричали потерявшие их матери; кто-то отчаянно молотил кулаками в наглухо закрытую калитку; мужчины половчей карабкались на заборы, груды камня и щебня, цепляясь за любой выступ.

До особняка Сегюров оставалось не больше ста метров, быстрее дойти пешком. Подгоняемые гувернёром, мальчики бежали по узкому тротуару, чувствуя спиной надвигающуюся людскую волну. В окошках застрявших экипажей белели перепуганные лица; люди протискивались между карет, спасаясь от смертельной давки. Они лезли на козлы, на крыши, их отпихивали, они падали под ноги лошадям…

Истошные вопли раненых сливались с лошадиным ржанием, треском разрываемой обшивки, звоном бьющегося стекла…

— Ах боже мой, вы живы! — Маркиза де Сегюр спустилась по лестнице навстречу сыновьям, едва они вошли в вестибюль. — Что происходит? Неужели бунт?

Жозеф с возбуждённо блестящими глазами принялся рассказывать, размахивая руками; выслушав, мать отправила его спать и приказала горничной подать ему отвар мелиссы. Филипп пожелал ей доброй ночи и тоже пошёл к себе: нужно поскорее записать увиденное в дневник, пока впечатления не поблёкли, а детали не стёрлись из памяти. В голове уже роились рифмы, готовые выстроиться строчками звучных стихов…

— Как хорошо, что мужа нет в Париже. — Маркиза встревоженно прислушивалась к шуму с улицы. — Он непременно бросился бы унимать беспорядки, и одному Богу известно, чем бы это кончилось… Но, право, что за нелепая идея устроить праздник в таком неудобном месте! — обернулась она к гувернёру. — И вы говорите, там не было никакой охраны?

— От улицы Сент-Оноре шёл отряд городской стражи; его, должно быть, отозвали с бульваров. Я думаю, порядок скоро будет восстановлен.

— Ох уж эта городская стража! Мошенники, пьяницы и трусы, способные только гонять нищих и отвозить преступников на казнь!.. Но как всё это неприятно! Отметить гибелью детей и женщин бракосочетание нашего будущего короля! Я представляю, как расстроятся дофин и его юная супруга, когда узнают об этом прискорбном происшествии… Жозеф сказал, что «Храм Гименея» сгорел? При дворе наверняка найдутся злоязычные люди, которые увидят в этом дурное предзнаменование!

— В тот день, когда эрцгерцогиня Мария-Антуанетта появилась на свет, произошло землетрясение, разрушившее Лиссабон, — услужливо напомнил гувернёр.

3

Клотильда, Полина и маленькая Розалия обступили Луизу, не давая ей идти, обхватили руками и плакали в голос. Луиза растроганно гладила их по головкам и обещала, что будет приезжать к ним часто-часто, они не успеют соскучиться. У Адриенны тоже текли слёзы по щекам. Когда и Луиза закрыла лицо руками, готовая разрыдаться, госпожа д’Айен решительно подошла к девочкам, пожурила их за то, что они расстраивают сестру, вместо того чтобы поддерживать её в хорошем настроении в такой важный день, и велела гувернантке увести их наверх.

Два месяца назад Луизе сказали, что её руки просили для виконта де Ноайля и что родители дали своё согласие, однако принуждать её к браку никто не станет. Луиза заверила мать и отца, что их желание вполне согласуется с её собственным. Сентябрьским утром в часовне Ноайлей состоялась свадьба, и вот теперь Луиза должна была покинуть родительский дом, чтобы жить вместе с мужем. Ещё вчера она думала лишь о радостной стороне перемен в своей жизни, но теперь горечь разлуки с родными отравила эту радость.

— Ну полно, полно, — госпожа д’Айен обняла её и поцеловала в лоб. — Вы ведь не уезжаете на край света. Мы тоже скоро переберёмся в Версаль и будем видеться там с вами каждый день. Всё, промокните глаза платком, только не трите. Муж должен видеть вас весёлой и довольной, иначе он посчитает виной ваших огорчений себя и с досады начнёт дуться на вас, а уж это совсем никуда не годится.

Когда карета с гербом Ноайлей на дверце выкатилась в ворота, увозя Луизу к новой семье, госпожа д’Айен сказала Адриенне, что им нужно поговорить. Мать и дочь прошли в малый салон и сели на козетку лицом к лицу.

— Дитя моё. — Госпожа д’Айен взяла Адриенну за руки. — Тебе уже скоро четырнадцать, ты почти взрослая девушка, и я хочу снова задать тебе вопрос: готова ли ты принять первое причастие?

Адриенна опустила голову; её едва наметившаяся грудь взволнованно поднималась и опускалась. Наконец, она решилась и подняла глаза на мать:

— Вы ведь не будете на меня сердиться, если я скажу правду?

— Конечно нет!

— Мне кажется, что я ещё к этому не готова. Я не настолько тверда в своей вере, чтобы принять таинство Евхаристии без рассуждений. Наверное, это кощунство, но… Если вы, мама, скажете мне: сделай то-то и то-то, так нужно, — я сделаю, не задавая вопросов. Но когда мне говорят, что, съев просфору, испечённую какой-то доброй женщиной, я обрету вечную жизнь… Я верю в Христа и в Святую Троицу, и в спасение души, — поспешно перебила она сама себя, когда мать отняла одну руку.

— Хорошо-хорошо, — ободряюще кивнула госпожа д’Айен, — я вижу, что ещё рано, не будем же торопиться. Конечно, мне бы очень хотелось, чтобы ты совершила этот важный шаг, прежде чем совершить другой…

— Какой другой, мама?

Теперь настала очередь госпожи д’Айен опускать глаза и подбирать слова.

— Как ты относишься к господину де Лафайету?

Кровь прилила к щекам Адриенны, а сердце бешено заколотилось, но она как могла ровным голосом ответила, что находит господина де Лафайета умным, учтивым и интересным человеком, общество которого ей не неприятно.

— Он просил твоей руки ещё год назад, — сказала мать. — Твой отец согласился, но мы решили не говорить тебе об этом, пока…

— Год назад?!

— Дитя моё, — госпожа д’Айен заметно волновалась, — ты сама сказала, что, не рассуждая, исполнила бы любую мою просьбу, но прежде чем попросить тебя о чём-то, я должна быть уверена, что действую только тебе во благо! Я совершенно не знала господина де Лафайета, но за этот год, поверь мне, я полюбила его, как сына…

— Мама! — Адриенна бросилась ей на шею и стала целовать в обе щёки. — Как я счастлива, мама!

После этого красноречивого выражения своих чувств она спросила, потупившись, когда же свадьба, и узнала, что через полгода.

— Но это значит… что мне тоже придётся покинуть вас и сестёр, как Луизе?

— Нет-нет, — поспешила успокоить её госпожа д’Айен, — я настояла на том (и твой отец со мной согласен), что первые несколько лет вы поживёте у нас. Господин де Лафайет ещё так молод… И потом, ему, возможно, придётся уехать в свой полк, куда он зачислен лейтенантом…

Если Адриенна и расслышала последние слова, то, скорее всего, не поняла их. Весь день с её лица не сходила счастливая улыбка, и даже вечером, когда она молилась перед сном, губы шептали привычные слова, но мысли были не о небесном блаженстве, а о земном.

Зиму они провели в Версале. Луиза часто приезжала в особняк отца, потому что сёстры пока ещё не могли встречаться с ней при дворе, не будучи там представлены. Весной вернулись в Париж и стали готовиться к свадьбе. Лафайет на правах жениха почти каждый день бывал в отеле Ноайлей на улице Сент-Оноре. Сёстры Адриенны (самой младшей было шесть, а старшей десять) полюбили его, потому что он разговаривал с ними, как с большими, и всегда радовались его приходу.