Любовь Лафайета

В апреле стало известно о том, что англичане сдали Вашингтону Бостон; слова французского агента в Америке подтверждались. В салонах Сен-Жерменского предместья бесстрашно восхваляли инсургентов, а вист переименовали в бостон. Версаль разделял это воодушевление: Верженн перешел к решительным действиям и велел Бомарше, выполнявшему уже не первое секретное поручение, создать коммерческую компанию для поставки конфедератам оружия, боеприпасов и снаряжения в обмен на колониальные товары, пообещав дать на это два миллиона ливров (один от Франции, другой от Испании). Кроме того, Людовик приказал военному флоту защищать суда конфедератов и нейтральных стран, которые попросят о покровительстве французского флага. Тюрго был решительно против, но в мае ему пришлось подать в отставку: буря разразилась, бушующее дворянское море требовало сакральной жертвы. Распоряжаться королевской казной Людовик поручил женевскому банкиру Жаку Неккеру, известному своей осмотрительностью.

Четвёртого июля американские колонисты перешли Рубикон, приняв Декларацию независимости и тем самым поставив себя вне закона. Испанцы испугались и не спешили раскошеливаться, французы же сдержали свои обещания: компания «Родриго Горталес и К0» отправила на остров Синт-Эстатиус в Карибском море, принадлежавший голландцам, мушкеты, пушки, ядра, порох, гранаты, палатки и одежду для тридцати тысяч человек. Руководить этой операцией Бомарше помогал Сайлас Дин, присланный Конгрессом во Францию под видом купца из Коннектикута. Однако в конце августа Вашингтон вместе со всей своей армией угодил в западню, расставленную ему англичанами в Бруклине. Парижский парламент не зарегистрировал ордонансы на основе проектов Тюрго, реформа сошла на нет; все планы рассыпались, словно карточный домик; Людовик пребывал в растерянности и унынии.

Лафайет, напротив, бодро шёл вслед за Кальбом по лабиринту узких парижских улиц, в который они свернули с бульваров. Кальб шагал в ботфортах по щербатой мостовой, не выбирая дороги, и Жильбер ругал себя за то, что оделся в штатское. Но ведь двое военных в доме купца привлекли бы ненужное внимание! Поэтому он смотрел себе под ноги, перепрыгивал через вонючие ручейки, текущие от лавки мясника, и старался не наступать на конские «яблоки».

Поднявшись на третий этаж кирпичного дома, Кальб постучал в дверь условным стуком. Им открыл сам хозяин — моложавый мужчина, на вид лет тридцати пяти, в коричневом сюртуке поверх белого жилета. «Маркиз де Лафайет — мистер Сайлас Дин», — представил их друг другу немец.

Жильбер ещё не выучил английский язык, хотя уже приобрёл кое-какие книги и грамматику, а Дин мог выговорить по-французски только самые необходимые фразы, поэтому Кальб выступал в роли переводчика. Американец знал о цели прихода своих гостей и ожидал увидеть очередных авантюристов, краснобаев и прохиндеев, явившихся к нему за рекомендательными письмами и офицерскими патентами. Однако разговор с молодым маркизом его приятно удивил. Ни словом не обмолвившись о желаемом вознаграждении за свои услуги и не расписывая своих достоинств — истинных или мнимых, — Лафайет сказал, что представляет группу французских дворян, решивших, как и он, встать в ряды конфедератов с оружием в руках ради любви к свободе. У него есть рекомендации. Возможно, господину Дину знакомо имя маршала де Бройля, князя де Пуа или маршала де Муши. Бригадир де Кальб вставил от себя, что тоже готов поручиться за капитана де Лафайета.

Чтобы дать себе время подумать, Дин предложил гостям сесть и осведомился, не желают ли они чего-нибудь выпить. Лафайет отказался от угощения: он пришёл сюда не для светской беседы. Уставившись на свои руки, соединенные кончиками пальцев, Дин заговорил о неудачах Конти-ментальной армии. Нью-Йорк пришлось сдать англичанам, судьба кампании висит на волоске, у американцев нет оружия и опыта, а к берегам колоний одна за другой идут флотилии военных кораблей с хорошо обученными солдатами и немецкими наёмниками… Французским добровольцам не стоит рассчитывать на скорые победы, славу и почёт… Он посмотрел на Лафайета и встретил прямой взгляд прозрачных голубых глаз.

— До сих пор я доказывал вам своё рвение на словах, теперь же хочу доказать его делом, — сказал маркиз. — Я покупаю судно, на котором наши офицеры отправятся в Америку; оно будет оснащено за мой счёт. Нас будет пятнадцать человек, вместе со мной. Многие из нас ещё молоды, но этот недостаток со временем пройдёт. Верьте мне, я хочу разделить вашу судьбу в опасности.

Этот юноша излучал уверенность в себе и был совершенно искренен. Маркиз де Лафайет… Он, кажется, женат на дочери герцога д’Айена, который вхож к королю, и состоит в родстве со многими знатными фамилиями. Пожалуй, он может быть полезен. Да, им необходимо встретиться ещё раз, чтобы всё как следует обсудить. Прощаясь, Жильбер с чувством пожал руку борцу за свободу.

— Я знаю, кто вы; мне надо с вами потолковать.

Человек говорил по-английски с шотландским акцентом. Дин заметил его возле самого дома, хотел дойти до стоянки фиакров, чтобы оторваться от «хвоста», но не успел. Незнакомец ухватил его за рукав. Прохожие оборачивались; некоторые останавливались неподалёку, предвкушая ссору или драку. Только не скандал! Скрипнув зубами, Дин велел незнакомцу следовать за собой и увлёк его на улицу Спасителя.

Толкнув калитку, он вошёл в лавку торговца картинами, сделал условный знак хозяину, и тот, услав слугу за каким-то делом, провёл их в дальнюю комнату. Дин заметил, что его спутник разглядывает на ходу картины и на мгновение задержался перед полотном на античный сюжет. Но они сюда пришли совсем не за этим. Хозяин раскрыл створки большого резного шкафа; Дин, пригнувшись, шагнул внутрь. Через пару секунд он выбрался наружу из такого же шкафа, стоявшего в соседнем доме. Это было знаменитое на весь Париж заведение мадам Гурдан по прозвищу «Графиня».

Через эти дверцы проходили прелаты, члены парламента, дамы из высшего света, чтобы затем переодеться мирянами, военными, кухарками и предаться разврату. Каждый находил здесь развлечения на свой вкус и кошелёк; девки, подобранные «Графиней» на улице или приехавшие из провинции, тщательно мылись, умащивали свои тела и наряжались в платья по запросу клиентов, которые в ожидании разглядывали эротические картины и поглощали пастилки Ришелье со шпанскими мушками, запивая их пряным шоколадом. Дамы покупали «английские рединготы» для неутомимых в постели жеребцов, чтобы не родить своему мужу бастарда, испортив жаркой плебейской кровью жидкую кровь родовитых дворян, а кавалеры запасались эссенцией доктора Жильбера де Преваля, предотвращавшей и врачевавшей «пинок Венеры». Те, кому никакие возбуждающие средства уже не помогали, смотрели из-за прозрачных газовых занавесей, как круглые зады монахинь секут вересковым веником, а рядом, в не пропускающем звуки «салоне Вулкана», насиловали строптивых девственниц на опрокидывающемся кресле. Но Дину был нужен всего лишь отдельный кабинет. Мадам Гурдан перевела цепкий оценивающий взгляд с одного на другого и отвела их в свободную комнату. Спросила только, не подать ли тёплой воды. Ей платили и за то, чтобы она не задавала лишних вопросов.

Бродяга оробел, оказавшись в роскошном алькове с большой кроватью и зеркалом на потолке. Дин сел на единственный стул, заложив ногу на ногу, бросил шляпу на туалетный столик и раздражённо спросил:

— Кто вы и что вам нужно?

Парень стоял теперь перед ним: испитое лицо с длинным носом, грязные всклокоченные волосы, чёрные обломанные ногти и характерный запах пьяницы. Просто нищий, побирушка, надо было отделаться от него на улице и не тащить сюда. Вот чёрт!

— Меня зовут Эткен, сэр, Джеймс Эткен. Я родом из Эдинбурга, но живал в вашей стране и хочу вам помочь.

— Помочь мне?

— Вам, колонистам. Республика в Америке должна победить, как в Риме; власть Тарквиниев не восстановить; все прочие народы в конце концов признают Республику, как Порсена признал Рим, но Тарквиний ещё слишком силён, а я знаю, как ослабить его мощь.