Любовь Лафайета

Лафайет замер с вилкой в руке, не донеся до рта кусочек рыбного паштета.

— Бостонских инсургентов? — переспросил он. — Вы говорите о ваших американских колониях?

— О да! — живо откликнулся герцог. — Они… сожгли свои мосты — так можно сказать? Да, сожгли свои корабли. После сражения при Банкер-Хилле уже не осталось сомнений, что это война и что они будут сражаться до конца. У нас в Бостоне отличные генералы: Бургойн, Клинтон, Хау, — но король, мой брат, считает, что им может понадобиться подкрепление.

Пуа и Ноайль озадаченно переглянулись: им было совершенно невдомёк, о чём речь. Лафайет тоже ничего не понял, но у него загорелись глаза, как бывало на охоте, когда среди ровного бурого мха он замечал отпечаток волчьей лапы на влажной земле: главное — напасть на след и не потерять его! Маркиз взял на себя смелость спросить у его высочества: по какой же причине колонисты восстали против своего короля?

Герцог Глостерский охотно ему ответил. Плохое владение чужим языком не позволяло ему прятать свои мысли под кружевом слов, поэтому он излагал самую суть. Простодушно тараща свои круглые глаза и яростно щёлкая пальцами, принц рассказал, что колонисты ещё два года назад отказались платить новые пошлины, которыми облагались товары, привезённые из Англии. В бостонскую гавань не пустили несколько судов с чаем, тюки побросали в воду, и теперь инсургенты пьют только кофе и шоколад, но никакого чая. Они собрали Конгресс, провозгласивший торговую блокаду…

— Они не хотят платить налоги? — уточнил Пуа. — Что ж, тогда у его величества просто нет иного выбора…

— Not quite![6] — Герцог помахал указательным пальцем у себя перед носом и зажмурился, подыскивая слова. — Не совсем так. Они говорят: нет налогам без представительства. Они хотят, чтобы у них были свои депутаты в британском парламенте. Народ должен исполнять законы, утверждённые его представителями, иначе Англия превратится в абсолютную и деспотическую монархию, — так они говорят…

Лафайет сделал стойку, точно охотничья собака на перепела.

— Британское правительство не имеет права… как это… запускать руку в мой карман без моего согласия. Так сказал их leader[7]…

Герцог опять защёлкал пальцами, но Лафайет с Ноайлем закивали головами в знак того, что всё прекрасно поняли.

— Их leader Вашингтон.

— Вашингтон, Вашингтон… — протянул Пуа. — Мне, кажется, знакомо это имя.

— Джордж Вашингтон, он был полковником во время войны в Квебеке, — пояснил герцог. — Теперь его избрали главнокомандующим! А в адъютантах у него два британца: Чарлз Ли и Горацио Гейтс. Видимо, им мало платили в Англии.

Пуа что-то вспомнил и нахмурился, но Лафайет этого не заметил. Он был охвачен охотничьим азартом. Значит, колонисты хотят для себя права жить по законам, которые будут издавать избранные ими представители? Повиноваться разумным правилам, установленным достойными доверия людьми, а не прихоти одного человека или горстки интриганов. Они хотят… свободы?

— Один из плантаторов, Томас Джефферсон, написал брошюру, в которой он весьма непочтительно обращается к его величеству, — продолжал принц. — Он пишет там, что короли — слуги, а не хозяева народа. «Бог, давший нам жизнь, одновременно даровал нам свободу».

«Томас Джефферсон, Томас Джефферсон», — повторил про себя Жильбер несколько раз, чтобы запомнить. Пуа возмутился. Какая дерзость! Этим мятежникам в самом деле нужно преподать хороший урок!

— О да! — согласился с ним герцог. — Генерал Томас Гейдж так и сказал: «Бостонцы — львы, пока мы ягнята, но если мы будем действовать решительно, они сделаются кроткими». Однако ему не удалось разоружить их и арестовать их вождей. В апреле мы потеряли почти три сотни человек убитыми при Лексингтоне и Конкорде. А в июне при Банкер-Хилле погибла треть личного состава. Конечно, бостонцев было убито вдвое больше, но они всё равно не смирились…

…Когда Жильбер, пошатываясь, вышел на крыльцо Дома офицеров, на город уже спустилась тихая августовская ночь. Прямоугольники света от ярких окон падали на неподвижные шатры ив, купавших свои ветви в тёмной воде. Пахнущий речкой ветерок погладил Жильбера по щеке. Лафайет вскинул руку к небу, на котором густо высыпали звёзды, и закричал:

— Ура!

— Ура! — откликнулись офицеры, вышедшие вслед за ним.

Луи расхохотался и обнял его за плечи:

— Лафайет, ты пьян!

— Да, я пьян! — счастливо отвечал Жильбер. — Но не подумай, что это от вина! Я наконец-то нашёл её — у моей жизни теперь есть цель!.. Ты только представь себе, Ноайль: где-то далеко за морем есть люди, готовые сражаться за свободу! О, как бы я хотел быть рядом с ними! Америка! Вот где я хочу проливать свою кровь! Скажи: ты со мной?..

8

Америка! Эта страна теперь занимала все его мысли. Он хотел знать о ней всё: какие там города, реки и горы, какие люди там живут, чем они заняты, что там выращивают и производят. Он отправил письмо герцогу д’Айену, прося раздобыть ему любые сочинения об Америке, и обошёл все книжные лавки в Меце. Один книготорговец-протестант украдкой продал ему третье издание «Философической и политической истории о заведениях и коммерции европейцев в обеих Индиях», запрещённой и внесённой в чёрный список католическим духовенством. Книгу тщательно обернули тёмной тканью и перевязали бечёвкой; придя к себе, Лафайет задёрнул шторы, зажёг свечу и бережно развернул драгоценный свёрток. За титульным листом оказалась гравюра, с которой на читателя сурово смотрел сидящий вполоборота пожилой мужчина с грубо вылепленным бритым лицом, в головной повязке и с пером в руке — аббат де Рейналь.

Сведения о португальцах, испанцах, голландцах и их колониях в Ост-Индии Лафайет просмотрел очень бегло, чтобы поскорее перейти к завоеваниям европейцев в Северной Америке. Рассказ об этих поселениях Рейналь сопроводил серией очерков о религии, политике, войне, торговле, философии и морали. По его словам, влажный климат и болезнетворный воздух на американском континенте привели к вырождению видов, людей и учреждений; американцы слабее европейцев умом и телом; эта страна не породила ни одного выдающегося мыслителя, художника или литератора. Возможно, — мысленно возразил Рейна-лю Лафайет, — но если переселенцам приходилось сражаться со столькими трудностями, борясь за выживание, разумно ли требовать от них достижений в области искусства и наук? Однако описание жестокостей работорговли потрясло Жильбера до глубины души. Жаль, что практических сведений в книге имелось мало, речь там шла в основном о «естественном законе», не совместимом с деспотизмом, рабством и хищничеством.

Начало было положено; Лафайет уже наметил для себя план действий, но не мог приступить к его осуществлению без одобрения начальства, а маршал де Бройль всё не ехал. Жильбер изнывал от нетерпения, когда тот наконец пожаловал в Мец 14 сентября. Выждав из приличия ещё пару дней, он попросил об аудиенции.

Виктору-Франсуа де Бройлю было под шестьдесят. Его располневшая фигура сохранила подвижность, а округлое лицо с высоким лбом и двойным подбородком — приятность. Блестящие тёмно-карие глаза живо смотрели из-под чёрных бровей, и весь он был олицетворением галантного века Людовика XV, когда даже кровь проливали с изяществом. Если бы Лафайет не знал доподлинно, что маршал с пятнадцати лет участвовал в сражениях и получил свой жезл в пороховом дыму, ему было бы трудно в это поверить.

Де Бройль принял посетителя, стоя вполоборота у своего письменного стола, заваленного бумагами, и коротко осведомился, что ему угодно. Волнуясь и сбиваясь, Лафайет заговорил о восстании в североамериканских колониях, которое потребует военного вмешательства Великобритании. Во Франции наверняка найдётся немало благородных молодых людей, желающих оказать помощь инсургентам в их борьбе и тем самым послужить своему собственному отечеству и своему королю, отомстив англичанам за поражение в прошлой войне.

6

Не совсем, (англ.).

7

Лидер (англ.).