Страница 99 из 106
В очерке упоминается жена поэта Фелисса Круут и Ирина Борман, «знакомая барышня», гостившая в то время в Тойле. Говорили о стихах, музыке и живописи. Северянин читал «Поэзу благословения», «Начальники и рядовые» и др. Гуляли по живописному парку. По просьбе гостей Игорь Северянин показал им виллу-дворец купца Елисеева, в то время она была одной из резиденций президента Эстонии, которая располагалась недалеко от дома, где жил поэт (разрушена во время Второй мировой войны).
Одной из героинь очерка Игоря Северянина стала запомнившаяся ему молодая, милая женщина, жена полпреда Муза Раскольникова. Незадолго до поездки в Эстонию они поженились и после свадьбы уехали за границу, два-три раза в год приезжая в СССР на короткие сроки. Отпуск обычно проводили, путешествуя по Европе.
«Элегантная и миловидная женщина», знающая многие стихи Северянина наизусть, Муза Васильевна Канивез (Раскольникова; 1910? — после 1989) — вторая жена Фёдора Фёдоровича Раскольникова (1892—1939), после его брака с Ларисой Рейснер, познакомилась с поэтом летом 1930 года. Северянин вспоминает, что полпреда с женой привёз к нему в Тойлу приятель Раскольникова, известный эстонский государственный и общественный деятель. Его имя установлено — Александр Ойнас (1887—1942), член Государственного собрания Эстонии.
Встречи и разговоры с Игорем Северяниным запомнились Музе Канивез и поэту надолго и отразились в их воспоминаниях. Муза Раскольникова — очень начитанная и привлекательная женщина. Она любила театр, увлекалась Таировым, знаменитой «Принцессой Турандот», поставленной Вахтанговым, «Днями Турбиных» в Художественном. «Чудесный, щемящий душу грустной нежностью» «Лес» Мейерхольда очаровал её. Она по нескольку раз смотрела балеты и слушала одни и те же оперы в Большом театре. Много читала, увлекалась поэзией Блока, Белого, Ахматовой, Анненского, была хорошо знакома с поэзией Есенина, Маяковского, Игоря Северянина. Зачитывалась и популярными в го время зарубежными авторами. В «Виктории» Кнута Гамсуна она обратила внимание на слова: «Что такое любовь? Ветерок, шелестящий в розах, или золотое свечение в крови?»
«Множество его стихов я знала наизусть. В школе одно время мы увлекались его поэзией. Оскар подарил мне несколько книжек Северянина: “За струнной изгородью лиры”, “Ананасы в шампанском. Поэзы”. В нашей суровой юности его поэзы были совершенно неуместны. Однако мы повторяли “Это было у моря, где ажурная пена, / Где встречается редко городской экипаж. / Королева играла в башне замка Шопена, / И, внимая Шопену, полюбил её паж”. Действительно, было “гротескно” представить себе комсомолок в красных платках, повторяющих эти “красивости”. Но, вероятно, “Ананасы в шампанском”, “Мороженое из сирени” и проч. были в какой-то мере бессознательным желанием смягчить суровость нашей жизни. Скоро это увлечение прошло. И я с интересом смотрела теперь на бывшего “Короля поэтов”. Это был высокий, аскетического типа человек, державшийся с большим достоинством».
В 1935 году он писал в стихотворении «Что нужно знать»:
Сложный политический период, отягчённый для Северянина семейной драмой и болезнью, стал использоваться его близкими и, напротив, чуждыми людьми для разного рода спекуляций вокруг его имени. На чьей стороне хотел быть Северянин? Мифы слагались и во благо поэта. Так Шумаков вспоминал:
«В 1953 году я встретил в Таллине жену Игоря Северянина (Игоря Васильевича Лотарева) В. Б. Коренди. Вот что она мне рассказала: “Игорь Васильевич в 1917 году привёз свою мать из Петрограда лечить в Эстонию. В Тойла он имел дачу. Однако мать умерла. Игорь Васильевич остался здесь. Грянула революция. Северянин мучился в сомнениях — что делать? Его окружили эмигранты, обещали ему создать условия для творческой жизни. Печатали его стихи, устраивали концерты. В 1935 годуя стала его женой. Родилась дочь. Северянин тосковал по родине. Иногда мы ездили на границу, и он бросал в реку Россонь, текущую в Россию, сплетённые им венки цветов... “Пусть плывут на родину”, — говорил он».
Несомненно, Вера Борисовна акцентировала «советскость» Северянина, прежде всего стараясь сохранить его архив и ускорить издание его произведений. Требовалось постоянно доказывать, что Северянин был «вынужденным эмигрантом», мечтал о возвращении, был лоялен. Поскольку Коренди была гражданской женой, ей приходилось также доказывать свои права на северянинское наследие. Борьба, в которую она вступила, заставила её прибегнуть к фальсификации. Так пошли слухи, в том числе и от Шумакова, о дочери Валерии (в реальности это дочь Коренева).
В новой ситуации переосмысливались более ранние стихи Северянина. Иначе зазвучало стихотворение «Грустный опыт» (1936), в котором горечь от покинутого дома в Тойле интерпретировалась как тоска по советской России:
«Привет Союзу!»
Присоединение Эстонии к Советскому Союзу произошло в августе 1940 года. Войска проходили и через Тойлу. Северянин откликнулся на эти события стихотворениями. Начало им положено 28 июля 1940 года, когда был написан «Привет Союзу!». Вторым сентября датировано письмо Игоря Северянина Георгию Шенгели, по которому можно судить, во-первых, о том, что о нём вспомнили в столице СССР, а во-вторых, о желании поэта получить «живую работу» в Москве: «И я очень рад, что мы теперь с Вами граждане одной страны. Я знал давно, что так будет, я верил в это твёрдо. И я рад, что это произошло при моей жизни: я мог бы и не дождаться...»
Таким образом, в случае с Игорем Северяниным с советским контекстом приходится соотносить творчество писателя, который формально в рассматриваемый нами период эмигрантом уже не считался, но и право называться «советским» ещё не доказал. По словам Елены Куранды и Сергея Гаркави, «фиксации и соотнесению с советским контекстом в данном случае подлежит не просто некий определённый корпус текстов, написанных Игорем Северяниным на территории ЭССР и напечатанных в СССР, но творческий, жизнетворческий и личностный феномен, находящийся в более сложных отношениях с контекстом, обусловленным объективными обстоятельствами». Эта непростая биографическая и творческая ситуация, связанная к тому же с «политическим моментом», отразилась в письме Георгию Шенгели от 2 сентября 1940 года: «Капиталистический строй чуть совсем не убил во мне поэта: последние годы я почти ничего не создал, ибо стихов никто не читал. На поэтов здесь (и вообще в Европе) смотрели как на шутов и бездельников, обрекая их на унижения и голод. Давным-давно нужно было вернуться домой, тем более что я никогда врагом народа не был, да и не мог быть, так как я сам бедный поэт, пролетарий, и в моих стихах Вы найдёте много строк протеста, возмущенья и ненависти к законам и обычаям старой и выжившей из ума Европы».