Страница 7 из 12
Тот же Нильс Бор чуть не поплатился свободой, причём не от немецких оккупантов, что хозяйничали в начале 40-х в его родном Копенгагене, а от англичан с американцами, когда Черчилль с Рузвельтом узнали, что великий датский физик ищет варианты снижения рисков использования атомного оружия ещё до того, как оно было применено американцами с 45-ом году. У нас Капица, рискуя жизнью, стойко сопротивлялся любым попыткам втягивания его в бесчеловечные атомные дела, ясно понимая, чем может грозить ему такого рода фронда, когда в оппонентах оказываются люди типа шефа советской атомной программы Берии.
Сопротивление учёных атомной угрозе было с самого начала мужественным и принципиальным. Пусть не всех, зато – каких. После взрывов в начале 50-х Америкой и Советским Союзом первых водородных бомб сопротивление это было наконец-то структуризовано и под флагом Манифеста Рассела-Эйнштейна летом 1957 года обрело официальный международный статус в форме Пагуошского движения учёных за мир и предотвращение ядерной угрозы.
«Мы должны научиться мыслить по-новому, – взывали к разуму сильных мира сего авторы воззвания, великие нобелианты Рассел с Эйнштейном. – Мы должны научиться спрашивать себя не о том, какие шаги надо предпринять для достижения военной победы тем лагерем, к которому мы принадлежим, ибо таких шагов больше не существует; мы должны задавать себе следующий вопрос: какие шаги можно предпринять для предупреждения вооруженной борьбы, исход которой должен быть катастрофическим для всех ее участников?»
Оценку этой катастрофичности Эйнштейн ещё задолго до обнародования манифеста иллюстрировал довольно выразительно: «Я не знаю точно, как будет вестись третья мировая война, но четвёртая точно – палками и камнями». Себя он определял, как «воинствующего пацифиста». Мало того, судьба распорядилась наделить эйнштейновский пацифизм бессмертием. В частности, история гласит, что манифест с подписью гениального физика пришёл к инициатору воззвания – Расселу – уже после смерти Эйнштейна. Как будто с небес гений науки отправил последнее послание человечеству. И оно было посвящено не физическим формулам, а – миру.
Изначально Пагуошское движение мыслилось в рамках расселовско-эйнштейновского взгляда на современное мироустройство, то есть – противоборство двух глобальных систем. «Мир полон конфликтов, – писали авторы воззвания. – И все второстепенные конфликты отступают перед титанической борьбой между коммунизмом и антикоммунизмом». Задачу свою учёные-миротворцы, таким образом, видели главным образом в усмирении военных амбиций и страсти к бряцанию атомным оружием двух враждующих лагерей. По сути – Соединённых Штатов Америки и Советского Союза. Запада и Востока. Других источников глобальных конфликтов, способных привести к расчехлению ядерных зарядов, тогда, в середине 50-х годов прошлого века, не обнаруживалось. О чём не скажешь сейчас.
Жизнь показывает, что угроза ядерной войны исходит не столько от принципиальных идейных расхождений ядерных держав, сколько от наличия ядерного оружия как такового. Раз оно, это оружие существует, на него потрачены силы, деньги, ресурсы, полезные ископаемые, жизни тысяч заключенный на урановых рудниках, то рано или поздно его возможное использование может быть подвёрстано к текущей военно-политической ситуации того или иного режима-обладателя атомного смерча и стать могущественным инструментом, быть может, шантажа, а может и вовсе быть применено по назначению – в зависимости от степени безумства тех, кто готов сегодня походя разглагольствовать о возможной целесообразности атомной перестрелки. «Поэтому, – обращались еще три четверти века назад авторы манифесты к человечеству, – вот вопрос, который мы ставим перед вами, − вопрос суровый, ужасный и неизбежный: должны мы уничтожить человеческий род, или человечество откажется от войн?»
Рассел с Эйнштейном, а за ними и новоиспечённый Пагуошский комитет ставили вопрос об искоренении именно всех войн, а не только ядерных, ясно отдавая себе отчёт в том, что любая большая война в ядерный век – это война на 99,9 % ядерная. Одно они не смогли тогда предугадать, что война эта не обязательно может зажечься от постоянного искрения и пробоя главных контактов Восток – Запад, коммунизм – антикоммунизм; но и самовоспламениться внутри одной из, казалось бы, ранее монолитных и противоборствующих цитаделей.
В этом случае вопрос о неизбежном демонтаже всех ядерных арсеналов встает с максимальной остротой и неизбежностью. И прежняя иллюзия о том, что атомное оружие – это, главным образом, инструмент сдерживания, но никак не уничтожения – перестаёт быть таковой, обнажая истинную, людоедскую сущность всего атомного оружия, какими бы морально-этическим макияжем не пытались припудривать его сатанинскую сущность.
Надо отдать должное, что в прежние, советские времена голос учёных в борьбе за мир и ядерное разоружение был у нас довольно хорошо слышен, и Пагуошское движение пользовалось большим авторитетом, чего не скажешь о временах нынешних. Если учёным и надобно сегодня выступить за мир, то для этого им придётся куда-нибудь съехать. В иных случаях трудно будет найти трибуну. Но даже в таких непростых условиях антивоенную и антиядерную позицию удаётся расслышать из уст звёзд нашей самой первой научной величины. Это и академики Рубаков, и Старобинский, и Апресян, и Васильев, и Сагдеев, и Соболев, и Хазанов, и Толстая, и Нобелевские лауреаты Гейм с Новосёловым…
Помнится, великий Гильберт как-то обронил, что физика слишком сложна, чтобы отдавать её на откуп одним лишь физикам. Также и политика – слишком непростая вещь, чтобы в ней хозяйничали одни политики…
Покинутые родиной
(К 30-летию загадочного исчезновения СССР)
Одной из главных особенностей той страны, которой теперь больше нет и никогда, скорей всего, уже не будет, стали её традиционные горькие поминки накануне очередного приближающегося Рождества. Причём, гораздо более искренние и выразительные поминки, нежели её же, этой страны, крестины.
День рождения СССР всегда почему-то у нас отмечался сдержанно и лаконично. Даже тогда, когда Союз был в здравии, и весь мир его, не очень-то понимая, всё-таки уважал и слегка побаивался. А вот юбилеи похорон державы стали с некоторых пор волновать куда серьёзней. Даже тогда, когда открылась масса тайн о небезгрешности утраченной системы.
О причинах развала страны, которую чаяли сохранить три четверти её населения, на которую извне никто не нападал, на которую не обрушивались гигантские метеориты и катастрофические цунами, спорят долго, упорно и безрезультатно. Почти, как о причинах ковида – непонятно откуда-то взялся, положил полмира на лопатки, наплевал на все могущества держав, заставил жить по своим правилам и оставил всех в потаённом страхе о невозможности постижения логики случившегося.
Мы также не поняли, почему однажды оказались жалкими и беспомощными. Обманутыми или обманувшимися – это всё равно. Без страны, в которой родились. Изгнанными из самих себя. Запертыми изнутри, с распахнутыми в никуда дверями. Подключёнными к цивилизационным аппаратам ИВЛ, из которых пытались вдохнуть утраченные смыслы. Но вместо этого выдохнули их остатки.
Никакого смысла, на самом деле, разбирать пазл СССР не было. Но и никаких возможностей его не разрушать – тоже. Никаких иллюзий, что страна может однажды вернуться к оставленной ею подданным – тоже питать не стоит. Даже путём только что узаконенной формулировки "гражданин бывшего СССР" – довольно мифологического способа защиты от лишённой смысла неизбежности.