Особое мясо

Гастон Шафе слегка покачивается. Это внешнее проявление того, что успокоительное начало действовать. Вслед за Маркосом он идет по смотровым коридорам, окна которых благоразумно задернуты. На пороге участка забойных боксов их уже ждет Серхио. Гастон Шафе немного бледен, но ему пока удается держать себя в руках. Серхио помогает ему снять тунику и туфли. Гастон Шафе остается голым. Его кожа покрывается мурашками, сам он растерянно осматривается. Он хочет что-то сказать, но Серхио берет его за руку и очень аккуратно надевает ему на глаза повязку. Затем забойщик помогает жертвователю войти в бокс. В тесном ящике Гастон Шафе начинает беспорядочно двигаться. При этом он бормочет что-то нечленораздельное. Нужно будет увеличить дозу успокоительного, отмечает про себя Маркос. Серхио фиксирует решеточку из нержавеющей стали на шее Гастона Шафе и что-то негромко говорит ему. Тот вроде бы успокаивается. По крайней мере, он замолкает и перестает нервно вздрагивать. Серхио заносит киянку. Удар — и сеньор Гастон Шафе падает как подкошенный. Двое рабочих волокут его по полу. Еще минута, и его перебросят через забор — туда, где ждут свою добычу падальщики.

Забор почти не заглушает крики радости и чавканье вонзающихся в человеческую плоть мачете. Там, за изгородью под напряжением, идет грызня за лучшие куски сеньора Гастона Шафе.

3

Домой он возвращается очень уставшим. Сначала принимает душ и лишь затем открывает комнату, где оставил Жасмин. Если поступить наоборот, то Жасмин не даст ему помыться спокойно. Она попытается залезть вместе с ним под душ, будет обнимать его и целовать. Он все понимает: как-никак она проводит взаперти весь день, и когда он возвращается, то ходит за ним по пятам по всему дому.

Вот дверь открыта, и Жасмин бросается обнимать его. Воспоминания о работе уходят: нет никакого Гастона Шафе, нет Мари, нет никаких боксов. Пол комнаты застелен матрасами. В помещении нет мебели и вообще нет ничего, чем она могла бы пораниться или удариться. Эту комнату он оборудовал, когда понял, что Жасмин беременна. Нужно было принять все возможные меры предосторожности: его будущий ребенок не должен пострадать ни при каких обстоятельствах. Свои надобности она научилась справлять в ведро, которое он выносит и моет каждый день. А еще она научилась ждать его. В своих четырех стенах, обустроенных так, чтобы с нею ничего не случилось, Жасмин перемещается свободно.

Он давно не воспринимал это здание как свой дом, как семейный очаг. Долгое время это было просто место, где можно поесть и поспать. Место невысказанных слов и гнетущего молчания, место горя и печалей, висящих в воздухе, обдирающих кожу, отравляющих кислород горечью. Место, где зарождалось и развивалось сначала скрытое, а затем все более очевидное и опасное безумие.

Но с тех пор как появилась Жасмин, дом наполнился ее диким запахом и ее смехом — светлым, искрящимся и беззвучным.

Он входит в комнату. Раньше здесь была детская для Лео. Обои с корабликами он содрал, а затем выкрасил стены белой краской. Новую колыбельку и другую детскую мебель пришлось делать самому: он не мог купить эти вещи, не мог допустить, чтобы кто-то что-то заподозрил. Возвращаясь с работы, он порой садится на пол в этой комнате и гадает, в какой цвет покрасит колыбельку. Вот пусть ребенок родится, а там посмотрим, думает он. Ему кажется, что как только он возьмет малыша на руки, как только посмотрит ему в глаза, то сразу станет ясно, какого цвета должна быть детская кроватка. Успеем, всему свое время. Все равно первые месяцы он будет спать в моей комнате, рядом с кроватью, во временной люльке.

Маркос намерен сам следить за тем, чтобы младенец не задохнулся, чтобы ничто не препятствовало доступу воздуха к его легким.

Жасмин неизменно идет за ним в детскую и садится на пол, стараясь оказаться поближе к нему. Он не возражает. Наоборот, ему даже спокойнее от того, что она не отходит от него ни на шаг. Все шкафчики и ящики в доме запираются на ключ. Однажды, вернувшись с работы, он с ужасом обнаружил, что Жасмин повытаскивала из кухонного стола все ножи. Разумеется, она порезалась. Когда он вошел, она сидела на полу, перемазанная кровью, неспешно капавшей из раны. Он перепугался до смерти. Потом выяснилось, что рана неглубокая. Он промыл ее, перевязал и убрал ножи в закрывающийся ящик. Туда же были сложены вилки и ложки. Он стал отмывать комнату от крови и обнаружил, что Жасмин пыталась что-то нарисовать ножами на полу. Тогда он купил ей карандаши и бумагу.

Еще он купил комплект камер наблюдения и подключил их к своему телефону. Теперь, даже находясь на комбинате, он может знать, что делает Жасмин в своей комнате. Она подолгу — по несколько часов подряд — смотрит телевизор, спит, рисует, иногда просто смотрит в одну точку. Иногда даже кажется, что она думает, думает по-настоящему. Неужели она действительно на это способна?

4

— Вы когда-нибудь ели что-то живьем?

— Нет.

— Понимаете, это нечто особенное. Чувствуешь живой трепет, легкое и хрупкое тепло. Именно это добавляет изысканности вкусу. Рвать чью-то жизнь зубами! Невероятное удовольствие — знать, что именно по твоему желанию, именно из-за твоих непосредственных действий это существо превращается из живого в мертвое. Ни с чем не сравнимое чувство — наблюдать и осознавать, как какой-то сложный и уникальный живой организм постепенно испускает дух и одновременно становится частью тебя. Навсегда. Это чудо неизменно завораживает меня. Вот она — возможность породить неразрывное единство.

Урлет пьет вино из бокала, напоминающего по форме какой-то античный кубок. Сосуд сделан из красного хрусталя, украшен орнаментом и какими-то непонятными фигурами. Что это? Вроде похоже на обнаженные женские силуэты. Танцовщицы вокруг костра? Нет, на самом деле все эти фигуры — чистая абстракция. Или все же это мужчины в воинском танце? Урлет держит бокал за ножку и аккуратно подносит его ко рту, давая понять окружающим, что у него в руках дорогая вещь. Цвет кубка сочетается с цветом перстня на безымянном пальце Урлета.

Маркос смотрит на его ногти и, как всегда, не может избавиться от накатывающего отвращения. Ногти ухоженные, но чрезмерно длинные. В них есть что-то гипнотическое и первобытное. Где-то поблизости должны раздаваться свирепые кличи, должно ощущаться присутствие духов давно умерших предков. Есть в этих пальцах что-то, рождающее желание узнать: что чувствует тот, к кому они прикасаются?

Хорошо, что приезжать сюда по работе приходится не чаще нескольких раз в год.

Урлет сидит в кресле с высокой спинкой. Этот почти трон сделан из какого-то темного дерева. За креслом, на стене — полдюжины человеческих голов. Трофеи за многие годы. Урлет непременно рассказывает всем, кто готов его выслушать, что это далеко не вся его добыча. В качестве трофеев он выставляет головы, добыть которые ему стоило особых трудов, те, охота за которыми была «опасной, чудовищно жестокой и возбуждающей». Рядом с головами висят старые фотографии в рамках. Это снимки с охоты где-то в Африке. Охоты на чернокожих. Сделанные еще до Перехода. На самом большом и хорошо обработанном отпечатке запечатлен белый охотник, за спиной которого видны насаженные на колья головы четырех негров. Охотник широко улыбается.

Маркос никак не может понять, сколько лет Урлету. Есть такие люди, которые, кажется, застали еще сотворение этого мира, но при этом обладают какой-то особой витальностью, позволяющей им выглядеть достаточно молодыми. Сколько ему? Сорок? Пятьдесят? Да и семьдесят тоже возможно. Не поймешь.

Урлет замолкает и смотрит на Маркоса.

А еще, помимо охотничьих трофеев, Урлет, похоже, коллекционирует слова. Для него удачно найденное слово имеет не меньшую ценность, чем голова, повешенная на стену. По-испански он говорит почти безупречно. Выражать свои мысли он стремится как можно более точно и при этом эффектно. Он тщательно подбирает каждое слово и ценит их так, словно это не что-то эфемерное, легко уносимое даже легким ветерком, а нечто ценное и дорогое. Каждое предложение он взвешивает, оценивает и, если оно того стоит, кладет на хранение в запирающийся на ключ ящик шкафа или комода — да не просто шкафа, а настоящего произведения искусства в стиле ар-нуво, с витражными дверцами.