Особое мясо

Один из рубщиков замечает Маркоса, но не здоровается с ним. Это Педро Мансанильо. Он лишь покрепче сжимает рукоятку пилы и продолжает работать с напором, даже каким-то остервенением. Впрочем, качество разреза от этого нисколько не страдает. Маркос знает, что своим присутствием неизменно раздражает Мансанильо. Он старается поменьше видеться с этим сотрудником, но бывают ситуации, когда встречи не избежать.

Он рассказывает соискателям, что после разруба полутуши моют, осматривают еще раз, ставят штамп о прохождении сертификации, взвешивают и помещают в камеру проветривания и охлаждения. «Но разве от холода мясо не становится жестким?» — спрашивает второй. Маркос объясняет, какие химические процессы позволяют сохранить мясо нежным, несмотря на сильное охлаждение. Звучат такие слова, как молочная кислота, миозин, аденозинтрифосфат, гликоген, энзимы. Второй кивает так, словно понимает, о чем идет речь. Наконец звучат завершающие слова: «Наша работа заканчивается, когда вся продукция доставлена заказчикам». Все, можно наконец выйти на воздух и покурить.

Мансанильо кладет пилу на стол и снова смотрит на него. Маркос не отводит взгляда, потому что уверен в своей правоте: он сделал то, что должен был сделать, и виноватым себя не считает. Раньше Мансанильо работал с другим напарником — парнем по прозвищу Циклик, прозванным так за начитанность и почти энциклопедическую эрудицию. Тот знал значение кучи сложных и редких слов, а в любой перерыв его можно было видеть с книгой в руках. Поначалу многие посмеивались над книгочеем, но он с удовольствием выкладывал самую суть прочитанного, причем так, что окружающие заслушивались. С Мансанильо они были неразлейвода. Жили по соседству, их жены и дети дружили. Но в какой-то момент Маркос заметил, что Циклик стал меняться. Совсем по чуть-чуть. Кроме Маркоса этого никто не замечал. Циклик стал меньше разговаривать. В перерывах он подходил к клеткам временного содержания и подолгу смотрел за решетки. Он похудел, у него появились мешки под глазами. Через какое-то время он перестал выполнять норму по резке туш и тем самым задерживал всю смену. Он стал часто болеть и брать больничный. Однажды Маркос встретил его и спросил, что происходит. Циклик ничего не ответил. На следующий день все вроде бы наладилось, и Маркос понадеялся, что вопрос исчерпан. И все шло хорошо до тех пор, пока в один прекрасный день Циклик не потребовал внепланового перерыва, а сам, вместо того чтобы отдыхать, взял бензопилу и пошел к клеткам временного содержания. Он открывал одну клетку за другой, а тем, кто пытался его остановить, угрожал включенной пилой. Несколько экземпляров повыскакивало из клеток, но большинство осталось на месте. Они были сбиты с толку и страшно напуганы. Циклик при этом кричал им: «Бегите! Вы же не животные! Вас здесь убьют. Спасайтесь!» Он убеждал их так, словно мясной скот способен был понять, что ему говорят. Наконец кто-то изловчился и удачно огрел Циклика киянкой. Тот упал без чувств. Его деструктивная выходка ни к чему не привела. Только работа комбината была парализована на несколько часов. Рабочие воспользовались возможностью лишний раз отдохнуть, и развлечься происходящим. Сбежавшие экземпляры далеко не ушли и вскоре были отловлены и возвращены в клетки.

Маркосу пришлось уволить Циклика, потому что если у человека крыша поехала, то пусть лечится, а не работает. Тем не менее он поговорил с Кригом, и тот, помимо выходного пособия, оплатил уволенному курс психологической реабилитации. Только все оказалось впустую: через месяц Циклик застрелился. Его жене и детям пришлось уехать из хорошего района и искать себе жилье подешевле. С того времени Мансанильо и возненавидел Маркоса. Он его за это уважает. Более того, он начнет беспокоиться, когда тот перестанет свирепо сверлить его взглядом, когда ненависть прекратит его подпитывать. Именно ненависть дает ему силы продолжать жить и работать, именно это чувство сохраняет целостность сложившейся хрупкой структуры, именно она плетет нити, из которых соткана материя, не позволяющая пустоте заполнить собой все пространство жизни. Он и сам хотел бы возненавидеть кого-нибудь за смерть сына. Вот только кого винить в беспричинной внезапной смерти младенца? Он пытался было возненавидеть Бога, но вот беда: в Бога-то он не верит. Он предпринял попытку возненавидеть все человечество за то, что люди так слабы и уязвимы, а человеческая жизнь так эфемерна. Но ненавидеть всех — это все равно что никого не ненавидеть. Еще он хотел бы сойти с ума, как Циклик, но безумие только бродит где-то рядом, но никак не явится к нему.

Второй соискатель так и стоит, прижавшись носом к стеклу, и смотрит, как пилят надвое туловища забитых экземпляров. Он уже не скрывает довольной улыбки на лице. Маркос почти завидует ему: вот бы так же испытать возбуждение и радостный подъем, когда, например, подписываешь распоряжение о повышении кого-нибудь из сотрудников по службе. Это же здорово: еще вчера человек смывал из шланга кровь с пола в цеху, а сегодня он уже отвечает за классификацию субпродуктов и раскладку по контейнерам и ящикам. Если же радоваться нельзя, то пусть, по крайней мере, мне будет хотя бы на все наплевать… А это еще что такое? Он замечает у второго соискателя сотовый телефон, который тот тщательно прячет под курткой. Как же так? Это невозможно! Их ведь досматривает охрана, просит сдать телефоны, предупреждает, что фотографировать и снимать видео на территории комбината запрещено! Он быстро подходит к соискателю и выхватывает телефон. Аппарат летит на пол и разлетается на куски. Он хватает нарушителя за предплечье и, подтянув к себе, шипит ему на ухо с едва скрываемой злобой: «Проваливай! И чтобы ноги твоей здесь больше не было! Твои данные и фотографию с заявления я разошлю по отделам кадров всех известных мне мясокомбинатов». Второй оборачивается. В его взгляде нет ни удивления, ни неловкости. Он молчит и нагло улыбается.

15

Маркос ведет соискателей к выходу. По пути он звонит начальнику охраны и приказывает вывести нарушителя с территории. Выслушав заместителя директора, начальник охраны призывает его успокоиться и заверяет, что лично обо всем позаботится. Маркос предупреждает, что разговор еще не окончен и что такое не должно было случиться. Не забыть переговорить об этом с Кригом, отмечает он про себя. Передача функций охраны стороннему подрядчику — это, с его точки зрения, ошибка. Придется снова убеждать в этом директора.

Второй уже не улыбается, но и не упирается, когда его уводят.

С тем, что повыше, они прощаются, подав друг другу руки. «Мы вам позвоним», — говорит Маркос с уверенностью в голосе. Высокий благодарит его, но в его голосе уверенности нет. Такое часто бывает, вспоминает Маркос, было бы странно видеть другую реакцию.

Ни один по-настоящему нормальный человек не обрадуется перспективе работать здесь.

16

Перед тем как подняться в офис и доложить Кригу о результатах собеседования, он задерживается на улице и закуривает. Звонит телефон. Это теща. Он нажимает кнопку и, не глядя на экран, говорит: «Добрый день, Грасиела». На том конце провода повисает тяжелое, напряженное молчание. Он понимает, что это Сесилия.

— Здравствуй, Маркос.

Она звонит ему в первый раз с тех пор, как уехала к матери. Выглядит она плохо.

— Привет.

Понятно, что разговор предстоит непростой. Затяжка сигаретным дымом. Поглубже.

— Как дела?

— Да я-то здесь, на работе. Ты как?

Она отвечает не сразу. Пауза затягивается. Наконец:

— Да, я вижу, что ты там.

При этом на экран телефона она не смотрит. Помолчав еще несколько секунд, она, все так же не глядя ему в глаза, говорит:

— Мне плохо. Я, наверное, еще здесь побуду. Не могу заставить себя вернуться.

— Почему ты не хочешь, чтобы я к тебе заехал?

— Мне нужно побыть одной.

— Я скучаю по тебе.

Слова — как черная дыра: они притягивают и пожирают все звуки, частицы, даже дыхание. Она не отвечает. Он говорит: