Санаторий

– Да уж. – Элин улыбается, но тут же замирает, прикладывая палец к губам.

Она что-то слышит: скрип шагов на снегу. Щелканье зажигалки. И голос, говорящий на мелодичном французском.

Свешиваясь через перила, Элин видит всклокоченные черные волосы и шарф.

Она охает.

Лора.

Лора выходит из главного входа и пробирается по снегу перед фасадом отеля. На ней толстый черный пуховик, он расстегнут. На шее по-прежнему серый шарф, но теперь он развязан и свисает до талии.

Лора останавливается точно под их балконом. В ее руке сигарета, в воздух поднимаются тонкие струйки дыма. Она громко тараторит по телефону и жестикулирует, крохотный огонек на кончике сигареты пляшет на фоне ночного неба как светлячок.

Элин стоит неподвижно, боясь пошевелиться и привлечь внимание.

Лора слегка поворачивается. Свет из отеля падает на ее лицо, подчеркивая резкие черты: часть скулы, точеный нос и лоб.

Ее лицо выглядит суровым, глаза прищурены, губы слегка изогнуты. Элин не знает французского, но ясно понимает эмоции Лоры. Она сердится, на взводе. Ничего общего с человеком, которого Элин видела несколько часов назад.

Элин не сводит с нее глаз. И понимает, что эта новая Лора – совершенная незнакомка.

15

Сначала она чувствует запах свежей выпечки, горького кофе, свежего сыра.

Элин изучает стол: на нем корзинка блестящих от масла круассанов, багет и крохотные рулетики, присыпанные крупинками соли. Жонглируя деревянными щипцами, темноволосый официант перекладывает булочки с шоколадом в пустую корзинку. Когда он отходит в сторону, становятся видны ветчина, салями, копченый лосось и керамические плошки со сливочным йогуртом.

У Элин урчит в желудке.

– Вот это я называю завтраком, – потирает руки Уилл.

Элин смеется:

– Не сомневаюсь, что ты справишься.

Уилл обладает легендарным аппетитом. Как-то раз он съел две самые большие пиццы, а потом заел их тройной порцией мороженого. Завтрак – его любимая еда за день, главное топливо.

Он улыбается и толкает Элин в бок:

– А ты что выберешь?

– Мне не хочется есть. – Элин наливает себе стакан апельсинового сока из графина. Ее рука дрожит, и часть расплескивается. – Черт.

Элин смотрит на лужицу, расплывающуюся на скатерти, словно жидкий солнечный свет, пока сок не впитывается.

– Силенок маловато, – шепчет Уилл, стараясь не засмеяться.

Элин улыбается, пытаясь не обращать внимания на стреляющую в виске боль. Вот почему она редко пьет. Она старалась изо всех сил, учитывая ситуацию, и проглотила четыре коктейля, но не ради веселья, а ради забвения.

Какое опасное совпадение, думает она. Ее мать тоже пила после смерти Сэма. Пыталась забыться.

Элин вспоминает, что бывали дни, когда мать совсем не выходила из дома. Часами смотрела на пляж, и бессчетные чашки чая остывали в ее руках.

Отец вел себя совсем иначе. Он занялся лихорадочной деятельностью. Убрался в комнате Сэма. Выкинул из дома все газеты. Решительно выключал телевизор, когда передавали новости.

Элин всегда считала, что его уход через несколько лет после смерти Сэма был естественным результатом. Он начал новую жизнь в Уэльсе, с новой женой – то был единственный способ двигаться дальше. Стер свое прошлое, чтобы подвести черту.

Но Элин не могла сбежать от тех слов, от которых пытался сбежать отец. Они были повсюду – в ларьке на набережной, в новостях по телевизору в кафе.

«Утонул местный мальчик. Город до сих пор скорбит из-за трагической смерти восьмилетнего Сэма Уорнера».

Элин отбрасывает эти мысли.

– Они здесь?

Она берет тарелку и осматривается. Как она ни пытается оправдать поведение брата, все равно ничего не складывается – пропущенный ужин, раздраженная Лора под балконом, в пальто нараспашку.

Уилл оглядывается через плечо:

– Нет. Чисто.

Он накалывает ломтик салями и кладет его на тарелку.

При взгляде на скользкие от масла толстые сосиски с крохотными, вытопившимися кусочками жира Элин подташнивает.

– Поем немного хлеба.

Она берет рогалик без начинки и плюхает на тарелку алую каплю джема.

Элин садится за стол у окна и потягивает свежевыжатый апельсиновый сок. Он густой, и волокна мякоти прилипают к языку.

В голове начинает проясняться, и Элин выглядывает наружу. За окнами высятся свежие сугробы, невозможно белые на фоне небесной синевы. Пейзаж впервые выглядит не зловещим, а манящим. Может, предложение Уилла пойти погулять – не такая уж плохая мысль.

Уилл идет к ней с полной тарелкой.

– Не оглядывайся, только что вошел Айзек. Он один. – Уилл садится и говорит полушепотом: – Идет сюда.

Элин поднимает голову и смотрит на брата:

– Привет.

Она старается говорить нейтральным тоном, заранее подготовив слова, в голове уже крутятся умные фразы, но, взглянув на его лицо, Элин замолкает.

Что-то явно случилось, понимает Элин при виде его всклокоченных волос и безумного взгляда.

– Лора пропала, – тихо говорит он, озираясь из опасения, что кто-то подслушает.

– Что?!

Ее пульс учащается.

– Она пропала, – повторяет Айзек. – С ней что-то случилось.

16

Жереми Биссе идет по узкой тропе за «Вершиной» в глубь леса. Внезапно свет меркнет, открытая тропа сменяется массивом густых елей.

Летом по этой скалистой тропе туристы поднимаются до ледника, но сейчас она покрыта снегом. Гладкая.

Он задирает голову. За ночь небо немного расчистилось. Сейчас оно бледного, молочно-белого цвета, с клочьями облаков. Но долго это не продлится. Прогноз на следующую неделю весьма мрачный.

Через несколько минут он находит нужный ритм, четкий, как метроном, палка – лыжа. Его охватывает эйфория – он обожает такие восхождения. Зимой он катается каждое утро перед работой. Ставит будильник на предрассветные часы и поднимается по тропе в сторону Аминоны.

Это его единственная регулярная привычка. Вообще-то, он ненавидит любую рутину. Она напоминает о больнице. О последних днях жизни отца. Каждые сутки как мрачная петля безнадежной регулярности – обход палат, прием лекарств, выключение света.

Жереми отгоняет эти мысли. Его дыхание становится учащенным и тяжелым. Мышцы бедер и сухожилия под коленями уже ноют.

Непростой подъем, но именно поэтому Жереми его и любит. В глубине души он понимает, что это психологический фокус – постоянным подъемом он как бы отбрасывает мысль о том, что постоянно падает. Вчера ночью он опять проснулся до рассвета, во влажных от пота простынях. Горе. Работа. Предстоящая судебная битва.

Он представляет лицо своей бывшей, с явно читающимся на нем презрением, когда она сажает Себастьяна в машину.

Жереми отгоняет и эту мысль и прибавляет ходу.

Через несколько минут лес заканчивается.

Жереми внезапно ослепляет свет, усиленный снегом. Мрачный полог леса уступает место открытому плато выше линии деревьев. Здесь нет растительности. От ледника его отделяет лишь стена серых складок известняка, изгибы которого покрыты корочкой снега.

Жереми останавливается и прислушивается к своему дыханию, вырывающемуся резкими толчками. По спине под термобельем течет пот. Жереми ждет, пока дыхание восстановится, и осматривается. Отсюда видна вся долина. Город рассекают торчащие подъемные краны, огромные механизмы с прямыми углами нависают над кубическими формами промзоны. Резкие углы порожденной человеком геометрии, не имеющей ничего общего со здешней дикой природой.

Порыв ветра полощет его куртку. Жереми ежится, вспоминая прогноз погоды, надвигающуюся бурю.

Он быстро срывает с лыж камус – тонкие полоски с ворсом, приклеенные к основанию лыж, чтобы они не скользили при подъеме. Специальная поверхность камуса позволяет лыжам скользить по снегу вперед, но не назад. Для спуска они не нужны.

Он проворно скручивает камус ворсом внутрь, чтобы полоски не слиплись друг с другом, и убирает в рюкзак. Застегивает его и замирает.