Точка замерзания крови

– Ноги или ботинка? – уточнил Глушков.

– Не все ли равно, обаный бабай? – вспылил Тенгиз. Ему показалось, что Глушков над ним издевается.

– Я тоже думал, что все равно… А выходит, что ботинок на размер меньше.

Тенгиз таращил на Глушкова глаза и приоткрывал рот. В этот момент я был солидарен с Тенгизом: неприметный герой раздражал меня не в меньшей степени. Предупреждая шквал ругательств, я поторопился уточнить:

– Я буду подбирать тебе обувь. Какой размер нужен?

– Сорок третий, – ответил Глушков, продолжая громыхать ногой о пол. – Или сорок четвертый.

– Я много чурок на свете повидал! – в бессилиии разводя руками сказал Тенгиз. – Но такого…

– Сорок четвертый, – поспешил исправиться Глушков.

– Идем! – кивнул мне Тенгиз и, все еще сокрушенно покачивая головой, вышел во второй отсек.

Следом за ним я вышел из бочки. Изумрудное небо сияло звездной пылью. Эльбрус, напоминая дремлющего исполинского верблюда, возвышался над снежной пустыней. До него, казалось, можно дотянуться рукой, погладить его голубые горбы. Мы шли по тропе к крайней бочке. Снег попискивал под нашими ботинками. Морозный воздух имел привкус родниковой воды.

– Они уже там? – спросил Тенгиз, кивая в сторону Приюта.

Я понял, что он имеет ввиду сборную команду альпинистов из Азербайджана и пожал плечами.

– Заявку подавали на пятое число. Сегодня четвертое.

– Ты уверен?

На этот раз я промолчал. Не терплю никаких уточняющих вопросов после утверждения "да". Тенгиз это понял, и пока мы не дошли до склада, не произнес ни слова.

Складской замок промерз до самых винтиков и пружинок, и я долго ковырял в нем ключом. Надо было бы снять рукавицы, но я пожалел свои израненные ладони.

– Давай, я! – сказал Тенгиз, оттеснив меня в сторону.

Он быстро справился с замком, потянул на себя дверь. Она открылась лишь на четверть, но нам этого хватило. Я нащупал включатель. Яркая "стоваттка" вспыхнула под сферическим потолком, и мы одновременно прикрыли глаза ладонями.

– Это облом, – сказал я.

– Ты о чем?

– О сорок четвертом размере ботинок. Такого у меня нет.

– Ты уверен? – задал свой любимый вопрос Тенгиз, но тотчас спохватился: – Доставай сорок третий.

– А если не натянет?

– Пусть старается.

– Зачем этот Глушков нам нужен? Пусть остается на базе.

Тенгиз отрицательно покачал головой. Я стащил со стеллажа болоньевую высотную палатку типа юрты. Шестеро человек в ней разместятся запросто, если лягут ногами к центру, изображая аленький цветочек. Тенгиз поймал мешок, прикинул его вес, покачивая на руках.

– Килограмма два?

– Два шестьсот, – уточнил я.

– Всего-то!

Я принялся скидывать скрученные в узкие рулоны пуховые спальные мешки. Тенгиз ловил их и складывал на полу. Очередь дошла до веревок. Три бухты по пятьдесят метров шлепнулись на палаточный чехол. Следом за ними полетели мешки с карабинами и ледовыми крючьями.

Тенгиз, глядя на этот обвал снаряжения, постепенно менялся в лице.

– Не много ли барахла? – спросил он и едва увернулся от клубка вцепившихся друг в друга "кошек".

– Самый минимум… Лови айсбайль!

– Э! э! – выставив руки вперед, заволновался Тенгиз. – Зашибешь раньше времени!

Он поймал длинноносый дюралевый топорик за древко, покрутил его в руке, рассматривая со всех сторон, и подвесил за петлю к поясу.

– Не обижай Илону, – сказал я.

– Да пошел ты! – махнул рукой Тенгиз. – Никто ее не обижает. Я ее пальцем не тронул.

– И не дави на нее, – посоветовал я.

Тенгиз взвалил на меня все, кроме палатки, довел до жилой бочки и втолкнул в отсек. Я шумно вломился к своим товарищам, сбрасывая все, что нес, на пол. Мэд отставила чашку с чаем и подошла ко мне.

– Что он тебе говорил? – спросила она.

– Я просил, чтобы тебя оставили здесь, – ответил я.

Девушка покачала головой:

– Бесполезно. Не надо злить их. Это наш крест.

– Черт с ним, с крестом! – ответил я, выбирая спальник поновее и протягивая его девушке. – Речь о том, чтобы не тащиться на Голгофу.

Немцы не признают вольный порядок слов. Мэд с трудом поняла, что я имел ввиду.

– К сожалению, нет черта, который вместо нас понес бы крест наверх… Это надо одевать сейчас или потом?

Она прикладывала к подошве ботинка похожую на капкан "кошку". Я присел у ее ног, чтобы помочь ей приладить эту конструкцию, но Мэд тотчас опустила обе ноги на пол и поднялась с кровати.

– Я сама, – ответила она.

– Наверное, ты боишься щекотки, – предположил я, глядя на мощные, как гусеничные траки, подошвы ее ботинок.

– Ты опекаешь меня, как маленькую девочку.

Гельмут стоял перед раскрытым рюкзаком и держал в руке помазок для бритья.

– Как вы думаешь, Стас, – спросил он. – Эта штука мне пригодится?

– Ею можно будет счищать снег с ботинок, – ответил я. – И щекотать пятки Илоне.

Гельмут рассмеялся.

Глушков рассматривал вибрамы, которые я ему принес.

– Это сорок четвертый? – спросил он.

– Сорок третий.

– Но ведь я просил…

– Других нет, – перебил я его. – Поговори с Бэлом, может, он оставит тебя здесь.

– Я привык доводить все дела до конца.

– Какие, интересно, у тебя могут быть дела на перевале Местиа?

– Дело не в перевале, а в моих принципах.

Пока мы вели эту предрассветную беседу, упаковывая свои рюкзаки, окошко посветлело. В сгущенную до черноты синеву будто добавили каплю молока, и проступили синие контуры.

К нам заглянул Бэл.

– Закругляйтесь, – сказал он.

Я первым вышел в "предбанник" и чуть не споткнулся о консервные банки с тушенкой, поставленные горкой. Это был мой стратегический запас.

– Чего уставился? – спросил Бэл. – Отсчитывай одну четвертую часть и закидывай в свой рюкзак.

Четверть – это пять банок. Всего двадцать. В день мы умнем не меньше шести. Значит, террористы рассчитывают добраться до Местиа за три, максимум четыре дня.

Мэд вышла в "предбанник" следом за мной. Ей тоже пришлось укладывать в рюкзак консервы. Пару банок из ее пяти я сунул в верхний клапан своего рюкзака.

– Джентльмен, – усмехнулся Тенгиз. – А жрать тоже за нее будешь?

Остро отточенные зубья "кошек", которые Мэд нацепила на ботинки, цокали и скрежетали о бетонный пол. Теперь, благодаря этой стальной платформе, она сравнялась со мной по росту. Мы стояли у двери, ведущей наружу. Тонированный крем, которым Мэд густо намазала лицо, напоминал макияж далеко не молодой женщины. На ее лбу поблескивали черными стеклами горные очки. Капюшон пуховика, потрепанный по ободку морозами и ветрами, напоминал портретную рамку с какого-нибудь запыленного бабушкиного чердака. В таком прикиде Мэд сразу повзрослела лет на двадцать.

Она кивком спросила, почему я на нее так странно смотрю.

– Ты хорошо выглядишь, – брякнул я.

Бог не наделил меня способностью говорить женщинам комплименты.

За нашими спинами загружались тушенкой Гельмут и неприметный герой. Бэл, намертво прижатый ремнями к большому, литров на сто сорок, рюкзаку из камуфлированной ткани, первым вышел из бочки. "Кошки", подвязанные к накладному карману, стали позвякивать, ударяясь об автоматный ствол, словно колокольчик на шее бычка. Я вышел следом за ним. Мэд – за мной. Затем Гельмут, неприметный герой и, наконец, Тенгиз. Я благодарил судьбу, что она развела нас по разные концы колонны. Дойдя до металлической рамы, врытой в снег, Бэл остановился, повернулся ко мне и отступил на шаг в сторону.

– Вперед! – сказал он мне, жестом приглашая занять его место.

– Ты успел помолиться? – спросил я его. – Нет? Напрасно.

Бэл усмехнулся, пропустил следом за мной Мэд.

– Бог под нами, – ответил он. – Кому молиться?

Я сделал шаг, погружаясь в снег по пояс. Нет, под нами и над нами, к сожалению, очень даже смертные существа, подумал я. Далеко внизу, отделенный от нас непроходимым склоном, лавинами и снежными карнизами, просыпается Терскол, звенит бараньим стадом, коптит утренним дымком, вьющимся из печных труб, шумит бурным синеводным Баксаном. А выше нас, на Приюте, проходят акклиматизацию альпинисты из Азербайждана, Самары и Питера, делают короткие вылазки на склон Эльбруса, штурмуют, напрягаются, ввинчивают ледовые крюки, дырявят фирн айсбайлями, вонзаются в него острыми когтями "кошек" и думают только о вершинах.