Страница 46 из 57
Если мы вернемся к "статической религии", то увидим, что, когда речь идет о ее предполагаемых истоках, Бергсон с доверием относится ко всем россказням слишком знаменитой "социологической школы", включая и наиболее сомнительные: «магию», "тотемизм", «табу», "мана", "культ животных", "культ духов", "первобытное мышление" — ничто не упущено из всего этого общепринятого жаргона и из всего этого обычного «хлама», если позволено так выразиться (действительно, так и должно быть, когда речь идет о вещах такого гротескного характера). Ему самому принадлежит, может быть, та роль, которую он отводит так называемой "функции фантазии", которая нам представляется гораздо более «фантастической», чем то, объяснением чего она служит; но ведь надо вообразить себе какую-нибудь теорию, которая позволяет сразу отрицать всякое реальное основание всего того, что принято считать «суевериями»; "цивилизованная" философия и, в особенности, "философия XX века", очевидно, полагает, что всякое иное отношение было бы ее недостойно! Во всем этом нам интересно только одно, а именно то, что касается «магии»; она является большой поддержкой для некоторых теоретиков, которые, несомненно, вряд ли знают, что реально она собою представляет, но хотят вывести из нее одновременно и религию и науку. Не такова позиция Бергсона: ища в магии "психологический источник", он делает из нее "экстериоризацию желания, которым наполнено сердце" и полагает, что "если восстановить при помощи интроспекции естественную реакцию человека на свое восприятие вещей, то оказывается, что магия и религия близки друг другу, и что между магией и наукой нет ничего общего". Но правда, далее следует некоторое колебание: если встать на определенную точку зрения, то "очевидно, что магия есть часть религии", но с другой точки зрения, "религия противоположна магии"; более четко утверждается, что "магия — это противоположность науки", что "будучи далека от того, что бы приготовить приход науки, как это предполагают, она была большим препятствием, с которым сражалось методическое познание". Все это почти в точности противоположно истине, так как магия ничего общего не имеет с религией; она есть, конечно же, не источник всех наук, но просто частная наука среди прочих наук; но Бергсон, несомненно, убежден, что не может существовать никаких других наук, кроме тех, которые перечисляются современными «классификациями», установленными на наиболее узко профанных позициях, какие только можно себе представить. Говоря о "магических операциях" с непоколебимой уверенностью человека, который их никогда не видел,[136] он пишет такую удивительную фразу: "Как только первобытный разум начал постигать принципы, то он быстро извлек из этого опыт, который обнаруживал их ложность". Мы восхищены той отвагой, с которой этот философ, закрывшийся в своем кабинете и к тому же хорошо защищенный от атак со стороны определенных влияний, которые, конечно, были далеки от того, чтобы обвинять вспомогательное средство, настолько же причудливое, насколько бессознательное, отрицает априори все то, что не вмещается в рамки его теорий; как может он считать людей настолько глупыми, чтобы даже и без «принципов» они без конца повторяли «операции», которые никогда бы не приводили к успеху, и что бы сказал он, если бы оказалось, что, напротив, "опыт показывает ложность" его собственных утверждений? Очевидно, что он не предполагал даже, что подобное возможно; такова сила предвзятых идей, у него и у подобных ему, что они ни на мгновение не сомневаются, что мир строго ограничен по меркам их концепций (впрочем, именно это и позволяет им конструировать "системы"); и не мог ли он понять, будучи философом, что он должен, совершенно так же, как и простые смертные, воздерживаться высказывать то, чего он не знает?
Однако, что касается действительной взаимосвязи между бергсоновским «интуитивизмом» и второй фазой антитрадиционного действия, происходит нечто совершенно замечательное и значимое: магия, по иронии обращения вещей, жестоко мстит нашему философу за его отрицания; вновь появившись в наши дни через недавние «трещины» этого мира, в своей одновременно самой низкой и самой рудиментарной форме, под видом "психической науки" (той, которую многие предпочитают, не очень, впрочем, удачно, называть "метафизикой"), ей удалось заставить его принять ее, не распознав, не только как весьма реальную, но как должную играть главную роль в будущем его "динамической религии"! Мы ничего не преувеличиваем: он говорит о «выживании», как вульгарный спирит, он верит в "экспериментальное изучение", позволяющее "сделать вывод о возможности и даже о вероятности выживания души" (что же на самом деле следует понимать под этим, и не идет ли речь скорее о фантасмагории "психических трупов"?); при этом, однако, нельзя сказать, происходит ли это "на время или навсегда". Это фальшивое воскресение не мешает ему восклицать в дифирамбическом тоне: "Чтобы обратиться к живой и действующей реальности, отныне больше нет надобности в веровании в потустороннее, которое, видимо, встречается у большинства людей, но чаще всего оказывается вербальным, абстрактным, недейственным… На самом деле, если бы мы были уверены, абсолютно уверены в выживании, то мы бы больше не могли думать ни о чем". Древняя магия была более научной в подлинном смысле этого слова, если и не в профанном смысле, и она не имела подобных притязаний; необходимо было, чтобы некоторые из этих самых элементарных феноменов допускали подобные интерпретации, ожидая изобретения спиритизма, рождение которому могла дать только лишь уже продвинутая фаза современного отклонения; и действительно, именно теорию спиритов, касающуюся как раз этих феноменов, Бергсон, как и до него Уильям Джемс, воспринял, в конце концов, "с радостью", заставившею "побледнеть все удовольствия" (мы текстуально цитируем эти невероятные слова, которыми оканчивается его книга), а для нас она указывает ту степень здравого суждения, на которую способен этот философ, так как речь здесь, разумеется, не идет о его добросовестности; профанные философы в подобных случаях, главным образом, годятся для того, чтобы играть роль одураченных и служить бессознательными «посредниками» для одурачивания многих других; как бы то ни было, что касается «суеверия», то лучшего нельзя было и пожелать; и это дает нам самую правильную идею того, чего реально стоит вся эта "новая философия", как ее любят называть ее сторонники!
Глава 34. ЗЛО ПСИХОАНАЛИЗА
Если от философии мы перейдем к психологии, то заметим, что те же тенденции проявляются в самых недавних школах и в еще более опасном виде, так как вместо того, чтобы выражаться в простых теоретических воззрениях, они находят практическое применение очень настораживающего характера; наиболее «представительными» из этих новых методов, с нашей точки зрения, являются методы, известные под общим названием «психоанализа». К тому же следует отметить, что со странной непоследовательностью это манипулирование элементами, несомненно принадлежащими к тонкому миру, постоянно сопровождается, тем не менее, у большинства психологов материалистической установкой, которой они, без сомнения, обязаны своему предшествующему образованию, а также неведению, в котором они пребывают относительно истинной природы тех элементов, которые они приводят в действие;[137] не является ли одной из наиболее странных черт современной науки то, что она никогда в точности не знает, с чем в реальности имеет дело, даже когда речь идет о собственно телесных силах? Впрочем, само собою разумеется, что некая "лабораторная психология", завершение процесса ограничения и материализации, в котором "философско-литературная" психология университетского образования представляет собой лишь менее продвинутую стадию и которая есть не что иное, как нечто вроде побочной ветви физиологии, всегда сосуществует с новыми теориями и методами; именно к ней относится то, что мы говорили выше о попытках свести саму психологию к количественной науке.
136
Очень жаль, что Бергсон был в плохих отношениях со своей сестрой мм. Мак-Грегор (сиречь "Soror Vestigia Nulla Retrorsum"), которая могла бы его в этом отношении кое-чему обучить!
137
Случай самого Фрейда, основателя «психоанализа», совершенно типичен с этой точки зрения, так как он никогда не переставал называть себя материалистом. Однако замечание по ходу дела: почему главные представители новых тенденций, такие как Эйнштейн в физике, Бергсон в философии, Фрейд в психологии и еще многие другие менее значительные, почти все по своему происхождению евреи, если не потому, что существует нечто, в точности соответствующее «пагубной» и разлагающей стороне сошедшего со своего пути кочевничества, которая неизбежно доминирует у евреев, оторвавшихся от своей традиции?