Друг моего брата

Глеб, при этих слегка дергается и я впервые с начала моего монолога встречаюсь с ним глазами. В его взгляде целая буря эмоций: вина, боль, страдание…

Я задаю ему немой вопрос, который мучал меня все эти годы: “Это ты рассказал ему?”

Я помню как встретила Глеба в коридоре когда в слезах выбегала из кабинета отца, но тогда я и подумать не могла, что он подслушивал наш разговор.

Глеб кивает и одними губами произносит: “да”.

— Алекс был единственным кто мне верил и передавал хоть какие-то новости из дома. кивнув сама себе продолжаю — Только от него я узнала, что врачи давали маме последние пару дней… Я на коленях упрашивала бабку отпустить меня, но она отказала сославшись на заботу о моем здоровье, мол мои расшатанные нервы могут не выдержать такого напряжения… И да, я знаю, что мои дальнейшие действия сложно назвать разумным поступком, но я была в отчаянии! Мне было пятнадцать, я была в чужой стране и я не знала что делать! Тогда я пригрозила бабке, что сделаю что-нибудь с собой если она не купит мне билет домой. Блеф чистой воды, да… и я и бабка это понимали, но она, прикрывая это, разумеется, лучшими побуждениями, доложила все отцу и определила меня в реабилитационный центр. На десять дней я оказалась взаперти среди малолетних наркоманов и алкоголиков, а именно они были основными клиентами клиники…

А когда я вышла… мамы уже не было в живых. Отец дал зелёный свет моему возвращению на родину, чудом вспомнив, что у него есть дочь.

Выходя из самолета я пребывала в уверенности, что худшее уже позади, наивно думая, что хуже быть уже попросту не может.

Отец все так же пропадал на работе, брат продолжал меня игнорировать, а когда я попыталась рассказать правду, ни ты, ни он не захотели меня выслушать.

В школе мое отсутствие связали с бредовыми слухами о моей беременности и решили что я пропала на месяц потому что делала аборт, потом кто-то, — на этом месте я сделала многозначительную паузу, — подлил масла в огонь и пустил слух о моей попытке суицида и все, конечно, решили что это меня совесть замучила из-за того что избавилась от ребёнка.

В общем, в прежнее русло жизнь не желала возвращаться, у меня было впечатление что из Испании я приехала не вся, как будто где-то по дороге я потеряла важную часть своей личности и теперь наблюдала за всем происходящим со стороны.

Даже нападки одноклассниц меня не особо волновали. Я знаю, что Аня Котова всегда неровно дышала к Максу, поэтому прознав что мы с ним в ссоре, она, видимо, решила заработать очки в его глазах и развернула целую кампанию “доведем Полину”. Сначала они подбросили мне в парту лезвие. Я даже не сразу придала этому значение, подумала, что кто-то забыл его в столе… ну мало ли, кто-то карандаш хотела заточить старым верны способом. На следующий день у меня в столе лежал моток веревки и мыло. Тогда я, наконец, догадалась, что они пытаются угадать подробности моего попадания в лечебницу. Дети очень жестокие, да… Но к счастью, к тому моменту у меня было настолько сильное эмоциональное выгорание, что сил хоть на какую-либо реакцию у меня не оставалось. Каждый день я выгребала из парты что-то новое и демонстративно несла это в урну у доски.

Но однажды они все-таки добились своего. Я уже была сломана, а Аня и ее свита добили меня окончательно. В тот день они подбросили мне баночку со снотворным. Точно такое же прописали маме в ее последние дни и я помню как каждый день сама давала ей таблетки… Это стало последней каплей. На глазах одноклассников у меня случился очередной нервный срыв и отец, который и до этого устал выслушивать жалобы учителей о моей невнимательности и отстраненности на уроках и резко снизившейся успеваемости, принял решение оставить меня дома до конца года. Перспектива задержаться в школе на второй год пугала, но в душе я радовалась передышке в несколько месяцев.

Я практически не выходила из дома, с каждым днём все больше уходила в себя и неизвестно чем бы все это закончилось если бы не Алекс. Каждый день после школы он приходил ко мне и всеми силами пытался напомнить мне какой была наша жизнь ДО. Сначала ему это не особо удавалось, но он не сдавался, он единственный верил в меня и я до сих пор не знаю как, но ему удалось вытащить меня из затяжной депрессии.

На следующий год в школе меня уже так откровенно не травили, но моя социальная жизнь так и осталась в прошлом. А потом в моей жизни появился Кирилл… Как выяснилось, для того чтобы покорить мое сердце много не надо было, достаточно было быть кем-то со стороны, тем кто был не в курсе всех слухов. Так что в какой-то степени, в моих отношениях с Русеевым, есть ваша с Максом заслуга, — я попыталась пошутить, но судя по выражению лица Урицкого, шутку он не оценил.

Его лицо вообще не выражало никаких эмоций, он снова закрылся от меня, нет и следа от той бури эмоций, что я видела там несколько минут назад. Чистый лист. И я почему-то подумала, что сейчас он наденет привычную маску презрения, скользнет по мне своим холодным взглядом и равнодушно заявит, что моя история ничего не меняет, что я сама виновата во всей этой ситуации и он ожидал от моего рассказа чего-то другого. И я бы очень хотела соврать самой себе, что мне все равно, но это было не так… И та злость, которой мне не хватало в начале рассказа, наконец, пришла.

— Доволен? — ядовито поинтересовалась я. — Теперь я, наконец, могу остаться одна и попытаться забыть об этом кошмарном дне? — “и о тебе”, мысленно добавила я.

А потом наши взгляды встретились и я снова увидела весь спектр эмоций — вину, отчаяние, безысходность… но уже через мгновение он отвел взгляд и тихо сказал:

— Да, конечно. Я…, - он замолчал на полуслове, будто ему больно продолжать или потому что не может подобрать нужные слова.

А потом произошло то, чего я боялась с самого начала, Глеб закрылся в себе. Я буквально почувствовала этот момент, его обреченность, когда он решил, что что бы он ни сказал, ситуацию это не изменит.

— Тебе надо отдохнуть, Полли. Можешь не провожать, я знаю где выход.

И с этими словами он, действительно, направился к двери. Через несколько секунд я услышала щелчок замка, но продолжала стоять на месте еще какое-то время, пытаясь разобраться в своих чувствах. О том, чтобы попытаться понять чувства Глеба и речи не было. Не то чтобы я ждала, что он станет молить меня о прощении… но такая реакция меня сильно коробила. И что дальше? Мы опять враги? Просто чужие люди? Никто?

Глава 57

Глеб

— Какими же мудаками мы были. Мы ее сломали, Макс.

Друг, который не проронил ни слова, пока я пересказывал ему слова Полины, закрыл глаза, сильно надавив пальцами на веки, потом открыл их, шумно вздохнул и достав сигарету из пачки, закурил. Он как будто специально избегал моего взгляда, а когда все-таки посмотрел мне в глаза, меня будто током пробило:

— Ты знал! Ты знал, что произошло на самом деле! — Я сам не заметил, как мои руки сжались в кулаки. Я что, серьезно собираюсь сейчас врезать лучшему другу?

— Успокойся, — сказал Макс, выпустив струю густого дыма. — Не знал, но догадывался. И уж разумеется не с самого начала. Я заподозрил, что мы с тобой налажали со спешным выводами, когда бабка после смерти оставила почти все деньги Полине. Она бортанула отца, ну и меня, получается. Отец рвал и метал, не мог понять в чем причина. Пытался выпытать у Полины, но она ему тогда сказала что ей от старой грымзы ничего не надо и пусть она своё бабло с собой в могилу тащит. Повезло, что нотариус сказал, что даже для того чтобы отказаться от наследства, она все равно должна дождаться своего двадцать первого го дня рождения.

Полька же с ней так ни разу и не виделась после смерти матери. Наотрез отказывалась возвращаться в Испанию, а когда бабка сюда приезжала пару раз, всегда у своего Булавина пряталась и дома не показывалась пока та не свалит обратно. Тогда я думал, что это ее очередные закидоны…