Страница 18 из 20
Шура с улыбкой на губах слушала хвастливые речи Люсии и поражалась тому, что, несмотря на абсолютно разные привычки, они все еще остаются подругами. Впрочем, озвучивать эту мысль она не стала.
– Каппа – идеальный для тебя муж, Люсия.
Люсия на мгновение умолкла. Похоже, она о чем-то задумалась, будто еще не окончательно определила свое отношение к мужу. Она так и не решилась сказать, что у нее на уме.
– Мы с ним не особо схожи во взглядах, но все же… – ответила Люсия.
Она остановилась и поджала губы, словно не могла найти слов для того, чтобы описать свою ситуацию. Люсия взяла в руки поднос, на котором стояли приготовленные Шурой напитки, и направилась в гостиную. Шура учтиво не перебивала подругу, не хотела вмешиваться не в свое дело. Но после того как они вновь наполнили бокалы шампанским и сделали по глотку, Люсия продолжила:
– Да, мы с Каппой не особо схожи во взглядах… – горько улыбнувшись, повторила она и сделала еще глоток. – Кроме взглядов на белогвардейцев. Лучшее, что может быть в браке с ним, – это возможность быть рядом с этими замечательными людьми. Угадай, с кем я столкнулась в Нью-Йорке на этот раз?
– С кем? – заинтересовалась Шура.
С тех пор как они бежали из России, не проходило и дня, чтобы они не узнали, что близкий или далекий знакомый живет либо где-то поблизости, во Франции, либо на другом конце света.
– Помнишь Соню? Соню Финкельштейн?
– Кажется, да. По-моему, мы встречались в Москве, когда я ездила к отцу.
Пока Шура пыталась вспомнить, о ком идет речь, Люсия со смехом добавила:
– Ты обязательно вспомнишь. Ее отца называли «селедочным бароном».
– Теперь припоминаю, – кивнула Шура. – Как уж не вспомнить такого барона, – улыбнулась она.
– Ну, если бы ты по приказу императора Николая заведовала всей рыбной ловлей, тебя бы тоже так назвали. Но они покинули Россию еще до революции. Хотела бы я поступить так же.
– Они все родом из другой страны, им было куда ехать. А нашей Родиной всегда была и будет Россия.
– Согласна. Поэтому мы покинули ее не с богатствами, а с одним чемоданом.
Шура, которую только сегодня утром наконец-то начали отпускать болезненные воспоминания о прошлом в России, решила сменить тему беседы.
– Как они оказались в Америке?
– После войны Соня ненадолго вышла замуж за немца и перебралась в Германию. Ты ведь знаешь, на какие радикальные решения способен человек в такие моменты…
Услышав это, Шура мгновенно вспомнила собственную любовь – такую же безумную и всепоглощающую. Если бы Сеит не пошел на фронт, были бы они хоть наполовину поглощены своей страстью? Отдалась бы она ему так быстро? Испугавшись, что Люсия заметит, как она вновь предалась воспоминаниям, Шура обратила все свое внимание к подруге. Однако Люсия тоже молчала – вероятно, думала о своем, – но вскоре заговорила вновь:
– Да, ее любовь была всепоглощающей, но быстро закончилась. На следующий год она перебралась в Нью-Йорк.
– И как, она довольна жизнью?
– Очень. Она купила пять акров земли на Лонг-Айленде, в Ойстер-Бэй, и строит там шикарную дачу. Все ее архитекторы и строители из белогвардейцев. Все ее обожают. Соня хочет, чтобы ее дача стала Меккой для русских эмигрантов. К тому же она планирует собрать коллекцию картин русских художников.
– Не слишком ли это амбициозно?
– Нет, дорогая. У нее столько денег, что она вполне может делать все, что хочет. Восемнадцатого марта в Большом Центральном дворце в Нью-Йорке открылась великолепная выставка. Россия… прости, Советский Союз прислал потрясающую коллекцию.
– Ты ее видела?
– Ах, разумеется! Вся диаспора была там. На выставке были представлены как классические картины, так и картины новых советских художников.
– Как американцы относятся к нам?
– К «нам», белогвардейцам, они относятся с большим сочувствием. Они принимают нас и уважают как представителей огромной империи. У американцев особые чувства к аристократии. Кроме того, история Романовых для них – это трагедия, и они считают белогвардейцев частью этой трагедии. А вот на Советскую Россию взгляд у них другой… К ней они относятся отстраненно и настороженно. Поэтому эта выставка немного смутила их – в конце концов, после революции прошло всего семь лет, и еще свежи воспоминания обо всех ее ужасах.
– Возможно, большевики думали, что искусство немного сгладит эти воспоминания.
– Может быть, и так. Так вот, Соня приобрела там потрясающие работы! Теперь у нее есть картины Сергея Виноградова, Михаила Нестерова, Александра Моравова и Бориса Кустодиева…
– Но они все творили в наше время…
– Ну да, я это и имела в виду.
– Как тогда новая власть допустила их работы к выставке?
– Шурочка, как я понимаю, все были вынуждены подчиниться указаниям большевиков. То есть они теперь тоже советские люди, советские художники. Конечно, новая власть будет пытаться перетянуть на свою сторону таких вот творцов. Это же искусство. Разве есть более верный способ понравиться миру?
– То, что Соня и ее семья смогли сохранить свои средства, безусловно, похвально. Но еще более похвально то, как она ими распоряжается. Это очень мило с ее стороны, ведь она могла потратить деньги иначе.
– Согласна. Вообще я не совсем понимаю, как им это удалось.
– То есть?
– Судя по рассказам Сони, она уехала из России в школьной униформе и с книгами в руках.
– Возможно, она просто описывала свой внешний вид? Когда она уезжала в Германию, были же у нее на это средства? Уверена, состояние ее отца хранилось где-то за границей.
– Я не знаю. В любом случае, когда мы приедем в Нью-Йорк, нас ждет теплый прием на Лонг-Айленде.
– Ты бы хотела осесть где-нибудь навсегда? – спросила Шура, вновь наполняя бокалы шампанским.
– Думаю, что в Нью-Йорке, Палм-Бич или Лос-Анджелесе… Конечно, дома могут быть в разных местах – в зависимости от сезона.
– Люсия! – рассмеялась Шура. – Давай хоть чуточку поскромничаем!
– Зачем? – ответила Люсия, уверенная в том, что она вполне заслуживает своих желаний. – Ты увидишь квартиру Алисы в Нью-Йорке. Это целый особняк! Я уж молчу о ее доме в Палм-Бич, это просто дворец на берегу океана! Когда умер ее отец, он оставил Алисе десять миллионов долларов. Алиса с Соней, кстати, скоро будут в Париже. Нам обязательно нужно с ними встретиться.
Шура понимала, что Люсия хотела не столько обсудить общих знакомых, сколько с удовольствием поговорить о роскоши. Она понимала, насколько жизнь подруги изменилась после замужества, но, несмотря на все эти перемены, та все так же обожала кичиться материальными благами – как своими, так и своих друзей. Шура знала, что Люсия с гордостью причисляет себя к белогвардейцам. И хотя все за глаза называли это издевательством над вчерашними аристократами, лишенными титулов и достатка и вынужденными трудиться на черной работе, Шура с детства с любовью относилась к подруге. В то же время крепкая связь Люсии с такими видными эмигрантами, как Каппа Давидов, Джордж Баланчин, Тамара Жева, Владимир Набоков и Игорь Стравинский, позволяла ей оставаться в первых рядах белогвардейской диаспоры.
Слушая рассказы Люсии, Шура поймала себя на мысли о том, что ничуть не завидует подобной роскоши. Ей, по сравнению с другими детьми, очень повезло. У матери и отца были связи, взять хотя бы их дядю, атамана Богаевского, и ее вырастили в шикарной усадьбе, в окружении нянек и частных учителей. Только Тина и Шура были собственными детьми Юлиана Верженского, но он заботился обо всех детях своей супруги, как о своих родных. Он настолько любил и баловал их, что Шура никогда не считала Паню, Колю, Нину и Вову чужими. Лишь когда она узнала, что их фамилии – Лысенко, а не Верженские, она спросила обо всем у матери, и та рассказала ей, что однажды уже была замужем.
Люсия тем временем продолжала рассказывать об Алисе ДеЛамар. Шура, мило улыбаясь, делала вид, что слушает ее, но на самом деле думала о своем детстве. Она всегда чувствовала, как сильно ее, младшую из детей, любили родители, но больше всего ее сейчас заботила судьба Нины. Она, милая и нежная, как шелк, словно принадлежала другому миру. Нина была на девять лет старше Шуры и на десять лет старше Тины, но Шура помнила, как близкие всю жизнь окружали Нину невидимым щитом заботы и сострадания, ведь она навсегда сохранила детскую наивность. Екатерина Николаевна ни на минуту не могла оставить дочь. В те трудные дни в Кисловодске все члены семьи будто заключили между собой негласный пакт и старались при Нине обсуждать происходящие события более сдержанно и мягко. Несмотря на то что Тине и Шуре ничего не рассказывали об особенностях Нины, сестры чувствовали, что от хаоса, в который погрузилась страна, Нина пострадает сильнее всех и замкнется в себе еще более, чем прежде. Когда Шуре было пять или шесть лет, она спросила у матери, почему Нина с трудом разговаривает, и навсегда запомнила ответ: