Нелюбим

Ему приснился сон. Странный и неожиданный, как рисунок на асфальте.

Ему привиделась странная, по виду – мертвая страна, а в самом сердце ее город, в котором вовсе не было живых людей. Дома там стояли покинутыми призраками на пустынных улицах, а на пустой детской площадке раскачивались пустые качели. Качели дергались, содрогались и скрипели всем своим тощим туловищем, жалея о былом веселье, повествуя тоскливым скрипом о страшных и разрушительных событиях, пронесшихся над покинутой страной. Танту казалось, что он должен понимать этот странный язык скрипов. Он был уверен, что знал его когда-то, да почему-то забыл, и вот теперь вслушивался в него, старался разобрать очень важные, нужные слова. И да, до него доходил смысл отдельных терминов и целых фраз, но всей сути рассказа он, как ни старался, уловить не мог. Он мучился, он боялся пошевелиться, все вслушивался и вслушивался с неослабным вниманием, поскольку не сомневался, от того, что он поймет сейчас, зависит его дальнейшая судьба. И мнилось ему, что еще немного усилия, немного старания, и смысл будет схвачен, однако, наступило утро, а понимание так и не пришло. Проснувшись, он против обыкновения не забыл сон, а долго лежал с открытыми глазами, не вставая, и все прокручивал его в голове, как закольцованную кинопленку. Тогда он подумал, что точно также кружится вокруг тайны Ники, только верного направления, чтобы войти в этот заколдованный круг, найти пока не может. Но найдет обязательно, тем более что чувствовал – что-то назревает. Такое странное чувство возникло у него после ночного сна. Пока не понятно было, что, событие или откровение грядет, но что его усилия не останутся без ответа, в этом он не сомневался. С этой мыслью и отправился на работу.

В назначенное время, то есть в девять часов утра, он предстал перед Редактором.

– Что с тобой происходит? – спросил тот, едва Таит вступил на порог. – Хоть убей, но не могу понять я этого. Он подхватил со стола стопку листков и помахал ими перед лицом юноши. – Вот твоя продукция творческая, так сказать, за последние недели. Если бы ты когда-то с этим пришел наниматься, я не взял бы тебя на работу. Ну, совершенная ерунда, форменный отстой! Что, произошла выработка, таланта? Ты внезапно лишился способностей? Так нет ведь, я в это не верю. Талант, он от Бога, он или есть, или его нет, пропасть он не может. А вот голова может быть забита чем-нибудь непотребным, например, опилками, например, гусиными какашками. Или, как ни странно, посторонними мыслями. Так вот ты и объясни мне, твоему начальнику, если ты не забыл, что с тобой происходит? Какие-то неприятности? Что?

Тант смотрел на массивный нос Редактора, на который с высоко открытого лба из переплетения редких вьющихся волос скатывались крупные капли пота, – в редакции по обыкновению жарко топили – и думал о том, что он неплохой в сущности человек, и всегда хорошо к нему относился. И будет жаль, если вдруг его отношение изменится. Тут же с удивлением отметил, что такой поворот событий, пожалуй, его не слишком заденет. Просто ужасно равнодушен он, как выяснилось, был в настоящий момент и к работе, и к своей судьбе в редакции, – как и ко всему, что не относилось к Нике. С чего бы это, подумал он? Нельзя же принимать все так близко к сердцу.

А почему, собственно, не принимать? Сердце не проведешь, оно тоже не обманет.

– Да, пожалуй, – ответил он на последний вопрос Редактора. – Не то, чтобы неприятности, но… Такое…

– Можно все же узнать подробней, в чем дело? Или это личное?

– Пожалуй, личное…

Редактор грустно посмотрел на него усталыми серыми глазами. Умными, заметим, глазами.

– Что ж, тогда ладно. Мы все однажды, – а кто-то и чаще, чем однажды – проходим через это.

Он был по-своему мудр, старый Редактор, но и он не мог даже предположить, что происходит с Тантом на самом деле, и потому думал о другом, о другом… Он выбрался из-за массивного и неуклюжего, как куб для кипячения воды, стола и принялся вышагивать, несколько карикатурно, взад-вперед по ковровой дорожке, приросшей к полу наискосок от куба к двери. При этом он склонил голову долу и, откинув полы пиджака, точно прищепками, уцепился пальцами обеих рук за карманы жилетки. Он думал.

– А ты сможешь, скажем, перестроиться? – спросил он внезапно, остановившись перед Тантом. – Перетерпеть? Отстраниться?

Тот неопределенно пожал плечами.

– Полагаю, тебе бы пошло на пользу – отвлечься. Или развлечься. Что скажешь?

Тот же жест.

– Может, тебе помощь нужна?

– Н-нет… Какая помощь? Нет, спасибо.

Редактор снова опустил голову и продолжил ходьбу. Он сделал еще с пяток ходок туда-сюда, и вновь остановился на прежней позиции перед Тантом.

– Хорошо, – выговорил он слово, словно вырвал себе зуб. – Как это ни трудно для нас именно сейчас, я, пожалуй, отпущу тебя в отпуск. Просто этого, – он кивнул головой в сторону стола, – понимаешь, больше терпеть нельзя. Согласен? Недели хватит? – Тант, не скрывая удивления и некоторого облегчения, закивал головой в свою очередь. – Тогда все, оформляйся. И очень прошу тебя, уладь за неделю свои дела, будет жаль терять такого… сотрудника.

Так, нежданно-негаданно, оказался Тант в отпуске. Он давно, еще с прошлого года, мечтал об этой призрачной свободе, но строил все планы на конец лета, не раньше, а тут – самая середина зимы. Неделя, да. И все же, отпуск был очень кстати. Он был – как спасенье, в эту пору душевной его замятни. В свободные дни он сможет многое сделать, вопрос прежний – с чего начать?

Оказавшись дома, он начал с того, что написал письмо матери.

«Милая моя мама, – писал он. – Совсем неожиданно я оказался в отпуске. Все случилось вдруг и не так, как хотелось. Мне ужасно жаль, но неотложные дела задерживают меня в Сальви. Быть может, нам не удастся свидеться в этот раз. Но ты не переживай, не волнуйся, у меня все прекрасно, чего и тебе желаю…»

Написал письмо и подумал: что же все-таки у него прекрасно? Прикинул и так, и эдак, и получалось, что никаких неприятностей, а все одно нехорошо. Не было на душе спокойствия, чувства незыблемости мира не было. А, наоборот, не отпускало предчувствие грядущих перемен. И, подумалось, что можно бы попытаться забыть все, наверное, да вот только не забывается ничего, не идет из головы. И в душе, похоже, пустила корни странная девушка Ника. Он усмехнулся: да, это точно, странные девушки окружали его в последнее время. Лалелла, теперь вот Ника. Может, он сам их таких приманивает?

По пути домой он зашел к соседу, физику, и испросил у того разрешения покопаться в книгах.

– Что ищем? – спросил тот.

– Да так, – отшутился Тант, – хочу выяснить, кто в нас огонь с неба метает и, главное, за какие грехи. Странные вещи случаются, живет человек, не тужит, потом – бац! – и нет его. А за что – никто не знает.

– Что-то я в толк не возьму, о чем это ты? – пожал плечами физик. – Кто мрет? Где мрет? Почему не знают? А что медицина?

– Медицина в растерянности. Я хочу про шаровые молнии почитать, если есть что.

– А, так бы и сказал. Но у меня про это явление почти ничего. Не моя специализация. Однако, давай посмотрим.

Кое-что все же нашлось.

Энциклопедический словарь уверял, что молния есть гигантский электрический искровой разряд. Молния сопровождается громом. Кроме обычной – линейной – молнии изредка наблюдается молния шаровая.

Ага, подумал Тант, все же изредка наблюдается. А громом она сопровождается? Может быть, зря они связывают шары с молнией? Может быть, между ними вообще ничего общего? Что же думает по этому поводу официальная наука?

Официальная наука, похоже, была несколько иного мнения.

«Шаровая молния, – вещал пухлый учебник, – являет собой огненное сферическое тело, вероятно, представляющее высшее соединение озона с кислородом, и обладает свойством взрываться при охлаждении».

Ну, это меня не устраивает, подумал Тант. Слишком лаконично, и вообще не конкретно.

– Плохи наши дела, – сказал он, уходя, соседу. – Падеж и гибель не прекратятся до скончания века. Как вы думаете, шаровая молния – это что? Если неофициально?