Страница 31 из 33
– Тук!
Летающее зубило! Бедный медведь, от боли, проседает спиной – до самой земли! Бросив своё занятие, он резко вздёргивает морду в небо и зло смотрит на своих чёрных, пернатых врагов. Разметавшись в стороны от неожиданности, уже в следующую секунду воронья карусель дружно бросается в бой! Все клюют! Со всех сторон!
– Каррр!
– Каррр!
– Каррр! Каррр!
Чёрная орда быстро побеждает. Резко вскидывая свою морду навстречу очередной, пикирующей с неба вороне, медведь быстрым шагом шагает по молодому, редкому ивнячку, вдоль подножия террасы, прочь. Вороньё преследует своего врага.
– Каррр! Каррр!
– Каррр!
Чёрная, каркающая банда ещё несколько раз втыкает свои клювы в медвежью спину и зад. Каждый раз, медведь резко прогибается спиной, от боли. Наконец удовлетворившись, вороны возвращаются назад, к отвоёванному месту…
Держа фоторужьё наготове, короткими перебежками, я двигаюсь по ивнячку стороной, стараясь опередить “объект съемки”…
Не успеваю! Не останавливаясь, и даже, не задерживаясь ни на мгновение, медведь споро идёт вдоль подножья морской террасы. И с ходу сворачивает с побережья влево, в распадочек ручейка. Присев за маленький бугорок, я дожидаюсь, пока он исчезнет за дамбой в устье распадка и быстрыми скачками преодолеваю открытую поляну. На мгновение приседаю за дамбой!
– Тут – два варианта! – просчитываю я, – Медведь может заинтересоваться чем-нибудь прямо за дамбой! И тогда – я, на него, наскочу! Буквально! А, если медведя ничего не заинтересует – тогда, он должен уже скрываться за следующим поворотом распадочка.
Я заполошно выскакиваю из-за угла дамбы. Увы! Меня ждёт второй вариант – чёрный медвежий зад уже заходит за поворот! Уже не таясь, я выскакиваю из овражка ручья вправо, на дамбу и обрезая поворот распадка, бегу напрямик, по краю бамбуковой пустоши…
Но, всё-равно, безбожно опаздываю! Шагах в двадцати передо мной, мерно покачиваясь при ходьбе из стороны в сторону, удаляется чёрная медвежья задница! Я вскидываю фоторужьё и…
– Ну, что? Задницу фотографировать?! – стучит в моей горячей голове, трезвая мысль, – Может, оглянётся?!
Но, нет. Не замечая меня, медведь ходко идёт вдоль бамбуковой пустоши, к лесу. Я стою, опустив руки, в бессилии сжимая фоторужьё. И зло сверлю взглядом зад уходящего медведя: “Скотина! Чтоб ты семь раз перевернулся!”…
Сзади подходит, запыхавшийся Игорь.
– Я за тебя бояться уже устал! – раздражённо выговаривает он мне, – Ты из-за углов выскакиваешь, даже не зная, что там! Так – напороться можно, нос к носу!
– Я сам понимаю, – согласно киваю я, – Но он… идёт так быстро! Я вижу, что не успеваю! Поэтому и рисковал, по-чёрному… Но, видишь? Так и не успел!
– И ружья у тебя нет! – злится на меня, брат.
– Нет, – согласно киваю я.
Мы молчим…
– Фу!!! – наконец, выдыхает Игорь.
– Обидно! – говорю я.
– Абыдно, дасадно! – Игорь делает кавказский акцент своему голосу, – Да, ладно!
Мои губы трогает улыбка.
– Ладно. Пошли, посмотрим, чего они там не поделили?
– Пошли.
Мы возвращаемся назад…
Подходим к месту “великой драки”. К нам, у ворон – совсем другое отношение!
– Кар! – откуда-то со стороны, коротко каркнула одна ворона.
Наверняка, этот “карк” в их лексиконе звучит, как “Полундра! Гасись, кто может!!!”. Потому, что встрепенувшееся вороньё, молча бросается врассыпную! Кто – за кочку, кто – за куст. И на пределе возможного, всё уносится от нас прочь.
– Вот, твари! – ругается Игорь, – На выстрел – не подойти!
– Ну! – киваю я, зыркая по сторонам глазами.
На месте боя, на пожухлой траве валяются несколько высохших, костлявых, рыбных голов!
– Морской бычок! – изумляюсь я, – Из тех, что выбрасывает на берег океанским прибоем!
– Хм! – хмыкает Игорь, пнув ногой сухую, костлявую рыбью голову, – Камень преткновения! Из-за этой гадости целую бойню устроили?! Ну, артисты!
Здесь же, по сырому ольховнику вдоль подножия террасы, видны покопки медведя. – Симплокарпус или лизихитон? – задаётся вопросом, Игорь.
– Наверно – и те, и другие, – прикидываю я, – Около покопки лизихитона должен лежать скушенный зелёный рожок скрученных листьев. А симплокарпус… нюхать нужно.
У каждой покопки, я становлюсь на колени и нюхаю. Не очень удобный способ, но верный…
– Смотри-ка! – удивляюсь я, – Сорок шесть покопок и все – симплокарпус!
Вокруг неистово верещат лягушки.
– Ко-ко-ко-ко! – бухают низкие тона.
– Ке-ке-ке-ке! – тонко верещат высокие.
– Ка-ка-ка-ка-ка! – заполняют пространство те, что посередине.
От многоголосого рёва сотен лягушачьих глоток сотрясается сам воздух…
– Вот, орут! – морщится Игорь, – Глушат все звуки!
– Ага! – улыбаюсь я, – Ты послушай – сколько экспрессии!
– Ну! Хоть уши затыкай!
Мы выходим к своей, заросшей клевером дороге, взваливаем рюкзаки на спины и шагаем дальше…
К вечеру, по пути не спеша собирая лисьи экскременты, мы добираемся до Саратовского кордона. Здесь – обычные заботы по расконсервации кордона: приготовить дров, принести воды, вымыть кастрюльку…
Всё! Вечер. Топится, потрескивает дровами печка. На первой “конфорке” печной плиты в кастрюле варится наша каша, на второй – греется жёлтый, эмалированный чайник. Заодно прогревается нахолодавшийся без людей, кордон…
Уже десять часов вечера. Я тихо выхожу за дверь. Игорь сидит на ступеньке высокого крыльца и потягивает беломорину. Под кронами пихт и елей, по границе кордонной поляны, разлита синева сумерек.
– Ш…ши… ши-шшш – …ширр! – в абсолютном безмолвии притихшей к ночи природы, едва слышно шкворчание бекаса, над просторами бамбуковой пустоши со стороны устья Саратовской.
– Весна! – приглушённо говорит он, – Слышишь, как расшипелись бекасы?
– Ага! Слышу, – я спокоен, – Мы вчера, в Тятинском доме, уже записали дату первого токования!
– Хм! – с улыбкой, хмыкает Игорь в ответ, – Что? Теперь – не интересно?
– Интересно. Ещё как! – отзываюсь я, – Но, уже не нужно спешить записать в дневник.
За эти пару лет, что стоит Саратовский кордон, его бревенчатый сруб рассохся и теперь, лёжа на солдатской койке, головой в угол, я вижу сквозные щели. Откинувшись в горизонтальное положение, на подушку, я качаю головой: “Игорь! Из моего угла улицу видно!”. В эти щели, ночью, быстро уходит тепло из помещения кордона! Однако, в этом есть и плюсы – теперь нам слышно всё, что творится “на улице”! Например, сегодня, в ночной тишине, рядом с нашим домиком, поёт ночная птица.
– С-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с!
Мягкий и тихий, заунывный посвист. Начинаясь на низкой ноте, длинная, мелодичная трель коротких свистов, постепенно переходит на высокие тона и затихает…
– Саш! – спрашивает со своей койки, Игорь, – Что это, за птица?
– Это, какая-то совка поёт, – я и сам прислушиваюсь к приятной песенке совки, лёжа на своей койке…
Саратовский кордон. Двадцать седьмое апреля. С утра, мы уходим на Саратовский борт. Но, не напрямую, а наоборот – с выходом на склон Борта на обратном пути. С поляны кордона, мы уходим сразу вверх, по надпойменной террасе речки. Здесь, под сырыми ольховниками – массовые медвежьи покопки симплокарпуса! Я нюхаю каждую покопку, Игорь записывает в дневничок.
– Вот, интересно! – удивляется Игорь, – Тут – тьма лизихитона! А, он выбирает симплокарпус!
– Ну!.. – соглашаюсь я, – Съедает весь росток, подчистую… Сколько всего, покопок?
– Сто сорок восемь!
– Хм! – у меня поднимаются брови, – Классно!
На углу хвойника, что в развилке речки и её притока, мы отыскиваем медвежью лёжку. Она расположена на границе хвойника и вейниковой поляны. Лёжка сделана в основании ствола толстенной ели, со стороны поляны. Закрыта, с этой стороны, небольшим корчём.
– Так, лёжка! – я вынимаю из кармана рулетку и отдаю Игорю свой дневничок.
– Пиши! Размеры лёжки… сто двадцать на семьдесят. Диаметр ствола ели… шестьдесят пять.