Страница 17 из 28
Сказал и подмигивает нам с Аленой, а она сидит такая Счастливая, светится ярче солнца; знает ведь, что он ради неё горы свернёт.
«О, Боже, Алена моя, Алена, что с тобой сейчас, я не могу даже представить», – по моему горлу спускается комок, и становится тяжело вздохнуть.
Погиб после ссоры, вернее во время ссоры, погиб, не сказав, последнее «люблю», а ведь он очень любил и Аленку, и сынишку, как ждали они его, как он на роды ее сам агитировал, говоря, что именно тогда понял, что за жизнь у него теперь началась, жизнь Добытчика для семьи, пока жена – Домоправительница.
Чувствую, комок в горле разрастается, будто воздушный шарик!
«Стоп, успокойся, Лен, – шепчу я сама себе, и мысленно добавляю. – Да, она же всегда себя будет за это винить, как после этого жить. Как объяснить сыну, что папы больше нет! Что нет того, который по ночам после пар по сопромату работал грузчиком, чтоб заработать на обручальные кольца с гравировкой, как Алена хотела.
Нет того, кто отказался от стажировки в Дании, чтоб сидеть с тобой, сломавшей ногу, носить на руках в туалет…
Беру в руки книгу, а перед глазами, как в фильме их подержанная «Хонда», разбитая в хлам, красная, как кровь Лешки, ком стоит, но я вижу любопытные глаза сына и продолжаю:
«Здравствуй, папа-петушок! Мне б такой же гребешок», – читаю, и слёзы градом из глаз, надо ценить, ценить и любить, а мы, бабы, порой «пилим» не за что.
Просто выЁживаемся: я утром вот высказала своё «капризное фии», что муж кофе в турке мне сварил рановато, он остыл, и сколько вот таких придирок складывается в одну большую, которая может привести к трагедии!
Переворачиваю страницу, Паша лезет мне на колени и ёрзает, пытаясь усесться поудобнее, тычет в книгу, перед глазами расплываются строки:
«Как же рады мама с папой, что сынок у них родился», я начинаю громко всхлипывать, поворачиваю голову в сторону коридора и вижу Лешку с Аленкой: вот он нагнулся, чтоб надеть ей, беременной, сапоги, застраивает молнию, подняв голову вверх и улыбается так, как не умеют актёры кино, улыбается из самой глубины души.
– Дииииим, – звоню я мужу! – что теперь делать-то? Скажи, я сижу и плачу! Что делать?
И слова мужа, как холодный душ с утра или как голос разума, я так и не поняла:
«Лен! ЖИТЬ! Надо просто жить! Радоваться каждому моменту и ЖИТЬ»…
Беру в руки книгу, пытаясь найти тот стишок про цыплёнка, и читаю Паше, собрав все силы, что остались:
«…здравствуй, новый мир вокруг!»
Да, надо жить! Как сложно бы не было!
21.04.2014
Делаю уже третий круг по тропинкам сквера, первый был, пока Паша спал, второй и третий— с ним на руках, на дорожках лежат гнило-коричневые листья, перезимовавшие под снегом, а сквозь них пробивается новая трава.
Я рассказываю Паше, что наступает весна, подношу к деревьям и показываю набухшие почки, наклоняюсь к веткам, чтоб понюхать вместе с ним, как пахнет новая жизнь листа.
Я улыбаюсь сыну, но мысленно я там, рядом с Аленкой, на похоронах. Дима поехал на прощание один, оставить Пашу не с кем: свекровь работает с утра до ночи, а маму свою я даже спрашивать побоялась, зная, что она и на похороны брата не поехала, считая, что надо помнить человека живым, и на выписке внука не была, считая, что потом в суете дней не удалось бы перебрать картофель.
Паша тянет ручками ветку на себя и хватается за едва появившиеся листочки, я пытаюсь разжать его крохотные пальчики, но безуспешно, зелёные ещё липкие, они летят на землю, так и не успев стать полноценной листвой.
Я пытаюсь усадить сына в коляску, несмотря на его активные возмущения и думаю, что я так и не смогла созвониться с Аленой за эти два дня: она выключила телефон, через маму передала, что пока ни с кем говорить не хочет.
И ее можно понять, вернее, я даже боюсь хоть чуть-чуть понять ее чувства сейчас, боюсь и не хочу представлять, каково это.
Я набираю снова Диме, долгие гудки, снова долгие гудки, уже хочу сбросить вызов, как слышу тихое:
– Лен, ты чего названиваешь? Тут ничего нового за двадцать минут не произошло. Я также на похоронах.
– Я не могу не звонить. Как Алёна? Плачет? Скажи хоть что-то, – понимаю, что последние слова я произнесла, когда муж уже положил трубку.
На выходе из сквера я решаюсь купить чай с сосновыми шишками в память о Лешке, как-то он привёз нам целый мешок шишек, рассказывая, что это голимая польза, и всю зиму мы то и дело с Димкой их щёлкали, а потом материли дарителя, когда голой ногой наступали на острый кусок скорлупы.
Отпивая чай, с этим мыслями и улыбаюсь, будто прощаюсь с Лешкой, с его ироничной ухмылкой, его желанием достичь иногда недостижимого…
Делаю ещё глоток, на дне бумажного стакана остаются лежать две небольшие шишки, запрокидываю голову назад, чтоб они упали мне в рот:
– Брррр, вкусно, но горько.
– Прям, как жизнь!
– Прощай, Лешка!
28.04.2014
Только я смирилась с тем, что Паша пытается облизывать любую обувь, которую ты не успел убрать повыше, так появилась новая напасть— сын как хищник, как Лев в ожидании газели, отслеживает, когда ты выйдешь из кухни, чтобы юрко доползти, открыть дверку шкафа и перевернуть мусорное ведро. Иногда он ползёт сразу с грязным ботинком, пытаясь прорваться через оборону матери.
– Дим, хватит смеяться. Я не встану. Да, так и буду сидеть весь вечер, держа дверку спиной.
– Лен, заклей на скотч, как в коридоре.
– Неудобно, дверца под мойкой в кухне, понимаешь, это крайне неудобно, там ещё и овощи лежат, я устала заклеивать-приклеивать обратно, а блокираторы он отдирает.
В это время я услышала радостное пыхтение, и в дверном проёме кухни появился наш улыбающийся хомяк, готовый бесконечно двигаться.
– Вот видишь, подполз обстановку проверить, – обратилась я к мужу, а затем повернула голову в сторону сына. – Три раза за день достаточно, четвёртый раз я не буду собирать мусор, понял? Понял меня, хитрый жук? Я не сдамся.
И чем шире улыбался мне Пашка, пытаясь залезть на меня и обниматься, тем нежнее звучали мои угрозы.
Я целовала его, повторяя про себя, как мантру слова: так он исследует мир, надо каждый раз спокойно объяснять ему, что мне и папе это не нравится, что это плохо, и он перестанет. Быстро перестанет. Думаю, сработает!
05.05.2014
– Сынок, прости меня! —сказала я свои мысли вслух и поцеловала Пашу крепко. Никогда не знаешь, где «соломинку себе подстелить», это точно про меня, и то, как тщательно я готовилась к первой беременности.
Откладывала деньги на врача, читала отзывы, выбирала клинику.
Помню, как сидела, поджав ноги под себя, пила сваренный на виноградном соке глинтвейн по фирменному рецепту мужа и в глаза бросилась фраза: «доктор часто ведёт сложные беременности». Она спасла меня и жизнь моему ребёнку, потому что без неё его б не было».
Я закрыла крышку ноутбука, понимая, что надо идти к ней, но надо ли было меня
Спасать, вот в чем вопрос?!
И такие сомнения возникали не раз:
– когда назначили очень много препаратов на первом же приеме;
– когда у меня открылся, токсический гепатит;
– когда после каждого посещения я выходила от доктора с чувством страха, с ощущением, что беременность – это болезнь;
но какая-то внутренняя трусость и понимание – я вообще ничего не смыслю в медицине – останавливали сменить врача.
И первый раз об этой своей трусости я пожалела в конце беременности, когда доктор, отдавая мне документы для роддома, сказала с ухмылкой: «Мой девиз лучше перебздеть, чем недобздеть».
Я стояла тогда в нежно-розовом платье в мелкий цветочек, смотрела на неё, переводила взгляды на стены, на свой живот, и не могла поверить в услышанное, в то, что пока она переСТРАХовалась, я жила в СТРАХе.
Второй раз жалость по поводу своей трусости пришла уже в роддоме, когда напротив бОльшего числа прописных ею лекарств в выписке значилось: «Необоснованное назначении препарата».