Огонь на ветру

Чахрухадзе обернулся, чтобы увидеть внизу под кручей зелень лугов, ковром раскатанных до зубчатой стены далёкого леса, посмотреть, как несётся, петляя, река, словно играет на воле весёлый, непуганый зверь.

– Прости, господин, что осмеливаюсь нарушить твоё уединение. – К Чахрухадзе приблизился средних лет человек, одетый, как одеваются во всех странах купцы, добротно и строго.

– Чем могу услужить? – спросил Чахрухадзе.

– Павла! – вместо ответа негромко позвал купец.

Из-за деревьев вышла старая женщина, с лицом в тёмных морщинах, закутанная до бровей в чёрный платок.

– Просьба у Павлы к тебе великая. Меня просила толмачом при разговоре служить.

– Буду рад, если смогу принести пользу.

– Вдовеет Павла, помочь в розысках некому, а розыск непрост. Сын её Прокопий состоял в мечниках при князе Андрее Юрьевиче. Когда бояре князя убили, то вскорости и с Прокопием злодейски расправились. Жена на сносях осталась. Мужниной смерти не вынесла и, мальчонку родив, померла. Стала Павла одна поднимать внука на ноги. Да тут новое произошло. Князь Юрий после отцовской гибели в изгнании находился, но про владимирские дела осведомлён был до самой малости. Три года прошли, тысяцкий от него приехал с письмом. «В память отца, злодейски умертвлённого, – говорилось в письме, – хочу воспитать мальчонку, рождённого от доверенного слуги, как собственного сына или младшего брата. Ответ за него буду держать перед небом и совестью». «Опасно мальчонке здесь оставаться, убьют, как Прокопия убили», – сказал от себя тысяцкий. Павла письмо прочитала, а пуще того, испугалась сказанных слов. Михейку трёхлетнего с рук на руки передала. С той поры миновало более десяти лет. Попервоначалу поступали кое-какие вести. А как сделался Юрий Андреевич грузинским царём, так словно в воду все канули – ни слуху ни духу. На торгу сказывали, что ты при грузинской царице занимаешь большую должность. Не слышал ли чего о мальчонке? Обнадёжь старую добрым словом. Извелась она по внуку тоской.

Пока купец говорил, старуха большими глазами в тёмной обводке неотрывно смотрела на Чахрухадзе, словно судьба пропавшего внука находилась в его руках. У Чахрухадзе сжалось сердце.

– Очень жаль, что не смогу обнадёжить, – тихо проговорил он. – Три года назад князь Гиорги покинул Грузию. Личная гвардия, составленная из русских, последовала за ним. Был ли при князе владимирский мальчик или не был – этого я не знаю. Не знаю и того, где находится князь сейчас.

О военных действиях князя Гиорги Чахрухадзе упоминать не стал. Зачем тревожить старую женщину новыми страхами?

Павла молча выслушала всё, что сказал купец. Без слов поклонилась и двинулась прочь. Купец распрощался и ушёл следом. Чахрухадзе вновь остался один. Но изумрудная зелень лугов и лазурит небес не радовали его больше.

В тот же вечер на подворье явился слуга-дворянин.

– Государыня-княгиня Мария Шварновна занемогла, – сказал дворянин. – Просит у гостя прощения, что не сумела оказать радушный приём. Просит также, чтобы по приезде благополучном на родину гость высказал великой царице Обез сердечную благодарность и от княгини Марии Шварновны передал вот это. – Слуга протянул ларчик размером в половину ладони. Внутри, на бархатном лоскутке лежали невиданной красоты подвески в виде луны или чечевицы. – Для гостя из Обез, – продолжал дворянин, – писцы государя-князя Всеволода Юрьевича в три дня изготовили книгу.

– Бесконечно тронут бесценным даром. Кланяюсь государыне и государю и благодарю за внимание к безвестному гостю.

Едва слуга-дворянин удалился, Чахрухадзе в нетерпении откинул кожаный переплёт.

По страницам столбцами бежали ровные коричневые строки, нанесённые железистыми чернилами.

Плетением из тонких побегов окружены были заглавные буквы.

На последней странице клином сходящий столбец завершался рисунком, изображавшим двух витязей, готовых вскочить на коней.

Коленопреклонённый оруженосец указывал на стремена…

– Чекан отклони назад, чтобы бой приподнялся косо. Удары наноси согласно рисунку то сильнее, то легче, как в бубен бьют с песней в лад. Чекан, что добрый конь, сам побежит. – Бека выправил стержень в руках Михейки и вернулся на место выводить чеканом-канфарником в виде тупой иглы замысловатый узор из побегов и листьев.

Работа над книжным окладом подходила к концу. Верхняя крышка, прочеканенная с обеих сторон, с выравненным и изукрашенным полем переместилась уже к Липариту. В гнёзда-пустоты Липарит вставлял отшлифованные рубины и крупные зёрна жемчуга.

Камни располагались венком вокруг фигуры в складчатом одеянии.

Медная пластина со схожей фигурой, обозначенной штрихами и точками, лежала перед Михейкой. Изо всех сил Михейка старался приноровить неподатливый стержень-расходник к плавным очертаниям рисунка. Расходник не слушался, соскакивал и срывал с пластины медные заусеницы.

– Молоток голос задает, чекан ему вторит. Изображение на оба голоса откликается, – проговорил Бека.

Михейка кивнул.

Долгое время работали молча. Чеканы дятлами долбили металл. В горне перешёптывались язычки низкого пламени. Пластины для мягкости нуждались в нагреве.

– Совесть мучает, что доброту изводишь на меня понапрасну. Всё равно я уйду, – сказал вдруг Михейка и отложил в сторону молоток.

– Куда уйдёшь?

– От тебя уйду. Ты и Липарит спасли мне жизнь. Я на добро злом отвечу – уйду.

– Не ко времени разговор затеян, – проговорил Бека, продолжая выводить узоры на поле пластины. Если есть что сказать, за вечерней трапезой скажешь.

– Всё сказал. Отплатить за добро мне нечем. Неоплатно оно. Так уйду.

Покосившись, Бека увидел, как побелело лицо мальчонки, словно отхлынула без остатка вся кровь.

– Хорошо, – сказал он спокойно. – Если надо тебе уйти, ты уйдёшь. Задерживать против воли никто не собирается. Однако ты говорил, что нет у тебя ни отца, ни матери. Куда ты направишься? Зачем?

– Ещё не разузнал – куда. Разузнаю – уйду, – прошептал Михейка чуть слышно.

– До той поры оставайся с нами. Наступит время уйти – как сына в странствие тебя снаряжу. И не с пустыми руками уйдёшь. Благородное мастерство уложишь в дорожную сумку. Такая ноша повсюду даст тебе независимость и почёт среди людей. Златоваятель вплавляет в металл красоту мироздания. Люди ценят нашу работу, изделия берегут, передают детям и внукам.

– Обработанный камень похож на сказку. Заключены в нём таинственность и мечта, – произнёс со своего места Липарит.

– Довольно, – оборвал Бека. – Слов сказано сегодня достаточно, пора обратиться к делу. Берись за чекан, Микаэл.

Михейка приставил расходник к пластине и застучал молотком. Но мысли неслись и кружились по другому пути. Их направление не совпадало с дорожкой, которую оставлял расходник. «Где Евся? В какой стороне Юрий Андреевич? Как подать о себе весть, крикнуть громко, чтобы эхо подхватило и понесло?»

В том, что его не бросят, Михейка не сомневался. Ищут, должны отыскать. В доме, куда доставил его Липарит, Михейка очнулся как раз в тот момент, когда тётушка Этери рассказывала о чужаках, расспрашивавших о мальчонке. Их по неверному следу в Тбилиси направили. Михейка тогда все силы собрал, чтобы боль превозмочь, затушить в крови огневицу и оказаться в Тбилиси в самом деле, неложно. Плохо, что на ногу долго не мог ступить. Вдруг искали-искали и отчаялись? Нет, не бросят его одного на чужбине. Ищут, должны отыскать. Юрию Андреевичу и Евсе нельзя показываться – мигом схватят. Значит, кого-нибудь из дружины направили.

Дважды в день, поутру и под вечер, прежде чем начиналась работа в златоваятельной мастерской и когда заканчивалась, Михейка отправлялся на торг, на улицы, в крепость. Где многолюдно, туда и ходил. Не встретит ли кого из своих? Не услышит ли хоть слово о князе Гиорги Русском, как называли здесь Юрия Андреевича? Никого не встречал. Нужного слова никто не произносил. Расспрашивать Михейка опасался. Ещё наведёшь ненароком на след. При одной этой мысли темнело в глазах. А всего только и нужно было узнать, в какой стороне Юрий Андреевич с Евсей. Михейка нашёл бы своих друзей – не было у него никого дороже и ближе. Все исходил бы дороги, все облазил бы горы, все реки бы переплыл.