Записки школьного учителя

Звучит музыка.

Инна Колотушкина. На похороны отправился весь учительский коллектив – полным составом. Учителя покорно шли и упорно молчали. А что говорить?.. Барашкины жили в пятиэтажной «хрущевке» в двух кварталах от школы. Возле первого подъезда толпились солдаты, мрачно курили, переговариваясь о чем-то между собой вполголоса.

Интеллигентное учительское стадо учащенно принялось здороваться. Солдаты нехотя кивали головами в ответ. Когда почти все учителя уже скрылись в подъезде, неожиданно Павел Семенович, трудовик, отделился от коллектива и обратился к солдатам: «На какой этаж подниматься?» Спросил и отвел глаза в сторону, Павел Семенович, человек пенсионного возраста, терпеть не мог Кольку Барашкина, благодаря которому чуть не очутился, как говорится, бритым за решеткой. (Пауза). Когда-то давно Колька написал в гороно (да-да, прямо в гороно написал!) письмо, где обвинил Павла Семеновича в педофилии. Слова этого научного он, разумеется, не знал, просто рассказал в деталях, как трудовик гладил его на уроке по попе. И пусть ошибка на ошибке сидела и ошибкой погоняла, резонанс от Колькиного послания был ошеломляющий! Разбирательство устроили – ух! С фейерверками и атомными взрывами. (Пауза). Павел Семенович на всю жизнь запомнил, что не стоит связываться с хитрыми бездельниками и идти на принцип, заставляя их выполнять, как всех, необходимую работу. Надо «три»? Возьми в зубы – и свободен! (Пауза). Уйти из школы Павел Семенович отказался наотрез: ни в чем не виноват, скрывать нечего, сам хозяин своей жизни и уйдет, когда сам решит. Но, как ни хорохорься, травма нанесена была ему тяжелейшая. Клевета – это страшно на самом деле.

Сегодня впервые за много лет Павел Семенович почувствовал доверие к жизни: возмездие существует! Он стеснялся, даже страдал от удовлетворения от происшедшего; ему было стыдно за то, что он ни капли не сочувствовал погибшему Кольке, и, сколько ни силился не мог выдавить ни слезинки, как и вытравить из памяти ехидные смешки в спину: «Педик!» и презрительные наставления начальства. Когда один малорослый солдат произнес: «Сами увидите, куда идти», Павел Семенович внимательно глянул на него и четко повторил вопрос: «На какой этаж?» « На пятый».

Инна Колотушкина выходит на середину комнаты.

Инна Колотушкина. В четырехкомнатной квартире Барашкиных было не протолкнуться. Духот-а-а! (Пауза). Ираида Антоновна, учительница начальных классов, с тоской оглянулась назад, встретилась взглядом с Павлом Семеновичем и, взяв себя в руки, ринулась к страшному месту. Она принялась делать глубокие вдох и выдох, постоянно сжимая в кармане пальто пузырек с нашатырным спиртом, зажмурила глаза и сделала еще один шажок вперед.

Неожиданное всё замирает. Зависает зловещая тишина.

Инна Колотушкина. Малиновый гроб с чёрной траурной лентой по краям. Возле гроба, в карауле два солдата, рядом на табуретках мать Кольки, крупная полная женщина в большом черном платке и какие-то другие женщины, тоже в платках. На тумбочке, в голове гроба, аккуратный портрет, откуда тупо смотрело мальчишеское Колькино лицо. Ираида Антоновна: «А-а-а!» (Пауза). И закрыла рот рукой. В гробу Кольки не было. Вместо него на белоснежной подушке лежал длинный обломок металлической трубы.

«Гильза», – прошептал Павел Семенович. Мать Кольки подняла на трудовика нетрезвые заплаканные глаза и развела руками: «Где он? Вот где?» Она приподняла подушку с гильзой: «Нет его». (Пауза).

Ираида Антоновна глотнула побольше воздуха, закачалась, но сумела устоять на ногах. Она давно недоедала. Ее муж работал инженером на заводе, там, как и в школе, зарплату не платили месяцами. Сын – в девятом классе, дочь – в шестом. Самое ужасное, когда детей кормить нечем. Сама Ираида Антоновна не боялась отказывать себе во всем и даже не переживала, если не видела ни кусочка хлеба целую неделю. Иногда даже утешала себя словами: «Мы-то еще ничего, держимся. А вот в рабочем поселке дело – совсем труба. Люди давно комбикорм варят и едят». Ираида Антоновна ухватилась за рукав Павла Семеновича. Он понимающе: «Держитесь, голубушка».

Елена Николаевна тоже зарыла рот рукой и покачала головой.

Инна Колотушкина. Стоявший рядом десятиклассник Смирнов, красивый крепкий парень, подхватил Ираиду Антоновну за другую руку. Он тоже внимательно смотрел на гильзу и тоже удивлялся. Казалось, что все это недоразумение, розыгрыш. Христофор, наверное, вновь подшутил над всеми. Он мастер на такие штуки. Как-то исчез на три недели после драки с местным воротилой Тренихиным. До милиции дело дошло. Тренихина в кутузке держали несколько дней, требовали, чтобы сознался, что с Барашкиным сделал. Здорово Тренихину тогда досталось, много затрещин получил.

А Христофор в это время преспокойно валялся дома под кроватью, найдя там укромное место за чемоданами. И из многочисленной барашкинской семьи никто не догадывался о Христофоровом присутствии! Напротив, строились жуткие догадки, типа, «зарезали» или «живьем закопали». (Пауза). Он был последним, седьмым ребенком, любимым. Его баловали, как могли, убого, по-барашкински, жалкими сластями да штанами собственноручно сшитыми из дешевой материи. Колькину мать, всю жизнь драившую подъезды, очень осуждали за столь необдуманную жизнь. Зачем столько детей? Как их одеть, обуть, прокормить?

Елена Николаевна закивала понимающе головой.

Инна Колотушкина. Муж – простой слесарь, доход невелик, но и он становится крохой в таком огромном семействе. А когда страну потрясло всеобщее безденежье, Барашкины совсем на мель сели. Летом, правда, отправлялись за город, в лес грибами-ягодами помышлять. Но в нынешнее время разве этим прокормишься? Два старших брата Барашкина уже обзавелись собственными семьями. Другие еще не оперились, но претендовали на самостоятельность. (Пауза).

Колька-последыш, можно сказать, ни в чем не нуждался. Донашивал одежонку старших братьев, и от всех понемногу регулярно получал еду в виде разных кусков. Не шиковал, но был уверен, что жить можно. Четверо сестер Барашкиных, следующих одна за другой, души не чаяли в младшем брате! Теперь они стояли сзади матери и плакали навзрыд.

Елена Николаевна тоже заплакала. Инна Колотушкина подошла к ней и погладила по плечу.

Инна Колотушкина. Смирнову все происходящее казалось какой-то фантасмагорией. Он никогда не дружил с Христофором, так как дружить тот не умел. Но на рыбалку ездить с ним – одно удовольствие! Едет Смирнов с удочкой один – ничего не привезет, едет с Христофором – всегда с рыбой. Колька словно знал большой рыбий секрет. Эта тварь бессловесная так и липла к нему. Удивительно, но Христофору, признанному скряге, было не жаль делиться своими охотничьими приемами да и добычей с другими, со Смирновым, например. Тот всегда был спокоен и уверен на все сто процентов, что, если с ним рядом Христофор, все будет хорошо и ничего непредвиденного не произойдет.

Колька не ленился, если нужно, и встать пораньше, и пройти пешком несколько километров, и нести тяжелую поклажу, и сидеть, не шелохнувшись, много часов кряду.

Смирнов не то, чтобы был привязан к Христофору, а испытывал некоторое уважение к нему, учился у него терпению и находчивости. Именно Христофор, когда он подавился на рыбалке костью из ухи и стал задыхаться, вмиг сообразил, что следует делать: влил ему в горло подсолнечного масла, и кость, заскользив, ушла вниз. Фельдшер в школе, узнав от Смирнова об этом случае, сначала посмеялась, а потом резко осудила Христофора за его старания, обозвав идиотом. Но Смирнов знал, что Христофор – умница. Никто другой не умел определять заранее, какой будет клев. А Христофор умел. И никогда не ошибался! Он даже пытался обучить своим наблюдениям Смирнова, но эти премудрости того лишь пугали. (Пауза). Когда Смирнов узнал, что Христофор служит в Чечне, он ни на минуту не сомневался, что с ним ничего не случится. Потому что таких проныр пуля обходит стороной. И сейчас, стоя возле гроба Христофора, он не переживал, а только удивлялся и удивлялся. Наверное, когда гроб с гильзой зароют, Христофор заявится, как всегда, скромно опустив голову, и поинтересуется серьезно, насколько это возможно: «Зачем памятник мне при жизни поставили? Не такой я и великий человек».