Охота на птичку

‒ Доченька, я хочу, чтобы ты знала. Может, это поможет. Твой папа, ‒ она делает долгую паузу. — Твой папа погиб на стройке Гордиевского. А до этого у них с Сашей, отцом Никиты, был конфликт. Длительный и серьезный.

Она замолкает в ожидании моей реакции. Какой? Я в таком шоке от услышанного, что никак не могу переварить.

‒ И? Договаривай, ‒ требую я.

‒ Многие считали, что папа погиб не случайно. Я не уверена, но…

‒ Но было следствие! ‒ перебиваю я, боясь услышать, что отца убили.

‒ Гордиевский уже тогда был значимой фигурой. Как ты понимаешь, следователь не особо старался.

‒ Почему ты не сказала мне этого раньше? — хриплю я, чувствуя, как по моим венам несется лютая смесь обиды со злостью. — Почему?!

‒ Ты не говорила о своем романе, ‒ пытается оправдаться мама, но я больше не хочу с ней разговаривать и отключаюсь.

Без сил падаю на ближайшее кресло, прячу лицо в ладони.

Как мне теперь с этим жить, я не знаю. Единственный мужчина в моей жизни оказался сыном убийцы моего отца. Я должна презирать его, ненавидеть все их гнилое семейство и яростно желать возмездия. Но я его люблю. Больше всех на этом свете люблю. Кто я после этого?

Объявляют посадку на мой рейс. Я плетусь в очередь на стойку регистрации. Весьма печально закончилась моя сказка. Пора улетать. Из опустошенности ‒ в неопределенность. От острой боли ‒ к постоянной, к которой я тоже однажды привыкну.

Раньше я думала, каково это — быть любимой? А любить? Должно быть, волнующе прекрасно? Оказалось, нет. В моем случае это невозможно больно.

Никогда и никого я больше не полюблю.

Эпилог

— Софи, бросай уже эту возню и иди обедать, ‒ зовет Маша.

— Две минуты! — я заканчиваю обрезку розовых кустов и камелий в кадках. Их давно было пора постричь, но наш садовник так занят болтовней со своими бесконечными подружками, что у него «руки не доходят».

Второй месяц я живу на территории старинной масии и работаю в маленькой компании, состоящей всего из пяти сотрудников. Кроме нас с Машей, здесь есть садовник Майкл, водитель Жорди и подсобный рабочий Пако. Майкла на самом деле зовут Миша, он приходится племянником хозяйке и проживает здесь же, а испанцы приезжают из ближайшего городка.

Новая работа стала для меня спасением. Не знаю, откуда взялись силы позвонить Марии после возвращения из Франции, но я это сделала. Пролежав пластом три дня и выплакав все глаза, я собрала свои скромные пожитки и переехала на самое красивое побережье Испании.

Никита звонил всего раз, на следующий день после прилета. Потухшим голосом сообщил, что настоял на проведении теста на отцовство и, как только подтвердится, что отец не он — вернется. Я слушала молча. Прощаясь, он сказал, что любит, и явно ждал моего ответа, но я положила трубку.

В эти дни я много думала. Смогу ли я быть с ним после того, что узнала? Должна ли рассказать историю о наших отцах? Изменится ли что-то, если мы оба будем знать? Станет ли мне легче?

На все эти вопросы ответ был один — нет. Влюбленность в Никиту не способна излечить боль самой страшной моей потери.

Я буду ненавидеть его отца до конца своих дней. Меня трясет от одной только мысли, что однажды придется с ним знакомиться, смотреть в глаза убийце. Да, его вина не доказана, но я знаю, почему. Как говорит Дашка, в этом мире бабло решает все: у кого его больше, тот и прав. Могила моего отца давно поросла густой травой, а отец Никиты, как ни в чем не бывало, продолжает радоваться жизни, готовится к свадьбе сына и мечтает о внуке.

Через день Никита прислал короткое сообщение: Ребенок мой. Прости.

Если честно, мне стало легче. Я заблокировала его номер и удалила все свои аккаунты в соцсетях. Больше никаких сомнений и метаний, никаких звонков и переписок, никаких подглядываний за его жизнью. Я начинаю жить с чистого листа.

— Софи, твоя тарелка остывает! — снова кричит Маша, и я бегу к веранде, на ходу снимая толстые защитные перчатки, куртку и утепленные кроксы.

В декабре на Коста Брава даже днем прохладно, хотя почти всегда солнечно. В Барселоне, замерзнув в квартире, я обычно ходила в парк, чтобы погреться на солнышке. Парадокс, но в Испании зимой на улице чаще бывает теплей, чем в домах без отопления. Здесь так не погреешься. В предгорном районе воздух прохладней. Зато какой свежий! Чистый и вкусный!

— Что у нас на обед? Борщ? Сто лет не ела! — радостно восклицаю я и уже причмокиваю в предвкушении. После работы на воздухе аппетит разыгрался.

— Сметану? — спрашивает Маша, протягивая баночку.

— Ага! — я набираю целую ложку, опускаю ее в ярко-красное содержимое тарелки и внезапно чувствую резкий приступ тошноты.

Бросив ложку, зажимаю рот рукой и отворачиваюсь.

— Опять тошнит? — косится на меня Маша.

— Долго стояла согнувшись, наверное, ‒ оправдываюсь я. Это не первый раз, когда мне становится нехорошо при виде еды. — Но вообще надо желудок проверить.

— А свой женский календарик ты давно проверяла? — спрашивает Маша и этими словами окатывает меня, словно ледяной водой из ведра.

Не чувствуя земли под ногами, я иду за телефоном, который оставила у кадок с цветами. Зачем-то открываю приложение для отслеживания цикла, хотя и так уже вспомнила, что последние мои месячные закончились в день приезда Никиты в Барселону. С того дня прошло уже больше двух шестидесяти дней.

«Нет, этого не может быть! Это уже перебор. Что за тупая шутка? Так не бывает!» — истерично орет мой внутренний паникер.

«Не дергайся раньше времени. Ты просто перенервничала, вот цикл и сбился», ‒ я пытаюсь мыслить логически.

Как противостоять накатывающей панике? Весь день я рисую варианты сада для строящейся неподалеку виллы, обрезаю все камелии и розы, слушаю рассказы Майкла о его вчерашних приключениях в местном клубе. Но вечером Маша возвращается из города и привозит мне несколько тестов на беременность.

— Сразу оба делать? — спрашиваю я. В этом деле я новичок.

— Один сегодня, а второй ‒ завтра утром, для верности, ‒ спокойно поясняет Маша. ‒ Давай-давай, не тяни. Чего уж теперь бояться? Если есть, само не рассосется.

Она улыбается вполне по-доброму, но мне от этих слов становится не по себе. От волнения вообще перестаю соображать и иду делать тест в полном отупении.

— Не рассосется, — подтверждаю спустя три минуты, показывая пластиковый корпус с двумя четкими полосками на экранчике. Обессиленно опускаюсь в кресло и роняю голову на руки. — Что же мне теперь делать?

— Ты вправе принять любое решение, но прежде послушай, ‒ Маша присаживается рядом. ‒ Мне было девятнадцать, когда я залетела от одного шального красавчика. Он не планировал жениться, а у меня впереди была целая жизнь. Ребенка я не оставила. Вскоре вышла замуж. Мы жили хорошо, муж достиг больших высот в карьере и во мне души не чаял, но с детьми не получалось. Перепробовали все! В сорок муж ушел к любовнице, которая родила ему сына. Я переехала сюда, быстро обустроилась и забрала у сестры Мишку, чтобы не сойти с ума от одиночества. И знаешь, мне ничего в этой жизни не жалко! Ни утраченной молодости, ни потерянного богатства. Мне давно не больно от предательства мужа, я его простила. А себя за ту трусость простить не могу. У меня мог быть ребенок, мой ребенок, но я от него отказалась.

Маша говорит с такой болью, что она передается и мне. Чувствую, как в груди неприятно щемит.

— Совсем не обязательно, что подобное произойдет с тобой, София. Миллионы женщин делают аборты, а потом рожают здоровых детей и снова делают аборты, и опять рожают. Кому как повезет.

— Аборт? — произношу я жуткое слово и зажмуриваюсь.

— Ребенок уже есть в тебе, и он твой, ‒ она кладет мне на плечо ладонь. — У тебя может быть десятки мужчин в жизни, сотни близких друзей и подруг, но все они всегда будут чужими, а этот человечек внутри тебя — он твой.

Дрожащими пальцами я накрываю живот. Внутри меня мой человек?