Страница 17 из 22
Я водомерка, что бежит по глади дня:
Его воды, огня, земли и кожи -
И видит берега вдали,
Которых не коснется никогда…
А если смерти нет, то что есть красота?
Он смотрел не на Жанну (из деревушки Домреми), а Дульсинею Тобосскую. Поэтому – он молчал. Поэтому – пауза затянулась, причём – словно бы на его шее. Дыхания перестало хватать. Он был разорван между двух состояний, на земле и на небе.
Перестав дышать (воздухом) – здесь, он продолжил дышать (душой) – там; поэтому – терпения ему было не занимать. Но она была ещё более терпелива и заговорила первой:
– Ты куда-то собрался? Впрочем, не важно! Главное – подальше от меня, – она не спрашивала, а утверждала, сразу давая понять, что раз уж она приехала за ним сама и без приглашения (и уж тем более – без предварительного звонка), то любой ее мужчина просто обязан быть ей рад и немедленно пригласить войти.
Чего он до сих пор не сделал! Тогда – он опустил одну ногу (непонятно, какую) и встал на обе ноги (непонятно, где), и уронил калигулу на землю, причем – почти ей под ноги.
Казалось бы – он всё это проделал чуть раньше. А вышло у него – чуть позже. Посколдьку сначала он проделал это в реале; но – ирреальная реальность зазеркалья оказалась прочней! И лишь теперь эти «антимиры» почти совместились; тогда – женщина усмехнулась и почти спросила его (она хотела определённости времён):
– Стоит ли так обходиться с императором? Или, по крайней мере, с его распутным (не зашнурованным) тёзкой.
Вот что она имела в виду: на самом деле третьего императора Рима звали Гай Цезарь Германик. Прозвище «Калигула» он получил, когда Германик, его отец, взял с собой сына в военный лагерь в Германию на берега Рейна, где малыш часто появлялся в форме легионера таких маленьких размеров, что вояки, глядя на двухлетнего малыша, которого они любили, дали ему шутливое прозвище Калигула (Сапожок) от caliga – солдатский сапог. Кстати, Калигула в дальнейшем терпеть не мог, когда его так называли.
А ещё она имела в виду исцеление (его собирание в дорогу, его целостность); сам он понимал, насколько не готов. А когда они с ней расставались – он ей едва не признался, насколько свое-временен её «тезка»!
Поэтому – пока что сказал о другом, но тоже чистой Воды правду:
– Пожалуй, мне вообще предстоит обходиться (без целостности) и ходить босиком.
Разумеется, что ни внешне, ни внутренне такого разговора попросту не было (но – он мог быть), и поэтому Илия Дон Кехана (впрочем, стоя уже реально – на обеих ногах и убрав руку от дверной ручки) сказал ей нечто совершенно другое:
– Как ты думаешь, ты очень красива?
Она была красива. Маленькая и опасная в своем женском праве быть любимой. Узкобедрая и ослепительно черноволосая, она смотрела на него огромными синими глазами и видела своего родного человека, который вознамерился поступить неправильно: оставить ее одну… Ведь тогда ей тоже пришлось бы оставить его одного.
Ведь хранить (и хоронить) далекого любимого в своем сердце она не собиралась.
Но он спросил себя ещё раз:
– Как я думаю (как я могу думать), её зовут на самом деле?
Спросил – себя. Ведь смотрел – на Дульсинею, и (хотя этот вопрос не имел места быть в его Царстве Божьем), ему казалось, что ему еще только предстоит определиться со своим дальнейшим поведением. Он ещё не осознал того, что его сердце уже без него (но – за него) определилось… Его сердце нашло свою даму сердца, поэтому – вышло из груди Идальго и стало перед ней, Дульсинеей Тобосской.
Это очень важное разделение: сердце стало биться (отдельно от всех) между любимой женщиной и её мужчиной.
На самом деле его любимую звали Жанна (и он до сих пор не предложил ей войти); но – и эта его заминка уже словно бы стала «невсамделишной» – и делом не обернулась! Просто потому, что его любимая не полагала своё имя тем или иным вещим призраком (в мире вещей) – она его знала единственной осью вселенной.
Поэтому – на никогда не думала о своем имени. Поэтому – она более не стала ждать его бесполезного приглашения и просто-напросто вошла сама.
Как это у нее получилось? Этого никак не могло получиться. Идальго (как мужлан) продолжал и продолжал загораживать ей проход. Да и калигула свалилась ей прямиком под ноги. Но она вошла. А на вопрос о красоте она не ответила.
Точно так и я не отвечу, как же она вошла; но – его сердце вошло вместе с ней (и – мимо его)!
Точно так нет на него ответа в Евангелиях – когда равви шел меж озлобленных или заблудших людей: помните, стражники и фарисеи хотели наложить на него руки, но – он прошел меж них, а все они не смогли ему воспретить?
Вот и в наших местах и наших с вами временах попросту не существует такого глупого вопроса – «как?».
И ожидается грехопадение града:
Неспешный шаг меж капель и распада -
Не ожидается, но происходит
Простое изменение природы!
Кто только изменение природы,
Легко пройдет меж лезвий дождевых
И станет бесполезен умиранию…
И станет бесполезен возрождению…
Грань преступивши, божии создания!
Эта женщина вошла. Все изменилось. Изменилась природа окружавших ее вещей. Сама прихожая, где Идальго все ещё (разве что – уже обоими ногами на земле) смотрит на входную дверь – и видит, что дверь распахнута! Но за ней – никого уже нет. Даже тебя самого – нет; но – ты здесь.
Ты скажешь, что бесплотной тенью – они, мои влюблённые в любовь?
Когда ты совершаешь обладание (как бы под сенью лип)
И занимаешься своим кровосмешением -
Не помни миг, когда ты был велик (как будто)
И видел тех любовников, что были, есть и будут.
Сама «прихожая» изменилась. Она стала «вхожей» в другой мир. Ведь женщина была красива не обычной, а какой-то другой красотой.
Красотой, сразу меняющей всё на свете. Вся её жизнь вошла сейчас вместе с ней и стала здесь жить. Все её обычные женские маневры: все эти скучные сближения, уклонения и даже само сбережение её красоты (как весьма конкурентного товара на сорочинской ярмарке) – всё это были вещи подчиненные, состоящие у ее красоты в услужении.
Собственно – она за этим и явилась: подчинять! Собственно – всё это (ведь в подчинении есть много всего) у нее почти получилось; но – это было очень существенное «но»: она была ошеломляюще молода!
До Старика ей было далеко. Как до неба. Впрочем, как и Илии Дону Кехане. Потому – сейчас она прошла не мимо человека Идальго, а меж трёх частей его имени; причём – проделала она это настолько легко, что мы с Идальго просто-напросто потеряли её из глаз; более того – она оказалась у Илии за спиной много прежде, чем тому удалось-таки следом за ней обернуться.
Прежде чем ещё раз (уже – третий) не задать ей свой очень важный вопрос:
– Как тебя зовут на самом деле?
Ибо – речь и об имени, и о красоте суть одно.
На самом деле его любимую звали Жанна, но – она действительно могла бы происходить из Франции пятнадцатого века, являясь уроженкой деревушки Домреми; разве что та Жанна (которая д'Арк), была блондинкой – что явствует из средневековых гравюр, более того – даже сейчас она действительно могла бы показаться облаченённой в средневековое белое с золотым шитьем платье (а вовсе не в тех чёрных доспехах, в которых её пленили бургундцы.
Да и незачем представлять: вот же она… Кар-р!
В руке она держит (вы не только представьте, но – увидьте!) обоюдоострый клинок с золотыми лилиями по всему лезвию; впрочем, взгляд её скромно опущен долу (впрочем – она и сейчас способна, будучи неграмотной, диктовать своему сподвижнику Жилю де Рецу письма английскому королю, причем – от имени «Старика»).