Штурм России

Трапеза началась. Густав подцепил лук, стряхнул с него каплю масла и, морщась, стал жевать. Гёйсе набрал в деревянную ложку тюрю и теперь напряженно ее обнюхивал. Федя трескал за обе щеки, обильно запивая все содержимым обоих графинов. Через десять минут, когда в графинах иссякло, он, раздобревший и с горящими щеками, любезно согласился обменять бутылку Гёйсе на что-нибудь из своих припасов. Густав и Гёйсе, все еще испытывая культурный шок, молча принялись за еду.

Вскоре гид основательно набрался, его лицо осунулось и приняло обычное одутловатое выражение, как будто вместе с водкой он впитал в свой организм еще и лишнюю Х-хромосому. Несомненным было только то, что все его прочие, в основном скрытые, таланты исчезали и меркли перед одним – умением стремительно нажраться за чужой счет.

– Я хочу предложить тост за друзей, которых мы обретаем…– наконец решился Густав, приподнимая рюмку с щедро налитым Федей самогоном. Гёйсе все так же боязливо поднес свою стопку к носу и принюхался.

– Ура, – хрюкнул гид и, в лучших традициях, опустился лицом в салат. Густав брезгливо отер со своего рукава брызги майонеза:

– И которых мы теряем, – добавил он и залпом выпил.

Самогон обжег горло и расцвел внутри горячим цветком. Пюйкеннен закашлялся и страшно скривился, но так же проглотил зелье. Спустя еще несколько минут они уже хохотали, живо обсуждая свое путешествие. И даже канарейка пару раз звонко чирикнула, поддавшись минутной слабости и вызвав у Гёйсе бурю восторга. Все столики как будто заволокло туманом, и они по ненадобности растворились в нем. Остались только два разгоряченных иностранца, самогон, великолепные кушанья, да изредка бормочущий гид. До вечера было еще довольно далеко, и они решили подольше посидеть в этом приветливом русском кафе. Но веселье их продолжалось недолго. Из тумана вдруг возник официант и достаточно резко попросил их успокоится, а потом наклонился и вполголоса сообщил:

– Господа, вот счет, оплатите, пожалуйста, и лучше уходите скорее, а то братва уже начинает нервничать.

В центре зала и вправду возникло движение совсем не миролюбивого характера, и когда Сирманн отсчитывал последние купюры, за соседним столом уже сидели два громадных детины, сверкая золотыми зубами и, как пел один знаток таких ситуаций, «кося лиловым глазом». Туристы быстро поднялись и, бросив Федю на произвол судьбы, – хотя мало кто сомневался, что с ним будет все в порядке – с портретом и канарейкой поспешили на улицу. Здесь они остановились, чтобы перевести дух, повернулись друг к другу, и после короткой паузы вновь расхохотались.

– Я думать нас убивать, – сквозь смех сообщил Гёйсе.

– Если бы нас убили, на могилу нужно было бы поставить вот этот портрет, – и Густав ткнул пальцем в изображение, которое в новом свете им обоим показалось очень смешным.

– А птичка сади рядом петь траурный песня, – и они вновь зашлись в приступе смеха.

В этот момент раздался довольно громкий и неожиданный звук. Приятели замолчали. Густав удивленно вскинул глаза на финна, который вдруг поставил клетку на землю и озабоченно полез во внутренний карман куртки. Звук повторился, и Пюйкеннен извлек из кармана сотовый телефон. Нажав на клавишу, он глазами извинился перед своим собеседником, и, сдвинув шапку на бок, что-то быстро сказал в трубку. По изменившемуся лицу Гёйсе было понятно, что звонок был важный и не требующий отлагательства. Он отошел на несколько шагов от Густава, повернулся спиной и стал что-то очень быстро вполголоса объяснять звонившему:

– Скоро, скоро! – расслышал последние слова Густав.

Он немного протрезвел и теперь благодарил судьбу за то, что под действием крепкого самогона там, в зале ресторана, чуть было не рассказал Гёйсе – случайному человеку, которого сам знал без году неделя, о своем секрете, укрытом в далеком финском чемодане. Смешно, однако всего пару минут назад он даже собирался пересмотреть свои планы и в дальнейшем, возможно, даже субсидировать его миссионерство. Теперь, на свежем воздухе, у него на секунду возникло ощущение, что Гёйсе как-то сам так искусно подвел к этому разговор, что если бы не подошедший официант, то он бы точно раскололся! «Да, нет, глупые подозрения, – одернул себя Сирманн, – опять начинают мерещиться скелеты в шкафу. Все в порядке». И он вновь рассеяно улыбнулся, глядя, как его знакомый, закончив разговор, повернулся и ободряюще кивнул:

– Звонит… Звонил майн друг, – и он вновь указал на значок на груди, – говори, ты быть Владивосток? Я – скоро. Друг от Эстония. Учи Библия!

– Гёйсе, дело в том… – начал Густав…

– Ei! (Нет! фин./) Надо бистро, – озабоченно прервал его проповедник, пряча трубку и поглядывая на часы, – Фиодор спи, ми don`t know, where to go (не знаем, куда идти /англ./).

– Туда я возвращаться не буду, – указал Густав на дверь ресторана, – Мы доедем сами. Мне кажется, все таксисты знают, где наша гостиница.

– О`кей, – кивнул Пюйкеннен и, подхватив клетку с канарейкой, быстрым шагом направился к дороге. Густав вздохнул и пошел следом.

Он не знал, как ему теперь избавиться от проповедника. В его душе смешались чувства. С одной стороны, он готов был подозревать кого угодно – настолько сильно опасался за свой пакет. И в этом смысле друзья ему были не нужны. Но с другой стороны, этот добродушный финский парень, слегка неуклюжий, но искренний и, казалось, такой честный во всем, разве мог не вызывать симпатию? Кого он еще узнает в этой большой и чужой стране, кому еще сможет здесь доверять? Не случится ли так, что сейчас он избавится от лучшего друга и останется совсем один? Выбор было сделать нелегко. С такими тяжелыми мыслями он вышел вслед за Пюйкенненом на тротуар, где тот, вытянув руку с перепуганной канарейкой на проезжую часть, пятился по краю бордюра, пытаясь остановить автомобиль.

Вскоре ему это удалось, и у обочины со скрипом притормозил небольшой и экономичный вестник урбанизации – трехдверная Ока. Пока водитель, солидных размеров лысый дядька, навалился на пассажирское сиденье и открывал окно, Густав уже был рядом. Подав Гёйсе сигнал глазами – договариваться буду я – он постарался, как можно чище, по-русски произнести.

– Нам нужно в авиакассы, а потом в гостиницу… Кузминка.

– Шо, не местные шо-ли, – пропел дядька, – ну сидайте быстрее, а то здесь рядом ГАИ вместе с ГИБДД працюе.

Густав запрыгнул назад, через наклоненное дядькой сиденье, а Гёйсе передал ему свои арбатские сувениры и сам сел впереди.

– Только, – попросил Сирманн, едва они тронулись, – пожалуйста, поскорее.

– Да тут ехать трошки, – успокоил его дядька.

Однако, как и следовало ожидать, набивая цену своим услугам, он попер в объезд. Направо, налево, дорога длинная, а деньги капают. Внутри салона было душно, несмотря на то, что Пюйкеннен не стал закрывать свое окно до конца. Нудно трещало радио, изрыгая лучшее в русской поп-культуре. Густава постоянно качало, головой он упирался в потолок, в один бок ему давила клетка с канарейкой, а другим боком он боялся помять творение художественного искусства. Гёйсе глазел по сторонам, и вдруг из его уст вырвался восхищенный возглас: из-за поворота показались огромные купола Храма Христа Спасителя. Когда машина поравнялась с ним, финн схватил водителя за руку и тот послушно остановился.

– Брат Густав, – Гёйсе обернулся назад и шарил рукой по карманам куртки, – ты ехай, buy билет, самольет. Then you`ll come back (Потом ты вернешься, /англ./). Я – смотреть болшой церква. Это – мой паспòрт, – добавил он, отыскав, наконец, свои документы.

– Но… может, ты это сделаешь потом?

– Потом не быть времен!

– Да тут недалече, зараз обернемся, – вдруг вмешался дядька. Разъезды, возвраты,

ожидания давали ему право накинуть сверху еще несколько сотен, а, может, и… тыщу, и он зажмурился от удовольствия.

Таким образом, несмотря на возражения, Гёйсе отправился знакомиться со своим главным конкурентом в борьбе за местную паству – Русской православной церковью. Ну а Сирман с двумя паспортами, зажатый на заднем сиденье между клеткой и портретом, катил к ближайшим авиакассам. Они оказались на редкость далеко. Дядька колесил по городу самозабвенно, делая немыслимые зигзаги. Он распознал в пассажирах иностранцев, и теперь мечтал о том, что его карман, возможно, пополнится валютой. Порой Густаву казалось, что они едут по другой стороне улицы, на которой уже бывали чуть раньше. Он уже собрался сообщить об этом дядьке, как тот прижался к обочине и выдохнул: