Страница 3 из 17
Она – домой, ни на кого не глядя. Открыв дверь, входит под дулом. Дверь на ключ, дуло – вниз.
Рука у него ноет. Уход за родителями её многому научил. Смена повязки. Он отвернулся, плохо перенося боль.
Она готовит еду. У него аппетит. Но опять температура. Бредит:
– Лёшка, иди один…
Информация для правоохранительных органов.
Пенициллин покорно принял.
К утру температура падает. Но рука… Только б не гангрена! Фурацилиновой мази нет.
– В ближайшие аптеки не суйся.
В центре города она и еды накупила отличной. На деньги, которые дал.
Телефон. Жена брата: «Иду к тебе в новом синем платье!» Решетникова хотела бы синее. «Нет-нет, у меня грипп!» А у них ребёнок.
Утром звонок. Медсестра – неродная тётя. Благодаря ей, временно в больнице мама. Мама превратила в хоспис (до неё – отец) их однокомнатную квартиру. Аля иногда думает: девятый этаж, балкон; одну ногу – на ящик из-под цветов, вторую – на перилла…
«Пора увозить!»
Опять про грипп…
«А твоя невестка хоть денёк?»
Кое-как уговорила.
О жене брата («хоть денёк»): ещё одну кровать у них некуда.
Аля смотрит на мужчину и нет сил брать маму.
На третий день ему лучше. Лицо в щетине. Предлагает бритву отца. Но «имеется своя», а бриться не будет.
Перед сном ванну: левую руку над водой. Пистолет – на табуретку. В ванной свист: «Мы вдвоём теперь! Мы вдвоём…» И её губы, как для свиста…
Бёдра обвёрнуты полотенцем… Бельё у него дорогое, купленное в бутиках. Разрешает кинуть в стиралку. Из сумки чистое. «Проведи утюгом». Она выполняет.
Бабка-соседка:
– Не дадите номер телефона?.. Милиция уверена: в нашем доме бандит. Он милиционера у сберкассы убил. Передают приметы… Его видела Антонина Петровна (тридцатая квартира). Она в тот момент в скверике… Мой телефон ночью прямо у изголовья!
Она уходит, Аля открывает шкаф, где её квартирант со всем его добром: сумка, куртка, обувь…
По кабельному «Криминальные новости»:
«Разыскивается опасный преступник. Рост сто восемьдесят два. Атлетического телосложения. На вид двадцать пять – тридцать лет. Одет в тёмную куртку, джинсы, белые кроссовки. У него спортивная сумка чёрного цвета. Вооружён пистолетом “ТТ”. Просьба…»
Опять – пенициллин, анальгин…
В воскресенье брат (патрулирует район).
– Ты чего не забираешь маму!
Тётя и ему надоедает: мама в коридоре, ухода – ноль.
У Али в духовке пирог. Брат поел, немного успокоился. Каково ей с родителями! Отцу заслуженного МВД дали, а льгот никаких…
– Да, налётчика никак не найдём… Его напарник умер. Пальцев в картотеке нет. Наверное, гастролёры. Жаль Карганова. Геройская гибель! Ну, мне пора…
Мужчина – из укрытия… Доедает пирог, хвалит…
– В каком звании твой брат?
– В капитанском, – глядит в лицо, не отрываясь.
…Во сне её окликают по имени… Она на маминой кровати, но выходит из-за шкафа: он на краю дивана, горит бра.
– Не могу уснуть.
– Болит?
– Нет. Мне холодно.
– Ещё одеяло…
Он руки – ей на талию. Укладывает рядом.
Дождь хлынул…
Она прекратила спать на маминой кровати. «Без этих тряпок ты молодая».
Всё нормально, тихо. У него короткая борода. Раны нет. Формируется шрам.
Мужчин убивают на планете. Но это не волнует Алю Решетникову. Сон, как сон, а не как смерть. Днём никого не оглядывает, и на работе, и в метро видит его лицо, его тело…
Купила синее платье…
– Нравится?
– Где пистолет?
– В мусорном баке, – улыбка…
Опухоль не до конца спала, и рука не влезает, а дождь, и нелепо нести куртку. …Вот и сберкасса… На улице крик. Вдоль дома летит огромная синяя птица… Когда она ударилась о землю, он вскочил в отходящий автобус.
В голове её шёпот:
– Какой красивый ты, какой красивый…
Маленький парашютист
Молодой парень Коля Пермяков – видный жених в микрорайоне Самолётный. Он тут всю жизнь, не считая двух лет в армии на казахстанском аэродроме. За ним бегает медсестра Галя. Его любит официантка Вера. Да мало ли девушек… Он не работяга, вкалывающий на заводе двигателей внутреннего сгорания, он в отряде, который вылетает на пожар…
О нём были очерки в газетах. Те корреспонденты – парни. Но с некоторых пор он думает, что ему подходит больше, чем эти Гальки и Верки, непонятная дама, журналистка Ирина Костюкова. И он ездит в редакцию, прямо-таки надеясь продлить ненужное ей интервью. Корит себя, но на другой день ноги несут. Будто выпрыгнул, и в этом полёте не раскроется его парашют…
Иногда у запертой двери глядит в номер газеты на коридорной стене. Первый раз кто-то: «Вы к кому?» Но догадались, и деликатные мимо, жалостливые информируют: «Ирины нет, она на задании»; или: «Она работает дома». Он не прочь быть с нею и на задании, и дома, и в кино, и на танцплощадке, хотя не уверен, согласится ли на дискотеку. В театр, – наверняка.
Если она в кабинете, он нагло – к столу, заваленному подшивками. Когда Ирина дежурит по номеру, тут и оттиски, с изнанки белые, этим отличаются от готовой газеты.
С ним она не говорит и смотрит не на него, а на плакат у него над головой: «Берегите лес от пожаров». Она печатает, берёт телефонные интервью, записывая за кем-то, кого не слышит Пермяков. Мимика и обрывки фраз дают немного: не угадывает, как иностранец, плохо знающий язык. В очередной раз швырнув трубку, протиснув бедра, обтянутые брюками, к двери и лишив Пермякова ненадолго чувств, кроме одного, подростково взыгрывающего, убегает, бросив на ходу: «Покараулите?..» Ответ не нужен. «Конечно!» – облизывает губы шершавым языком. Уйти вместе с ней (но от неё)? Какой-то плен. Впереди или свобода, или гибель. Любовь выматывает. Он прямо в судороге, в опасно затянувшемся прыжке.
…Утро, а у парашютиста ненормальное давление. Врач удивлена: пил накануне? Разгадывал тайну одного любимого лица (оно непроницаемое). Врёт, ну, да, пил, и его отстраняют от тренировки. И он едет в редакцию, словно работает там, а не в отряде, который вылетает на пожар.
Ирина, как обычно… Вдруг телефон, кто-то не по работе. Она так общается время от времени, но кратко, эмоций ноль. А тут волнение. Недомолвки, намёки… Да, у неё беда! Ей необходима опора. И это он, крепкий, небольшого роста. В отряде иногда окликают: «Эй, Пермяков маленький!» У них и Пермяков длинный (прыжков меньше в два раза). «Маленький, да удаленький» – говорит добрая мама.
Он как бы рухнул в открытый проём:
– Ирина!
Её ресницы удивлённо вверх: не первый день он тут, молча.
– Ты расстроена? – громко, будто между ними не два стола, а река, бурная и глубокая.
Если б он мог читать мысли… «Во, болван! Надоело».
– Наверное, горе у тебя, Ирочка… – «тыкает», уменьшает имя (от неё холодное «вы»).
Понизу его щёки темны от щетины. Вверху, как спелый абрикос. Здоровый цвет, но от волнения диковатый.
– Вы не хотите прийти ко мне домой?
Он бледнеет, вмиг теряя абрикосовость. И – ухмылка (не иначе – победителя) из крепких губ.
…Эти крепкие губы, вроде, способны на сжатие. Бывают и мягкие люди, имеющие волевые профессии, но такие они дома, демонстрируя награды и фотографии. Этот и на стерне, где она давила кедами дымные грибы-дождевики, а в небе гудел работавший на тренировке, с виду военный вертолёт, выглядел каким-то… маленьким.
– Приходите к концу дня.
Кивок. Поблагодарить не даёт горловая спазма. Ноги – на выход. Ноги робота. И весь робот, механизм, а программное управление в её руках.
Явился с точностью также механической. Она закрывает кабинет, в коридоре:
– Чао!
– Дежуришь по номеру?
– Нет, завтра!
– Привет родителям…
«У нее дома родители! Решила показать как жениха. А чем я ей не пара?» Но вот идут они улицей до её дома, и он всё больше не рад каким-то родителям.