Страница 2 из 17
И вот скрип ключа: открывают комнату напротив.
Ребёнка – в кроватку.
– Дядя Петя, дяденьки, здравствуйте!
Коли нет. На его кровати бумага с нотами.
– Переодеться не даст! – Они тут в тренировочных костюмах, будто какая-то волейбольная команда. – Везёт ему на малолетку, а ну пш-ла отседа! – отматывает от ноги портянку. Огромные валенки рядом. Лицо алое, глаза белые. – Тебе сколь?
– Тринадцать, – накидывает Нина.
– Одиннадцать! – уменьшает Петька. – Эт-то что ж у тебя за отец: разрешает к мужикам в бараки!
– Я у коменданта работаю.
«На тебе на конфеты», – копейки даёт Ася. Но ответ ему нравится, и воспитание не продолжено.
– Он в конторе. Наверное, директора уламывает, чтоб добавил… – другой дядька, Роман.
Лицо Нины розовеет. Симпатичным будет к шестнадцати годам. И тогда все заметят, как выросла у Стриковых дочка. Правда, вряд ли заметят они.
– Я б такого догнал, да ещё б добавил! Нихрена не делает, а зарплату ему давай!
– У меня на родине музыкант…
– …и платят больше?
– Никому не платят. Это здесь север, лесоповал…
Петька наболтает родителям про Колю. И, хотя местные и сезонные по отдельным бригадам, но вдруг увидит отца в «Продуктах» или в конторе… Школа гудит о том, что она «барачная». Если родители узнают… У них топорики для обрубки сучьев небольшие, но скорей бы уехать… Людка болтает (она с одноклассником): Коля её «испортит» и укатит. Да, мальчишки не так опасны, они – дети. Но играть на баяне и петь ни один не умеет.
Невнятно донеслось: ти-и. Ребёнка – в кровать. Это «ти-и»: Коля достаёт из футляра баян. Гуд: меха, – надевает на плечо ремень…
Она на пороге комнаты так, чтоб его видеть. Он спиной. Затылок грустный, нестриженый. Роман у стола похлопывает ладонью в такт. Баянист наклоняется влево-влево, вправо-вправо… Музыке тесно, выплывает. Народ мимо Нины со своими стульями.
Песен много, не догадаться, какую запоёт. В одной не «вдали от России…», а «вдали от Тамбова». «Вдали» с тоской. Наверное, надоел их посёлок Лявдинка. Его город, видимо, как Надеждинск, где Нина бывает в театре на школьных каникулах. Играет, «чтобы не терять форму». В «красном уголке» телевизор, но ни с телевизором, ни с приёмником, ни с магнитофоном не сравнить, как поёт и как играет Коля! Он окончил специальное училище. Родители её отдадут в Надеждинск на музыкальный интернат! На репетиции в клубе, где он Николай Васильевич, говорит другим ребятам, мол, не ту ноту берёшь… Не ей. Она – немного, – и солистка! Недавно на репетиции: «Этот куплет давай вдвоём, называется дуэтом… Стой рядом, слушай аккомпанемент». Мечта: они поют, но не в их клубе, а на сцене, как бы летящей под южными звёздами. Нина в шикарном платье и в туфлях на высоких каблуках!
Когда устаёт, обрывает, застёгивает на пуговичку меха. «Эту-то доиграй», – ноет кто-нибудь. Но укладывает баян в футляр, публика расходится, Нина идёт напрямки огородом, поёт. Думает: завтра, наверняка, дуэтом…
Но сегодня произошло что-то неприятное.
– Я бы вообще никогда сюда не приехал, но ваш директор сманил заработками. Родители думали, я после дембеля домой… Уже два месяца тут… С меня хватит. Это копейки…
– Дома тебе меньше платить будут, – напоминает Роман.
– Тут глухомань, а там родной город.
– Да просто – город, не какая-то Лявдинка! – выкрикивает кто-то.
– Для меня милее моей деревни нет. Вот только избу обновлю, – Петька о своём, но его никто не слушает.
– И прямо ныне? – огорчён Роман.
– Билет куплен. – Коля открыл футляр, немного резко вынимает баян, пуговичка сама отстёгивается, меха – с гудом.
Разворот на стуле:
– А-а, – имя не помнит. – Иди, споём на прощанье.
Играет вступление…
У Нины трясутся губы:
– Не уезжайте…
Она рыдает, и этим, вроде, грубым людям неловко. Петька не говорит: «Везёт тебе на малолетку», а качает головой. Коля, наверняка, слышал, мол, «бегает», но как-то не верил. Глаза… Ни у одной таких.
– Вернись, девочка, нормально поёшь, у тебя данные, эй…
Она в комнате на высоком непонятного назначения табурете перед зеркалом. Как недавно Ася, глядит на отражение мокрыми глазами.
– Эх, Нина, я тебе: шастье, шастье… У него взрослые бабы могут быть. Трудная твоя любовь.
Коля играет… Полно, широко разводятся меха, ноты, будто сливаются в гроздья, тяжёлые, литые, падают. А высокие легко вьются… Не песня, Бах! Нина глядит в зеркало на своё недетское лицо.
Последняя нота. Жильцы расходятся. Роман довольно:
– Пропал билет. Компенсируем!
– Да, ладно, – отмахивается Коля и видит Нину: – Завтра споём?
– Не уехали?
Она идёт огородом. Небо в больших, почти южных звёздах.
Два преступника брали сберкассу
Милиция явилась оперативно. Одного укладывают пулей. Второго легко ранят. Час пик, народ толпами. Кровавый след ведёт собаку, но недалеко и обрывается. У того, на тротуаре, документов нет. Выкарабкается, не умрёт в реанимации… Кто бандиты – никаких ориентировок. Деньги брали каждый отдельно. У второго две трети суммы. Он же убил милиционера.
…Аля Решетникова оглядывает мужчин. В ответ – никакой реакции. Будто она пыльный куст, увядающий без дождя.
Кратко с ней Павка Груздев, крепкий, как груздь… Перегоняет автомобили. В одном трупный смрад… Холодно, но едет с открытыми окнами; оплата двойная. И – мимо Али в новой иномарке (своей? чьей-то?) с девицей (модель? проститутка?)…
С их фабрики одна… У неё ножки, фигура. У других ничего и презирают. Не бухгалтер, – женщина древней профессии. Болтает о том, за что ей платят баксами. На их вечеринке для неё супермен, для Али – с горбиком. «Тебе надо требования снизить, – рекомендует сбегающей Решетниковой.
На планете убивают молодых. Балканы. Чечня. По телевизору то и дело: красивый и… мёртвый… Не умертвляли бы они друг друга, и у неё был бы красивый. Требования те же. Объявления в газете: «…привлекательная внешность, рост сто восемьдесят два…» Нужна она такому, у кого сто восемьдесят два…
На улице Аля в очках для слепых, которые уже не наденет мать. Так удобнее наблюдать.
Она с работы, в дверь звонят.
– Кто?
– Сосед.
На площадке двое. Их-то и не увидеть детально. «Добрый день» и – в лифт. А в лифте никто не глазеет. Один как-то наведался: нет слов! И опять у него телефон не работает?!
В щель вбивается кроссовка:
– Ты одна, тётка?
Она одета немодно, что добавляет лет.
Перехватив поперек туловища, он проволок её квартирой, заглянув в шкафы.
– Документы!
Она предъявляет паспорт…
– Никого не впускать, убью. – В правой руке пистолет, левая согнута в локте, будто брали из вены кровь.
Вновь, и методично обойдя квартиру и выглянув в окно, пытается над ванной стащить куртку. Рукав немного узок. Она помогает. И рубаху сняли. На бицепсе надорвана мышца. Промыв рану, она мажет йодом, бинт плотно… Он бледнеет от боли. На брюках крови нет, на майке никаких пятен.
Такая травма от огнестрельного. Ей это известно от отца, от брата…
Сумку он берёт на диван. Ремень ручки намотал на здоровую руку.
Накрыв его пледом, она обратно в ванную. Куртку – под кран. Холодная вода розовеет от крови. И рубаху… На бледных губах Решетниковой улыбка.
Духота; дождь так и не собрался.
Утром диван пуст (она-то на кровати за шифоньером)…
А сон у неё, как смерть. Хоть это. Фабрику ликвидируют, добротные отечественные товары заменят импортным барахлом – и никакой работы техника-технолога… Откроют развлекательный центр для богатых.
На кухне гость пьёт чай, рядом с чашкой пистолет:
– Куртка мокрая…
Она глядит, не отрываясь, в его лицо, шею, грудь…
– Мне на работу, – губы дёргаются вчерашней улыбкой.
– Еды нет?
– В холодильнике сосиски, помидоры, хлеб.
– На. Купи чего-нибудь на обратном пути.
Даёт ей денег мелкими купюрами.