Аполлинария Суслова

Однако героини тонули в прудах и озерах, а Аполлинария продолжала жить. В одну из самых трагических минут, когда очередная надежда на осмысленное существование была вдребезги разбита, она, адресуясь к своему единственно близкому человеку, графине Салиас, писала: «Я… решалась на отчаянные меры, просто готова была броситься в какой-нибудь омут. Я даже удивляюсь теперь, как вышла невредимой…»

Пройдут годы, и ее муж В. В. Розанов, уже оставленный ею, скажет о ней в высшей степени знаменательные слова: «…В характере этом была какая-то гениальность (именно темперамента), что и заставляло меня, например, несмотря на все мучение, слепо и робко ее любить. Но я был до того несчастен, что часто желал умереть, только чтобы она жила и не хворала. А она была постоянно здорова, сильна и неутомима».

Карамазовская сила жизни? Это или что-то другое держало ее?

В ее жизни куда больше вопросов, чем ответов.

Почему, например, перестав писать и печататься как профессиональная писательница, она не оставила хотя бы воспоминаний о своей молодости – ведь она была дружна со многими выдающимися людьми своей эпохи: знакома с Герценом и Тургеневым, Марко Вовчок и Огаревым, Тучковой-Огаревой и Яковом Полонским, не говоря уже о братьях Достоевских? Даже если она разуверилась в своем литературном таланте – сама стилистика ее письма, суховатая и бесстрастная, как нельзя лучше подходила именно для мемуарного жанра.

Как, далее, воспринимала она растущую популярность Достоевского и его посмертную славу? Читала ли его романы? Жалела ли о былой любви? Последние 18 лет А. П. Суслова жила в Севастополе. Каждый второй-третий номер городской ежедневной газеты «Крымский вестник», которую она наверняка хотя бы просматривала, содержал какое-нибудь упоминание о Достоевском – то рецензию на театральный спектакль по его роману, то анонс на переиздание его произведений, то объявление о предстоящем литературном вечере, посвященном его творчеству. Ей некуда было деться от этой славы и раньше – раз даже ее молодой муж видел в ней прежде всего женщину, которую страстно любил Достоевский.

Выйдя замуж за Розанова за два месяца до смерти Достоевского, – как она восприняла эту смерть? А Розанов, тогда еще студент и восторженный почитатель Достоевского – обсуждал ли он с ней произведения любимого писателя? Знал ли о существовании ее «Дневника»?

В дошедших до нашего времени ее письмах обо всем этом – ни звука.

После разрыва с Розановым она прожила еще 30 лет. Знала ли она, как много, как детально и как нелестно пишет он о ней – в официальных прошениях, в частных письмах, – как охотно выносит на публику альковные подробности их неудавшегося брака? Сделала она хоть что-нибудь в целях самозащиты? Или только мстила ему, не давая развода?

Розанов (так же, впрочем, как и Достоевский) реализовался в полную силу уже «после» Сусловой, в браке с тихой, домашней женщиной, давшей ему семейный уют и детей. Страдала ли Аполлинария Прокофьевна от своей органической неспособности к «дешевому необходимому счастью», о котором ей написал в 1867 году тогда только что вторично женившийся Достоевский?

Много лет спустя, когда Розанову было под шестьдесят, а ей за семьдесят, он, по-прежнему горячо и страстно описывая достоинства и недостатки характера своей первой жены, подчеркнул: «К деньгам была равнодушна. К славе – тайно завистлива».

Как она переживала громкую славу ненавидимого ею Розанова, о которой не могла не слышать?

Аполлинария Суслова прожила странную, парадоксальную, может быть, даже призрачную жизнь. По всем внешним критериям ее одинокое, неприкаянное, бездетное существование, лишенное цели и деятельности, предрекало забвение: такая жизнь, как правило, не оставляет следа.

Но она была не правилом, а исключением. Что-то очень значительное было в самом складе ее человеческой личности (Розанов называл это стилем души): с ней было трудно жить, но ее было невозможно забыть. Странным образом решилась и проблема с «желанием славы» – Суслова, может быть, действительно втайне завидовала прославленным своим возлюбленным, но прошло время, и ее бумаги, написанные второпях, порой на случайных клочках, измазанных чернилами, хранятся в главных архивах страны, а ее письма за большие деньги перекупаются библиофилами.

Те кляксы, которыми забрызгана ее частная жизнь, ее бытовое и интимное поведение, как ни странно, только повышают к ней интерес, вызывают жгучее любопытство, а порой и чью-то зависть – пути славы неисповедимы.

Чем дальше, тем более притягательной становится жизнь женщины, которая только-то и сумела, что зажечь любовь двух знаменитых мужчин, заставила их страдать и страдала сама.

Годы ее жизни прошли в тени, не осененные чьей-либо привязанностью или любимым делом. Чем жила она, как тратила свои силы, как справлялась с тоской и обреченностью? Что за призрачные фигуры ее окружали? Какие таинственные истории с ней происходили?

«Дело в том, что я понравилась и полюбила человека, который вызвался не только поправить мои дела, но и открыть мне новую дорогу, какую только я могла желать… Я была близка к падению, замаскированному очень ловко, но кого мне нужно было обманывать, если мое сердце чувствовало ложь и не удовлетворялось», – признавалась она в письме графине Салиас, но, по своему обыкновению, скрыла имя «человека» и всю, так сказать, фактическую сторону дела.

Для историка литературы и общественной мысли Аполлинария Суслова – заманчивый объект исследования, для писателя – благодатный сюжет, золотая жила.

Если задаться целью и начать поиски затерянных (кто знает, были они уничтожены или где-нибудь лежат мертвым грузом) писем – ее и к ней, – могут высветиться многие закоулки ее судьбы, а также тех, с кем она была связана по жизни. Может открыться и просто – тайна человека, которую всю жизнь разгадывал ее первый возлюбленный, Ф. М. Достоевский.

Так случилось, что мужчины, которые любили ее, обеспечили ей бессмертие. Оно, бесспорно, дает право на биографию…

Эта книга – первая из написанных об Аполлинарии Сусловой – специфична по жанру. Это не роман, и не исследование, и не привычное читателю жизнеописание. Это собранные вместе, расположенные в хронологическом порядке и в определенной логике документальные, биографические, автобиографические и художественные свидетельства, почерпнутые из самых разнообразных печатных и архивных источников. В совокупности они должны составить основу для биографии героини этой книги.

Жанр мозаики в русской литературе хорошо известен и давно получил право независимого существования. Он – этот жанр – имеет свои плюсы и свои минусы. Минусом, очевидно, можно счесть ту особенность мозаичного принципа биографии, при котором на одной странице, рядом, могут расположиться два свидетельства, взаимно опровергающих друг друга. Автор, имеющий определенную тенденцию в освещении своего героя, несомненно, проигнорирует то из них, которое не укладывается в тенденцию. Мозаика же как раз и подразумевает многозначность жизни, наличие в ней противоречивых фактов и оценок.

Невольно встает вопрос о доверии к тем источникам, которые служат «свидетельскими показаниями».

Может ли быть объективен в своих оценках человек, даже если это сам Достоевский, когда он пишет о женщине, которую любил страстной, мучительной любовью и которая бросила его, отдавшись первому встречному?

Может ли быть объективна жена Достоевского, если ее муж за полгода до свадьбы пережил разлуку с той, которую любил и которой писал пронзительно-нежные письма, путешествуя с молодой супругой?

Может ли быть объективна дочь Достоевского, получившая из рук матери, безумно ревновавшей мужа к «его Полине», представление о ней как о служительнице Венеры?

Может ли быть объективным Розанов к своей жене, если она оставила его?

Могут ли быть объективны исследователи, изучающие творчество Достоевского или Розанова, если они невольно усваивают точку зрения тех, кем занимаются? В результате достоевсковеды относятся к Сусловой как бы вслед за Достоевским, а специалисты по Розанову – как бы вслед за Розановым.