Правительница Д'Хары

Им руководило какое-то звериное чутье, которое напугало своим присутствием даже его самого. Оно подсказывало, куда бежать, как обороняться, как ускользать от погони. Но, добрые духи, этот мысленный проводник был еще страшнее, чем та опасность, которой грозила ему д’харианская расплата. Кровь в его висках бешено стучала, и даже после дождя, заставшего его по пути, ему все равно было невыносимо жарко. Он никак не мог восстановить дыхание, и нечто будто сжало его легкие в своих тисках.

Оказавшись в палатке, Томас мгновенно распорядился, чтобы его не беспокоили какое-то время. Он приехал сюда ровно в том же виде, в котором находился на приеме у Матери-Исповедницы, поэтому не было нужды даже снимать верхней одежды: он лишь распахнул рубаху на груди, охлаждая горящую кожу прикосновением холодного воздуха, и скинул тяжелые сапоги, разминая ноги. Перевязь с его мечом тоже осталась там, в Народном Дворце, поэтому его рука свободно опустилась на бедро, ритмично постукивая пальцами по натруженным мышцам.

Ему необходимо было побыть одному и осознать, что же произошло тогда, во Дворце.

Он, Томас, убил дюжину д’харианских солдат, даже не вступив с ними в бой, а просто воспользовавшись магией. По сути, это было нечестно, даже несправедливо, лишать жизни достойных воинов таким образом.

Он ведь убивал раньше, убивал без особых сожалений, если того требовала его цель. Что изменилось здесь, в Д’Харе? Почему эти смерти настолько повлияли на него?

Он опустился на свою убогую походную постель, обхватывая голову руками и тщетно пытаясь привести мысли в порядок. Шумно выдохнув, словно животное, загнанное в ловушку, и закрыв глаза, он сосредоточился на том, что теперь чувствовал внутри себя — на силе, магии, циркулировавшей по его венам и придававшей ему такую энергию. Ее не было раньше, но теперь он чувствовал себя целостным, будто к нему вернулась давно потерянная его часть. Это с одной стороны завораживало, а с другой — наводило страх, ведь именно этой силой он впервые воспользовался ради простого бегства, ради убийства! Это казалось ему абсолютно противоестественным, будто осквернявшим то нечто, что теперь стало его верным спутником. Он не мог объяснить это, но чувствовал, что подобная сила не должна была служить орудием уничтожения.

Перед его взглядом встал он, белокурый юноша, примерно его возраста, казалось, слишком молодой для роли солдата Первой Когорты, но такой же решительный, как и сам Томас. Решительный скорее всего в силу возраста и юношеского максимализма, а не личностных качеств. Один взмах его, Томаса, руки, одно лишь внутреннее усилие, которое привело его магический дар в действие, и глаза того юноши остекленели, а его тело глухо столкнулось с каменным полом. Один лишь момент, и Томас стал врагом Д’Хары, и этого же мига хватило на смерть человека, который был ничем не хуже него самого.

Он знал, Лорд Рал и Мать-Исповедница никогда не простят убийства своих людей, да и он бы не простил. Он думал о другом: разве его должно было волновать их отношение к нему? Они ведь изначально были врагами, так говорил Сноходец. Так считал сам Томас.

Но он не мог перестать думать о ней, о Кэлен Амнелл — женщине, смерти которой так хотел Джегань. Он ведь тоже должен был желать этого, разве нет? Разве он не должен был возненавидеть ее с первой минуты?

То время, что он провел бессознательным, пока его тело принимало силы, вернувшиеся к нему так внезапно, он слышал многое, чувствовал многое, но словно через пелену тумана. Томас знал, она прикасалась к нему, она беспокоилась за него, и это разрывало его на части.

Что еще больше мучило его, так это Джегань. Сноходец отправил его в Народный Дворец для того, чтобы вернуть его, Томаса, силы, но даже не сказал, каким образом. Еще один вопрос заключался в том, как были связаны силы Томаса и Матери-Исповедницы?

Томас был совершенно потерян и обескуражен впервые с того времени, как он проснулся в лагере Имперского Ордена на подступах к Новому Миру. И то, что он собирался делать дальше, было едва ли не самым тяжелым и опасным.

Завтра он встретится с Ричардом Ралом, и он не был уверен в успехе этой встречи.

***

Церемония была довольно скромной, без посторонних. Дюжина тел д’харианских солдат, одетых в парадную форму, была погребена рядом с их товарищами и предшественниками, в свое время так же ревностно оберегавшими жизнь их Магистра и его семьи.

Кэлен стояла в первом ряду в окружении солдат Первой Когорты, поникшими и погруженными в торжественное молчание, а по правую руку от нее стоял Натан. Позади них рядами выстроились практически все морд-сит Народного Дворца, лишь некоторые из которых остались на своих постах. Все они, без исключения, были облачены в наряд из белой кожи, этим лишний раз подтверждая свое отношение к этому событию.

Они говорили, что умереть за дом Ралов — это честь.

Исповедница подошла к могиле первая и, склонившись, взяла горсть слегка мокрой земли. Они находились на первом ярусе Дворца, на котором были практически все сады, за исключением разве что Сада Жизни. Здесь же, на этом же ярусе, были погребены все люди, верно служившие Магистру Ралу и желавшие быть преданными земле здесь, в Народном Дворце, а не на своей родине.

Горсть из маленькой ладони Кэлен, ничто по сравнению с уже созданной насыпью, стала первой. За Матерью Исповедницей последовал офицер Первой Когорты, заместитель капитана Мейфферта, за ним — другие солдаты, которые были младше по рангу.

Последними шли морд-сит. Телохранительницы никогда не скрывали своих споров с солдатами Когорты, постоянно решая, кто же из них лучше исполняет свои обязанности по защите лорда Рала, но в этом противостоянии не было настоящей злобы. Сегодня морд-сит выглядели такими же по-человечески неравнодушными, как и другие.

— Как жаль, что мы не встретились с этим ублюдком раньше них, — зло шепнула Бердина, бросая горсть земли. Кара лишь тихо и немногословно согласилась с ней.

Исповедница отошла в сторону, как можно дальше от других людей, чтобы заглушить чувство вины своим одиночеством. Она была виновата в этом больше всех, и как бы Кара, Бердина и даже Натан не пытались оправдать ее, она не слушала их. Вернее, не слышала. Почему она закрыла глаза на поведение этого юноши, позволив себе поддаться чему-то настолько иррациональному, как собственные чувства?

Кэлен взъерошила волосы, затем обхватила себя тонкими руками. Если раньше, только увидев тела тех солдат, она рассуждала не совсем здраво, и ее собственные чувства отошли на второй план, то теперь их глубина застала ее врасплох.

О Духи, почему она не смогла их уберечь?

Слезы начали застилать ее глаза, и она развернулась, покидая небольшую площадку и направляясь к себе в покои. Прошло уже достаточно времени, и своим уходом она не проявила неуважение перед погибшими по ее вине людьми. Обе морд-сит шли немного позади нее, непривычно молчаливые. Кэлен попросила их дать ей немного пространства, но остаться где-нибудь поблизости (скорее для их спокойствия, а не для ее).

Только она осталась в одиночестве, собственная вина начала изъедать ее изнутри. Она прислонилась к стене спиной и, закрыв глаза, старалась задушить крик, рвавшийся из ее горла.

Кэлен была зла. Она злилась на себя, на свою глупость, на Томаса, на свое доверие к нему. Именно в этот момент она чувствовала себя настолько бессильной, не способной защитить не то что других людей, но и даже себя саму, что это буквально разрывало ее на части.

Она прислонилась спиной к стене, обхватывая руками голову и откидывая ее назад, беспомощно хватая воздух ртом и стараясь успокоиться. Не получалось.

Сердце бешено стучало, а виски отдавались тупой болью.

Пройдет несколько минут, и она успокоится и снова станет Матерью-Исповедницей, безэмоциональной и стойкой перед лицом трудностей.

Но не сейчас.

Попадись Томас ей на глаза в этот момент, Кэлен бы не задала ему ни единого вопроса.

Она бы метнула в него кинжал. Без какого-либо сомнения.