Страница 2 из 6
– Валь, помоги вспомнить, как там у Блока? Ночь, улица, фонарь, аптека, бессмысленный и тусклый свет… А дальше?
Могла позвонить среди ночи, когда не спалось. И слышала в ответ: «Живи ещё хоть четверть века – всё будет так. Исхода нет». Да ещё добавит дату создания: октябрь 1912-го. Это – Кузнецов.
К Николаю Александровичу были свои вопросы: как там всё возникало у Создателя в первый, второй, третий день? В какой последовательности?.. Или: помнишь точные даты первой эфросовской редакции «Трёх сестер», а второй? Конечно же, помнил. Вёл подробные дневниковые записи всю свою долгую девяностолетнюю жизнь.
Ну и только к Пете можно было привезти дорожную икону Казанской Божией Матери, когда-то принадлежащую ялтинскому митрополиту, которая хранилась у Путинцева, чтобы он определил точную дату её письма. Посмотрел. Подумал. И как всегда неторопливо, медленно, как всё, что он говорил и делал, ответил: «Это где-то между 1880 и 1885 годами… Нет, всё-таки это 1882 год…»
Ни один из её мужчин не был зряшным, случайным. Каждый и все вместе для неё всегда были необходимы. Если бы сейчас Анне пришлось праздновать ту самую золотую свадьбу, она бы позвала их всех вместе. Пусть бы посидели рядом, пообщались, им было бы что рассказать друг другу, им было бы интересно вместе, и Анне вместе с ними со всеми рядом было бы хорошо. С ними можно было бы посоветоваться, как ей жить теперь одной, без всех.
Но их нет. И нет навсегда. Именно при них живых могла возникнуть потребность в новых параллельных романах, связях, дополнительных сюжетах и историях, теперь без них, без её мужчин, потребность сама по себе иссякла, все, кто появлялся после, казались неинтересны, скучны, предсказуемы.
Недавно на одном из последних фестивалей среди коллег, членов жюри, оказался один, кто не встречался с ней прежде (достаточно редкий случай), который, видимо, не мог не прореагировать на независимую манеру поведения, самостоятельность суждений, что уж там? Анна всё про себя понимала: наверное, заметил её яркое слово, а может, и броскую, эффектную одежду, красивые украшения. Маялся неловкостью, а потом решился: «Вы говорите, что редко работали в штате, на гарантированной зарплате. Как же вы выживали на вольных хлебах и так сумели себя сберечь в праве выбирать и ни от кого не зависеть?» Вопрос закономерный, естественный. Ведь совсем недавно, в предыдущие десятилетия мы ещё не знали термина «фрилансер», и решиться на такое было непросто. Анна и сама впервые задумалась в ответе на услышанный вопрос, на чужое удивление. Действительно же, регулярно каждый месяц её должны были приглашать на работу: заказать статью, договориться об очередном приезде… Так и было. Но коллега понимает, как это трудно. И потому спросил. Новый знакомец, развивая свои мысли, коснулся мужчин. Видимо, от кого-то получил интересующую его информацию.
– Я понял, – сказал он, – вы никогда не были одиноки. С вами всегда рядом были мужчины. Они, конечно же, страховали вас. Обеспечивали. Помогали. Гарантировали вам право на независимость.
И Анна вдруг поняла, что не только никогда не задумывалась на эту тему, но и никогда не жила ни за чей мужской счет. Принимала помощь. Покровительство. Наверное, хоть никогда не делала этого специально, счета в ресторанах, в отпуске и поездках, конечно же, оплачивала не она – мужчины… Но Анна всегда, сколько себя помнила, была финансово независима. Квартиры – свои, собственные. Разводилась, но слова «алименты» не знала. Имущество никогда не делила. О деньгах не разговаривала. Ничьей финансовой помощи никогда не ждала. Мужчины нужны были совсем для другого. Если уж искать объяснений, то для радости общения, интеллектуальной и творческой подпитки, общих впечатлений… Счастья близости. Для красоты, наконец… Быть на спектакле одной, без мужчины, она не любила. Ей было скучно. А ряды сплошь женщин-критикесс на премьерах, не разбавленных, как правило, мужчинами, так уж повелось в её профессии, вызывали у неё уныние. На старости лет у неё и то всегда находились спутники – друзья… мужчины… Теперь Анна начала завидовать дамам, которым возраст нипочем. На десять, двадцать, тридцать лет мужчина моложе… Хоть день, да мой! Нет, это не для неё! Она привыкла своим мужчинам нравиться, а если она теперь самой себе не нравилась?! Всегда была «мальчишницей». Ей нужен был мужской восторг, поклонение, обожание… Как быть без этого? И к помощи мужской привыкла, в делах ли, в профессии, в быту. В её традиционных представлениях он – вожак стаи, семьи, твой, женский. Но и тоже забавно, как ей в одиночестве самой пришлось меняться от необходимости принимать решения, нести ответственность. По её наблюдениям, слишком легко обновляющиеся мужчины добровольно и охотно стали отдавать женщине первую роль, мужчины/женщины в нынешнем времени стали меняться местами, забирая себе инфантилизм, слабость, женственность. Ну и не нужны они ей такие. «Обойдусь без них, – решила Анна. – Пусть будет виноград зелен. Не потянусь к нему». Правда, и было это уже к восьмидесяти девяти годам. Она и тут долго держалась в прежних привычках, в мужском обществе. И внимании.
Так уж повелось в её среде, привыкла: целовали руку, открывали двери, дарили цветы… Называли королевой и… легендой. На «легенду» она почему-то раздражалась: сто лет надо прожить, чтобы на старости лет заработать это звание. Других почётных званий у неё не было. Кандидат наук… Доктор наук… Чтобы она тратила свою молодую жизнь на написание, потом защиту никому не нужного текста, его и не прочитает никто никогда!.. А уж выпрашивать у власти какого-нибудь «заслуженного» работника, «засрака» в просторечии, Анна и вовсе считала неприличным. Когда-то в «Литературной газете» она опубликовала нашумевшую статью под названием «Мнимости», где рассказала про распространённую в творческой среде практику. Будто бы «не ждали», «не чаяли»… – лицемерили друзья и подруги, – «слыхом не слыхивали», но вот их заметили, отметили и наградили. Да сами же они заполняли анкеты, таков порядок, ходили по инстанциям, выпрашивали очередную «цацку», орден, звание, любые знаки властного внимания. Нет, Анну никогда эти игры не привлекали. Ей было бы неловко в них играть. Высоцкий ведь тоже был без всякого звания. «Я буду просто Анной Кузнецовой, какая есть, какой сумела стать». И «легенда» для неё было очередным напоминанием о возрасте. Не более того. И верхом собственных амбиций. В неписаной, но постоянно исповедуемой шкале её ценностей всегда было стремление к истине, боязнь ошибиться в оценке и оказаться несправедливой, жажда распознать талант и поддержать его. Нет, она не умела быть ко всем милосердной и добренькой, приспособленцев, конъюнктурщиков терпеть не могла; в разные времена, в том числе те, которые в её среде было принято называть сложными (а разве были когда-нибудь для людей её профессии простенькие времена?!) главным для неё было не врать, оставаться самой собой, ни под кого не подстраиваться, не юлить перед сильными мира сего, да и перед слабыми тоже, что, наверное, и породило бытующие слухи о её… сложном характере…
– Да, конечно, Кузнецова… – дальше следовали любые, даже лестные эпитеты, – но характер… И закатывались глаза.
И к окружающим, и к себе она всегда была одинаково жестка. Ей надо было не ошибиться, сохранить уважение своё и тех, чьим мнением она дорожила, не утратить профессиональную и человеческую совесть. В просторечии сейчас это называется совок. Собственно, специально она об этом не думала, это было в её личной, подкорковой программе, условием её душевного равновесия, лада с самой собой, чего лишиться она не могла. Какую бы цену она за то ни платила. Хоть и подвигом верность самой себе она никогда не считала.
Хорошо помнилось её первое профессиональное испытание, которое было… ну очень давно, в приснопамятные 60-е, в начале их. И в начале её самой. Анна ещё жила в Горьком, недавно окончила университетский филфак, начала работать в Горьковском управлении культуры, преподавать в театральном училище, вышла замуж в первый раз, во второй уже раз, привлекла к себе внимание, начала заводить новых московских друзей. И вот в это время в Горький, теперь Нижний Новгород, приехала команда столичных театральных критиков, тогда в моде была такая практика. А возглавлял группу известный по тем временам главный редактор журнала «Театральная жизнь» и верный апологет советской власти Юрий Александрович Зубков. Миновать его в начале карьеры театрального критика было нельзя. Перед итоговой конференцией, собрав всех её участников, Зубков поручил Анне выступить на тему проблем современной драматургии, где наряду с пьесами возлюбленного властью главного редактора журнала «Огонёк» Анатолия Софронова, автора спектакля и фильма «Стряпухи», ещё шли пьесы Вани Куприянова, фронтовика, одного из руководителей Союза писателей, чья пьеса «Сын века» была про секретаря парткома. Чего уж под конец жизни врать? Ваня любил приезжать в Горький, так как увлёкся молоденькой, хорошенькой и, наверное, уже тогда острой на язык Анной. Но тогда же, с трудом пробиваясь на сцену, шли и пьесы Вампилова, Володина, и на той конференции их велено было клеймить… Конечно же, смолоду дерзкая и своенравная девочка сделала всё по-своему. А Сашу Вампилова, иркутянина, она уже тогда хорошо знала, он дружил с её мужем – Кузнецовым, они вместе ездили на подмосковные театральные семинары молодых драматургов. Жили в одной комнате. Однажды с одного такого семинара Кузнецов вернулся без югославской пишущей машинки, которую с трудом, по советской терминологии, «достали». Пропили. Ну, а кто же не знал пьесы Александра Володина, талантливые, яркие, запрещённые, самиздат тогда работал исправно, и хоть и непоставленные, но во всех театрах они были. Да не было тогда у Анны никакого тяжёлого выбора, скандала, напротив, тот же Зубков, как ей казалось, оценил независимость её суждений, охотно печатал её потом, когда она переехала в Москву. Они часто встречались на театральных тусовках, каждый сам по себе.