Пятое время года

Хотелось сначала скинуть мокрый, весь в снегу, платок и встряхнуть – иначе не высохнет до утра, однако под внимательным взглядом сероглазого майора вновь охватило смущение, и, сунув в карман сырые варежки, она торопливо развернула протянутый листок – аккуратно вырванную страничку из тетради «в клеточку». Адрес, записанный красивым мужским почерком, был знаком и, что удивительно, фамилия девушки тоже.

– Так вы ищите Лию? Я ее знаю. Мы с ней учились в одной школе.

– Да что вы? Как же мне повезло-то! А то ведь я прям замучился искать! – С радостным облегчением вздохнув, майор снял фуражку – волосы у него были светлыми, густыми – и вытер широкой ладонью капельки пота со лба. – Меня друг просил ей посылку передать. С фронта. Я в Москве в командировке.

– Пойдемте, я вас провожу.

В соседнем дворе, где противный ветрище не мог разгуляться, вьюга не казалась такой уж страшной, но, продрогшая до костей, она опять побежала. Веселый майор еле поспевал и, когда завернули за угол, пересекли пустырь и еще раз повернули, засмеялся сзади:

– Теперь понятно, отчего я-то не нашел!

В деревянном двухэтажном доме слабо светились два окошка. Из других, черных, торчали трубы «буржуек», которыми и отапливались жители этой несчастной развалюшки все суровые военные зимы. Коричневая ободранная дверь сердито хлопнула. В темноте с трудом удалось различить ступеньки ведущей на второй этаж шаткой деревянной лестницы без перил, должно быть, и сгоревших в ненасытных «буржуйках» вместе со спиленными во дворе старыми милыми липами, скамеечками из сада, газетами довоенного времени и прекрасными, любимыми книжками. Ненадежные ступеньки заскрипели, майор тут же подхватил под локоть, и, уже в который раз почувствовав себя очень неловко от его пристального внимания, она ужасно покраснела.

Наверху была точно такая же, клокастая, сто лет назад обитая дерматином дверь. На стук никто не отзывался невыносимо долго, а за спиной, совсем близко, так что слышалось его ровное, теплое дыхание, стоял интересный майор, поэтому когда из-за двери послышался кашель и простуженный старческий голос: «Кто там?» – она от волнения крикнула: «Здравствуйте! Лия Роскина дома? Откройте, пожалуйста!» – кажется, слишком уж громко и настойчиво.

– Сичас-сичас… – Заскрежетала железная щеколда. Малюсенький сгорбленный старичок в телогрейке, накинутой на плечи, приветливо закивал головой в серой буденовке: – Кхе-кхе! Заходьте, заходьте… кхе-кхе… счас Лиичку будем звать, – и прошаркал в глубь узкого коридора, только возле входной двери тускло освещенного слабой электрической лампочкой.

Пахло коптящей керосинкой. Хотя запах был отнюдь не аппетитный, очень захотелось есть. Дома ждал суп из картошки и кусок хлеба, о котором она мечтала весь бесконечно длинный, двенадцатичасовой, рабочий день, и сейчас, вспомнив снова, сглотнула слюну.

В конце коридора дважды мелькнул клочок света. Невысокая то ли старушка, то ли девушка сделала несколько быстрых шагов и в недоумении остановилась:

– Вы ко мне, товарищи?

– Здравствуйте, Лия. Я – Нина. Вы не помните меня? Мы с вами учились в одной школе.

Лийка прищурилась, пытаясь вспомнить девочку, учившуюся на четыре класса младше, и сделалось страшно: неужели она, Нина, тоже так похудела, постарела, подурнела, что ее невозможно узнать? Лийка, бессменный председатель совета дружины, – бойкая, с самоуверенно вздернутым вверх носом, нарядная в белой рубашке с красным галстуком – теперь, в серой заштопанной кофте, бесформенной юбке, с землистым цветом изможденного, потухшего лица, и правда казалась старухой.

– Нет, к сожалению, не помню. – Достаточно было Лийке перевести взгляд на майора, как в ее огромных теперь глазах вспыхнули на удивление кокетливые огоньки, обнажились в улыбке крупные, неровные зубы, и она стала прежней – некрасивой, но очень живой и потому привлекательной. – Так вы, товарищ майор, по какому вопросу?

Майор козырнул и заулыбался, как человек, который принес добрые вести.

– Я к вам по поручению Льва Левитеса.

– От Левочки?! – Раньше всегда такая важная, Лийка подпрыгнула и на радостях по-детски захлопала в ладоши. – Как он там? Жив? Здоров?

– Жив-здоров! Все в порядке, не волнуйтесь. Посылку, вот, велел вам передать. – Майор поспешно расстегнул замочки на кожаном чемоданчике и протянул Лийке пакет из плотной оберточной бумаги, перевязанный бечевкой, похожий на стопочку книг, хотя там, наверное, были гостинцы, что-то очень вкусное.

– Большое спасибо, товарищ майор! Жаль, не могу пригласить вас в комнату, у меня мамочка тяжело болеет. А так хочется поговорить! Знаете что? Нина, кажется? Вы ведь живете где-то поблизости? Вы не будете возражать, если мы поговорим у вас? А вы, товарищ майор, не возражаете? Вы не очень спешите?

– Ну, час-другой еще могу побыть в вашем полном распоряжении.

Огрызком карандаша, болтавшимся на веревочке у телефона, командирша Лийка записала адрес прямо на стене.

– Вы идите, я только покормлю мамочку и моментально приду!

После пропахшей керосином, ледяной квартиры в пустынном, сумрачном дворе показалось еще холоднее, ноги побежали сами собой, но майор обогнал и, шутливо раскинув руки, перекрыл дорогу:

– Девушка, давайте хоть познакомимся?

– Давайте.

Он заулыбался широко, белозубо, козырнул и, сняв теплую кожаную перчатку, протянул руку. Горячую, сильную:

– Алексей Орлов.

– Как Орлов?

– Так Орлов, Алексей Иванович. А почему вы удивились-то?

– Потому что я тоже Орлова. Орлова Нина.

– Неужто мы с вами родственники? Вот здорово!

– Вряд ли. Это распространенная фамилия.

Должно быть, на правах возможного родственника, Алексей Иванович решительно взял под руку. Щеки опять запылали, и она в смятении низко склонила голову – будто спасаясь от колючей вьюги.

– Ниночка, я спросить хотел. Ведь неудобно вышло, что эта Лия меня к вам пригласила? Мы, чай, вашим родным помешаем?

– Нет, не помешаете. Я живу одна.

Дом, в котором она родилась, был построен давно. В начале века, еще до Первой мировой войны. Входя в парадное через высокие, массивные двери, его обитатели – по рассказам бабушки, люди не самого высокого достатка, но вполне обеспеченные – поднимались по широким мраморным ступеням сначала на просторную площадку, выложенную мозаичной плиткой, а затем уже двигались дальше – либо пешком, для моциона, по удобной, полукруглой лестнице, либо на лифте, в кабине из полированного дуба, с большим зеркалом. Мраморные ступени порядочно стерлись: за два предвоенных десятилетия, за счет уплотнения старожилов, жильцов заметно прибавилось, зеркало из лифта куда-то исчезло, однако любимый старый дом выглядит еще весьма и весьма солидно.

Комната у нее тоже очень хорошая. Конечно, раньше здесь было гораздо красивее – с картинами, старинными книгами в кожаных переплетах, с маминым вишневым роялем, с саксонским фарфором в бабушкином буфете. Иногда, сумрачным днем, буфет так грустно смотрит своими пустыми полками, что хочется плакать. Но вечером в его стеклах отражается свет.

– Какая у вас комната большая! Поди, метров тридцать? Отродясь такой не видывал! – Запрокинув голову, Алексей Иванович с восхищением стал рассматривать лепнину на потолке и розово-голубой витраж над дверью. – Как красиво делали-то раньше!

– Вы садитесь, пожалуйста, а я пойду поставлю чайник.

Когда она вернулась, Алексей Иванович все еще разглядывал потолок, но уже сидя на стуле, а на столе перед ним лежали папиросы, плитка трофейного шоколада, сахар в развернутой желтой бумаге и пачка чая.

– Спасибо вам. А мне, вот, и угостить вас нечем. Хотите супа? Я уже поставила подогреть. Только он не очень вкусный.

– Да что вы, Ниночка, я отлично пообедал в столовой у себя в наркомате. А вы обязательно поешьте горячего. Небось, замерзли и голодная после работы? Правда-правда, вы кушайте, не стесняйтесь.

– Ну, хорошо. Вы тогда пока покурите. Сейчас я дам вам пепельницу. – Из множества папиных пепельниц сохранилась лишь одна – маленькая латунная рыбка.