Страница 27 из 31
– Лень, не гони так, я боюсь!
Инуся задремала, обернувшись румяным личиком к окну – очень переволновалась вчера из-за предстоящего путешествия и долго не могла уснуть, а от непоседливой Женечки не было никакого покоя: егоза не переставая грызла сушки, вертела головой из стороны в сторону, чтобы не пропустить что-нибудь интересное, вскакивала и нетерпеливо хлопала ладошками отца по плечу.
– Папуль, а давай еще быстрее! А ты сто километров можешь? – Сообразительная Женька уже догадалась, что такое спидометр, и с азартом следила за стрелкой, сидя почти что у Лени на голове. – Ух ты! Смотрите, какое дерево здоровое! – Гигантский дуб, одиноко стоящий посреди поля, вызвал такой восторженный визг, что терпение лопнуло.
– Женечка, если ты не прекратишь, я попрошу папу, чтобы он отвез нас обратно в Москву! Сядь и помолчи!
Бесенок на секунду притих. Хрустнула сушка, и послышался обиженный голосок:
– Между прочим, я очень есть хочу.
– Я тоже хочу. – И Инуся проснулась.
– Честно говоря, и я бы с удовольствием перекусил. – Оказывается, и плотно позавтракавший Леня уже успел проголодаться.
– О господи! Тогда остановись где-нибудь.
Пикник затянулся. Инуся умоляла разрешить ей нарвать цветочков. Городская девочка была очарована полем крупных ромашек с яркими, как солнышко, серединками, липких красненьких гвоздичек, фиолетово-голубых колокольчиков. Жека с булкой в зубах носилась за стрекозой на опушке леса. Девчонки – ладно! Леня не торопился, словно не понимал, что Катерина Алексеевна давно ждет, волнуется. Все покуривал, растянувшись на траве. Зачем тогда, спрашивается, дал телеграмму «Приедем седьмого июля утром»? Написал бы «Приедем седьмого».
В Загорске, на железнодорожном переезде, на жаре и в пыли, мучительно долго ждали, пока откроется шлагбаум: мимо все неслись и неслись пассажирские и тянулись и тянулись длинные-предлинные товарные поезда. Когда вереница машин потихоньку тронулась, солнце било в стекло уже с другой стороны.
Наскакавшись в свое удовольствие, Женечка свернулась клубочком и уснула. Теперь, в долгожданной тишине, можно было спокойно полюбоваться необыкновенно живописной – с горы на гору – дорогой, поистине берендеевыми, дремучими лесами, песчано-голубыми, как на картинах Левитана, речками, пестрыми полянками с розовым иван-чаем и после грохота и пыли грязного Загорска насладиться полным отсутствием цивилизации.
С каждым пролетающим после «сотого» верстовым столбом все сильнее охватывало волнение: что ждет их там, за этими бесконечными лесами? Какая она, Катерина Алексеевна? Почему у них с Ленечкой такие странные отношения: ни сын не спешит к матери, ни мать к сыну? Как встретит бабушка своих внучек? Может, зря они отправились к ней в гости всем семейством? Наверное, следовало бы оставить девочек в Москве, отправить денька на два к Галке. С другой стороны, как же можно лишать маленьких удовольствия отправиться в далекое путешествие вместе с папой и мамой на новенькой шоколадной «волге»? Ничего, если станет ясно, что суровая свекровь не рада невестке и внучкам, Ленечка завтра же отвезет всех обратно в Москву.
Хотя Леня выглядел абсолютно хладнокровным, она ужасно переживала и за Ленечку: непросто встретиться с постаревшей на двадцать лет мамой! – нежно потерлась носом о плечо в клетчатой ковбойке, чмокнула плохо выбритую впопыхах щеку, а когда опять посмотрела вперед, на дорогу, то обмерла.
Внизу, под горой, лежал старинный, как из русской народной сказки, городок: бревенчатые избушки, тесовые ворота, баньки в зеленых огородах. Белые занавесочки, плюшевые глоксинии и малиновая герань на маленьких окошечках… На душе сделалось легко и радостно – все вокруг было словно бы родным, ласковым!
– Какой славный город!
Невозмутимый Леня равнодушно кивнул. Заулыбался, только притормозив на заросшей зеленой травкой площади, чтобы пропустить двух белых коз, не спеша переходивших через шоссе.
– Разбуди-ка Жеку, а то она козу только в зоопарке видела.
– Пусть лучше наша Женечка поспит. Надеюсь, это не последние две козы?
– Так точно.
Дорога пошла вверх. На горке, ни слова не говоря, Леня затормозил и спокойно переключил рычагом на руле передачу. Не успели свернуть налево, на длинную улочку, снова уходящую вниз, к озеру, как сердце сжалось от боли: навстречу со всех ног бежала пожилая женщина и так призывно махала руками: сюда, сюда! – как будто «волга» могла повернуть и уехать обратно в Москву.
Леня не выскочил из машины, не бросился к матери, только низко опустил стекло:
– Здравствуй, мать.
– Милые вы мои, родные, неужто приехали? А я-то вас, поди, цельный день встречаю! – Катерина Алексеевна вытирала слезы с пунцовых щек концом повязанного под подбородком ситцевого платочка. Серые с желтыми искорками глаза лучились несказанным счастьем. – Леньк, ну ты ехай, а я вперед побежу!
Шлепая огромными солдатскими сапогами по пыльной, ухабистой дороге и то и дело оглядываясь и спотыкаясь, Катерина Алексеевна бежала впереди, а развалившееся на мягких сиденьях семейство сына следовало за ней.
– Леня, стой! Стой! Так нельзя! – Прямо на ходу выскочив из машины, она кинулась за свекровью. – Катерина Алексевна, подождите!.. Здравствуйте.
– Здравствуй, родимка! Ненаглядна моя! Спасибо, доченька, что приехала! – Уткнувшаяся в плечо Катерина Алексеевна жалобно завсхлипывала, и к горлу подступил комок.
– Что вы, Катерина Алексевна? Давно следовало приехать. Вы уж извините нас.
Свекровь без всяких церемоний, как родную, трижды расцеловала в щеки и, отстранившись, с неподдельным восхищением покачала головой в сбившемся набок платочке:
– Ой, Нина, да кака же ты красавица! А бабы-те соседски все смехи надо мной строют: небось, Ленька твой каку рябу нашел, а то уж давно б привез похвастать! Вот, мы им покажем, каки мы рябые!
За дощатыми воротами был солнечный дворик с кустами сирени, пушистенькой рябинкой, высокими «золотыми шарами». Бревенчатая изба с резными наличниками и открытым крылечком тоже выглядела очень приветливо.
Девочки выскочили из машины, и бабушка, всплеснув руками, бросилась их целовать:
– Ой, батюшки! Каки девочки-те хороши!
Инуся засмущалась, захлопала глазками. Жека сама повисла на бабушке:
– Баб Кать, у тебя собака есть?
– Не, милка, собачки нету. Котик есть, курки, гуси, а собачки нету.
– А покажи кота!
– Дак не знаю, гуляет он гдей-то. Мышей ловит, а можа, рыбу удить отправилси. Он-от у меня хитрай! – Баба Катя ласково гладила Женечку по головке, а сама поглядывала на зардевшуюся от смущения Инусю, видимо, в первую очередь ее и желая развеселить. И правда, услышав про хитрого кота-рыболова, Инуся заулыбалась. Бабушка тут же взяла ее за ручку. – Пойдем-ка в избу, родимка. У меня тама еще кот. Усатай! Нина, заходь, милка, в избу! Леня, сынок, заходитя!
Такая непосредственная с невесткой и внучками, Катерина Алексеевна как будто бы робела перед солидным, взрослым сыном, который даже не удосужился обнять ее, лишь покровительственно похлопал по плечу. Какой-то истукан!
По деревянному крылечку, покосившемуся, но еще крепкому, сбитому из потемневших, некрашеных досок, она вслед за свекровью поднялась в прохладные темные сени, наклонилась под низкой притолокой, перешагнула через высокий порожек и очутилась в просторной кухне с громадной русской печью. Девчонки уже щебетали в светлой, в четыре окна, комнате. Чувствовалось, что Катерина Алексеевна очень ждала сына с семьей: повсюду пестрели чистенькие половички, белели кружевные салфеточки.
Уже освоившаяся Инуся скинула сандалики и, уютно устроившись на диване с круглыми валиками в белых чехлах, принялась с изумлением разглядывать глиняного кота. И этот диван, и кровать за ситцевым пологом, спинку которой венчала томная деревянная русалка, и резная, покрытая черным лаком горка для посуды, и буфет с множеством ящичков, точеных круглых ручек были сделаны местным мастером без особого вкуса, но, что называется, на совесть и с большой фантазией.