Пятое время года

– Балашов-то? Он на Норманнштрассе работает. В Управлении информации. Идеологической работой они там занимаются. Вышибают из немчуры геббельсовскую дурь. Между нами, Нин, работенка у них не бей лежачего. Непыльная. Но Балашов – мужик работящий, толковый. Хороший мужик. Только подкаблучник и совсем непьющий.

Улица Фридрихштрассе, казалось, не имеет конца. Так же, как не имели конца изумление и огорчение: побежденных немцев и сравнить нельзя было с пешеходами на московских улицах! В холодной, слякотной Москве все серое, черное: сапоги, платки, гимнастерки, телогрейки, а здесь весело цокали каблучками изящные девушки в модных платьях и шляпках, прогуливались с газетой под мышкой в ожидании трамвая очень неплохо одетые мужчины. Не безногие, пьяненькие инвалиды на тележках с подшипниками и похожими на утюги деревянными «колотушками», которыми несчастные калеки отталкиваются от грязных тротуаров и мостовых, а высокие, статные, бодрые мужчины. Поразило и то, что у фашистов были вполне приличные, отнюдь не зверские лица. В Москве с каждым годом, и особенно после войны, хороших мужских лиц становится все меньше.

Дом, где жили Ленечкины сослуживцы, стоял среди мрачных руин, искореженного, обожженного камня, черных воронок от бомб. В одной из воронок, далеко внизу, бродил безумного вида, длинноволосый, седой старик с палкой – должно быть, пытался отыскать память о близких, погибших под развалинами, о прошлой жизни. Поэтому громкий смех, вырывавшийся из открытых на втором этаже окон, показался абсурдным, неуместным, кощунственным.

– Давай-ка, Ниночка, поживей, опаздываем!

С двумя бутылками водки в руках Леня поспешно устремился в парадное. Очевидно, он часто бывал здесь в гостях, потому что на втором этаже уверенно нажал кнопку звонка на ближайшей к лестнице двери.

Открыла некрасивая, худая женщина. Она сердито стряхивала крошки с платья, однако, увидев Леню, сразу же заулыбалась, прикрывая рот рукой:

– Шибко припозднилися, Лексей Иваныч! Мы вас прям заждалися!

– Поздравляем тебя, Валечка! – Вручив хозяйке бутылки, Леня зачем-то крепко расцеловал ее в густо напудренные щеки.

– Милости просим, Лексей Иванович! – Малиновые губы «бантиком» расплылись в улыбке, и на передних зубах обнажились металлические коронки. Хозяйка подхватила Леню под руку и потащила за собой, словно и не заметив, что он не один.

Обстановка большущей комнаты, где за длинным столом собралась шумная, веселая компания – человек десять военных и пестро разодетых женщин, удивительно похожих одна на другую, – потрясла бы любого. Бронзовая, с бесчисленными хрустальными подвесками люстра, инкрустированная мебель, бархатные стулья с позолоченными ножками-лапами, маленький клавесин – все было старинным, бесценным, уникальным. Если бы не безвкусные, дешевые литографии в сусальных рамах, то вполне можно было подумать, что дружеская пирушка происходит в зале какого-нибудь музея.

– Штрафную Орлову! Штрафную!

Маленький полковник в расстегнутом мундире и с красным, потным лицом, перевалившись через стол, налил Лене полный-преполный бокал водки и потянулся с бутылкой к другому бокалу.

– Нет-нет! Спасибо, я не пью водку.

Полковник был искренне удивлен – застыл с бутылкой в руке и вдруг очень добродушно сощурился:

– Тогда, може, винца? Эй, Магда, вина тащи! – выхватил бутылку у вбежавшей в комнату белокурой девушки, наполнил бокал до края и тяжело опустился на стул. – Теперь давай, товарищ Орлов, тост за мою жинку!

Страшно и подумать было, что Леня выпьет такое количество водки, однако он ничуть не сопротивлялся: уже приготовил кусок черного хлеба и наколол вилкой селедку.

– Товарищи, предлагаю поднять тост за здоровье нашей многоуважаемой Валентины Егоровны! Пожелаем ей крепкого здоровья, большого личного счастья и любви…

– Иван Саввич, уж вы расстарайтеся нынче насчет любови! – визгливо выкрикнула похожая на старую куклу женщина с красным бантом в рыжих волосах. Все почему-то покатились со смеху, а Леня игриво погрозил ей пальцем:

– Чего ж ты меня перебиваешь-то, Шурочка? Нехорошо! Ладно. Короче говоря, поздравляю нашу дорогую Валю! Самую красивую девушку в Берлине и верную боевую подругу Ивана Саввича! – Леня чокнулся с хозяйкой, низко склонившись к ней, – наверное, опять поцеловал – и выпил весь бокал залпом, до дна. Занюхал хлебом, закусил селедкой и лишь тогда уселся рядом и обнял за плечо: – А это, вот, моя супруга Нина. Прошу любить и жаловать!

Оживленные, раскрасневшиеся гости чокались, пили, ели, смеялись. Никто и головы не повернул в сторону «супруги» полковника Орлова. Скромненько одетая, она не вызвала у этих немолодых, занятых своими разговорами людей ни малейшего интереса.

Плеча коснулась чья-то рука. За спиной сидящего справа хмурого подполковника по-дружески моргнули добрые глаза под пушистыми бровями.

– Здравствуйте, Ниночка.

– Ой, Лева! Здравствуйте.

– Не грустите.

– Я и не грущу. Все хорошо.

Ничего хорошего не было. Совсем позабыв о жене, Леня опять что-то шептал на ухо хохочущей Валентине Егоровне, а молчаливый сосед справа опрокидывал в рот одну рюмку за другой и беспрерывно курил, гася папиросы о прекрасную фарфоровую тарелку.

Сказочной красоты саксонский сервиз ни у кого из гостей не вызывал ни восторга, ни даже простого удивления. Между тем невозможно было отвести глаза от фарфоровой посуды в стиле рококо с галантными сценами – изящные, исполненные грации дамы в париках и кринолинах, кавалеры в камзолах и с треугольными шляпами, и, кажется, ни один сюжет не повторял другой. Такой сервиз мог бы украсить любой музей и никак не сочетался с винегретом, селедкой, солеными огурцами и особенно с окурками.

Пунцовый Леня все наливал и пил, однако делать ему замечание при всех было неловко, тем более что его сослуживцы пили отнюдь не меньше – проворная немка в белом переднике только успевала подносить бутылки. Сквозь звон стаканов и бокалов, хохот, взвизгивания доносились обрывки фраз: женщины с увлечением рассказывали друг другу, как выгодно они где-то что-то купили, обменяли, а мужчины обсуждали свои служебные дела.

– Вань, хватить вам все об работе да об работе! Плясать давайтя! – Подскочившая хозяйка расправила юбку панбархатного платья безумного цвета электрик и ухватила за рукав жующего студень Леню. – Лексей Иваныч, пошли!

– Королеве бала отказать нельзя!

С пластинки, заведенной в нетерпении приплясывающей Валентиной Егоровной, зазвучало незнакомое танго. Пела девушка по-немецки, хорошо пела. Немецкие слова в ее устах звучали не отрывисто и резко, как у страшных фрицев в кинокартинах о войне, а мелодично, завораживая своим мягким, чуть стертым «р».

– Ниночка, можно вас пригласить? – Лева, как всегда, угадывал желания.

Его узкая рука с длинными пальцами была на удивление прохладной, и вел Лева в ритме страстного танго бережно, вовсе не стремясь подчинить себе партнершу.

– Лева, а где же Лия? Почему она не пришла?

– Официальная версия – сильная мигрень. Но вам, Ниночка, я по секрету скажу… – Высокий майор Левитес наклонился и зашептал: – Моя серьезная и очень умная жена не выносит подобных мероприятий.

– А вы?

– Я? Мне нравится. Что может быть лучше застолья с друзьями? Только вы не думайте, Ниночка, что мы все такие уж горькие, беспробудные пьяницы. Просто русские люди обязательно должны напиться, иначе праздник не праздник!

– Что вы, Лева? Я ничего такого и не подумала.

– Ну-ну, не обманывайте! – Лева лукаво заглянул в глаза, чуть закружил и опять тихонько засмеялся над ухом. – Считаю своим долгом предупредить вас, Ниночка. Через час весь наш командный состав окажется под столом. Чтобы избежать излишне сильных впечатлений, советую вам уйти пораньше. Если, конечно, вы не жаждете прослушать «Шумел камыш» в исполнении наших дам или сплясать с Иваном Саввичем «камаринского».

– Я бы ушла, но…

– Да, боюсь, Алексея Ивановича сегодня увести будет непросто! – Лева иронически хмыкнул, и стало неловко: не следовало обсуждать Леню.