Филфак

«Красавчик с отшибленной памятью» звучит как-то не очень, но подумать об этом не успеваю.

— Когда, вы сказали, он должен был поступить? – сияет линзами медсестра и, словно вспомнив о чём-то, с важным видом тянется к журналу на краю стола.

— Утром, 25-го, – с готовностью сообщаю и всё же протягиваю фотографию Соколова. — Вот, взгляните!

— Он? — подозрительно кривится та и вопросительно смотрит на санитарку.

— Похож вроде, – неуверенно соглашается девчонка. — Фото, правда, какое-то неудачное, либо сделано сто лет назад.

— А может, молодой человек просто не фотогеничен, как мой первый муж, — развалившись на деревянном стуле, начинает рассуждать та, что постарше. — Того тоже как перед камерой не ставь, всё одно — не фото, а разочарование. Впрочем, он и сам был сплошное недоразумение.

— Неважно! – бесцеремонно прерываю чужие воспоминания. — Можно мне к Соколову?

— К этому только через главврача, — пожимает плечами медсестра и снова приступает пересказывать истории из своей бурной молодости.

— Тогда зовите врача! Я должна поговорить с Ильёй, – требую отчаянно и, схватив в руки бейджик, машу им для важности. — У меня задание от Университета!

— Так, милочка, рассказывайте, — степенно кивает в мою сторону доктор Шестаков и смачно отхлёбывает из здоровенной чашки чай. — Только шустренько, а то у меня ещё обход.

Поудобнее устраиваюсь на стуле через стол от врача и, набрав в лёгкие побольше кислорода, приступаю к докладу, вкратце, но не упуская ни малейшей детали, повествуя о событиях двухнедельной давности.

— Так-так! Интересненько! — устав сидеть на одном месте, Шестаков встаёт и подбоченившись начинает статно вышагивать по своему скромному кабинету.

— Вот, в принципе и всё! – ставлю точку и напоследок протягиваю доктору дело Соколова с той самой, миниатюрной фотографией.

— Странноватенько, — чешет подбородок Шестаков, внимательно изучая биографию парня. — Я бы даже сказал, неожиданно!

— Что-то не так?

— Так-то оно всё так, но я был уверен, что наш потеряшка чуток постарше, да и по манере общения непохож он на деревенского парня – ценителя русского и могучего.

— Внешность обманчива, — пожимаю плечами, не зная, что ещё сказать.

— Возможно, вы правы, — задумчиво разглядывает фотографию парня доктор, а потом резко суёт её обратно в папку и широко мне улыбается: — Что ж, милочка, пройдёмте к пациенту Соколову. Посмотрим, как наш голубчик отреагирует на информацию о себе. Может, что и вспомнит.

В полной боевой готовности вскакиваю со стула и несусь к выходу, но Шестаков нагоняет меня басовитым рыком в спину:

— Куда собралась, егоза? Без халата не положено! — он снимает с крючка первый попавшийся и накидывает мне на плечи. — Не забудь обратно занести.

— Разумеется, – достаю зажатые халатом волосы и поправляю бейджик.

— А это у тебя что? – щёлкает пальцами перед моим носом Шестаков.

— Бейджик, — спешу с ответом. Неужели непонятно? Хотя, судя по насмешливому взгляду доктора, нет. — Ну, чтобы ясно было, что я лицо официальное — представляю студенческий комитет, а не просто там какая девица с улицы.

— Ну-ну,— откровенно потешается над моей самодеятельностью главврач. — Это всё меняет, Аня Румянцева. Бог с ним, идёмте! Время, знаете ли, не ждёт!

Верным псом плетусь в ногах Шестакова по длинным и мрачным коридорам больницы. Нос неприятно щекочет запах хлорки и лекарств. Навстречу то и дело шаркают пациенты с измученными лицами и беспрерывно снуют медики, и каждый норовит отнять секунду такого драгоценного времени главврача. Мы то и дело останавливаемся, и Шестаков так увлечённо отвечает на вопросы, что порой забывает про меня. Я всё понимаю: он спасает жизни, но моё время тоже нерезиновое. Стою, как неприкаянная, рядом, перекатываясь с пяток на носки и обратно, и нетерпеливо жду, когда же мы дойдём до палаты потерявшего память Соколова.

— Милочка, – озадаченно смотрит на меня Шестаков. Уже минут пять какой-то молодой худощавый доктор пытает его расспросами, но никак не получает нужного ответа. — Палата 308. Идёте прямо и налево. Я подойду сразу, как освобожусь. Пока познакомьтесь с нашим потеряшкой. Ну, что глазки выпучили? Не бойтесь, голубушка. Соколов у нас хоть и не в себе, но вроде не кусается.

Шестаков начинает громогласно хохотать, а худосочный доктор ему поддакивать. Дурдом! Гордо задираю нос и, развернувшись на пятках, иду, как там, прямо и налево.

308-ю палату нахожу без труда. Дверь приоткрыта, вокруг никого. А вот из самой палаты доносятся странные звуки: глухие удары сменяются протяжным и жалобным стоном. Краем глаза заглядываю внутрь и ошарашенно наблюдаю, как тот самый парень, которого я видела грязным и полуживым, что есть мочи пытается разбить стену. По телу пробегает ощутимое волнение, а былая решимость медленно испаряется. Что я здесь делаю? Зачем беру на себя непомерную ответственность? Задание студкома я выполнила: нашла Соколова, а его отсутствие на учёбе и в общежитии теперь могу легко объяснить. И всё же, отчаянно выдохнув, подхожу вплотную к двери и, не оставляя себе времени «на подумать», стучусь.

— Вон! — надрывно ревёт блондин, даже не повернувшись в мою сторону, и с новой силой дубасит кулаками по стене точно псих. А я уже начинаю сомневаться в заверениях Шестакова, что Соколов не кусается.

— Привет! — всё же переступаю порог и подхожу ближе, ощущая необъяснимую ответственность за состояние парня, который, к слову, живым и на своих двух выглядит сейчас куда лучше. Чистые волосы цвета спелой пшеницы непослушно топорщатся в разные стороны, рельефные мышцы при каждом ударе соблазнительно перекатываются на его руках, а из-под растянутой футболки выглядывает кусочек замысловатой татуировки. Парень больше не кажется не́мощным и бледным. Напротив, он поражает своей мощью и харизмой, а ещё небывалой красотой, до которой в лесу мне по понятным причинам не было дела. Зато сейчас, когда, перестав наконец колошматить стену, он тяжело дышит и смотрит на меня в упор, чувствую, как робею, но в то же время не могу перестать поедать жадным взглядом его идеальную фигуру и словно высеченные из камня черты лица.

— Кажется, тебе лучше, — заливаясь краской, говорю первое, что приходит в голову.

— Лучше? — передразнивает меня красавчик и начинает хохотать. Громко. До безумия отчаянно. До мурашек горько. А потом резко разворачивается и замирает. Медленно, со скоростью невыспавшейся черепахи елозит по мне затуманенным взглядом. И чем дольше он рассматривает меня, тем отчётливее читается отвращение в его васильковых глазах, таких пустых и печальных, что понимаю: я взвалила на свои плечи непомерную ответственность. Этот парень, донельзя потерянный и отчаявшийся, нуждается в помощи, но никак не в моих нотациях.

— Наверно, ты прав, — бормочу вмиг пересохшими губами. — Мне лучше уйти.

Сгорая от смущения под его въедливым взглядом, пячусь к выходу, в душе проклиная студком и бабушкины пирожки.

— Стой! — с надрывом просит парень и, резко притянув к себе, пальцами упирается в бейджик, случайно перевернувшийся задом наперёд.

— Яна? — произносит с надеждой Соколов, продолжая царапать моё перекувыркнувшееся вверх тормашками имя, и что-то жадно выискивает взглядом в моих глазах.

— Аня, — поправляю бейджик, ненароком касаясь напряжённых пальцев парня. — Я пришла тебе помочь. Можно?

— Я смотрю, вы уже познакомились, — бодро заходит в палату доктор Шестаков и, смахнув со лба выступившие капельки пота, с надеждой смотрит на блондина. — Ну как, голубчик, что-нибудь ёкнуло тут?

Указательным пальцем мужчина стучит по виску и с ещё большим азартом наблюдает за реакцией парня.

— А должно? — потеряв ко мне всякий интерес, Соколов возвращается к той самой стене, которую только что пытался разрушить.

— Почему нет? Девушка так настойчиво к вам прорывалась, — Шестаков игриво подмигивает, а я по-идиотски хлопаю глазами. — Я был уверен, что встреча с человеком из вашего прошлого пойдёт на пользу.