Филфак

— Я просто голодный, — веду плечами и выкидываю остатки ягод в кусты. — На завтрак была каша манная, а обед я пропустил.

— Что плохого в манной каше?

— Не знаю. Она просто мерзкая.

— А я люблю манку.

— А я греческий омлет со шпинатом обожаю. Особенно, если добавить туда оливки каламата, шампиньоны и, конечно, тимьян. И вместо водянистого больничного какао обязательно чёрный свежезаваренный кофе с тонкой пенкой и кусочком тирамису.

Чувствую, как слюнные железы сходят с ума от одного только упоминания о еде. Правда, пока я предаюсь мечтам, Аня начинает заливисто хохотать, возвращая меня к кустам шиповника и серой реальности.

— Оливки каламата? — сквозь смех едва получается разобрать смысл её слов. – Ты фантазёр или фанат кулинарных программ?

— Почему?

— Ну просто, — немного успокоившись, пытается объяснить Аня. — Я же была у тебя дома. Какие оливки и шпинат? Какой тирамису? Откуда?

— Думаешь, если я деревенский…

— Нет! — девчонка резко тормозит и, развернувшись ко мне, с очередной порцией жалости заглядывает в душу. — Насколько я поняла, вы концы с концами еле сводили. Жили на одну бабушкину пенсию, да твоё пособие. Какой там тирамису? Дай бог, на хлеб, да на чай хватило бы. А ты — шампиньоны, оливки…

— Может, ты и права, — резко отступаю и несусь вперёд. Осознание собственной никчёмности больно ударяет по самолюбию.

Остаток пути мы идём молча. Я проклинаю дурацкие картинки, то и дело всплывающие в памяти, но, как выясняется, совершенно не относящиеся к моей жизни. Аня держится рядом и волнительно кусает губы, страшась снова сболтнуть лишнего. Правда, у дверей общежития она всё же решается заговорить.

— Вот, здесь ты и живёшь.

Скептически осматриваю видавшее виды пятиэтажное здание из серого кирпича с величавой табличкой у самого входа.

— Комната 234. Это на втором этаже, — взобравшись по раздолбанным ступеням крыльца, она тянет на себя скрипучую металлическую дверь непонятного цвета, за которой ничего, кроме непроглядной темноты, и с улыбкой зовёт за собой.

С опаской переступаю порог: может, зря я отказался от психиатрического отделения?

— Илья, смелее! — подбадривает Румянцева и наконец выводит меня к свету. — Мария Ивановна, добрый день!

Что за идиотская привычка у Ани всем улыбаться? Ладно Шестакову и порядком уставшей кондукторше, но этой престарелой грымзе с перекошенным лицом и взглядом цербера зачем?

— Румянцева, опять ты? — скрипит вахтёрша из своей застеклённой клетки, вытягивая любопытный нос к небольшому окошку. — Паспорт или студенческий давай. И в журнал себя вписывай.

— Так я же уже…

— Правила, Румянцева, для всех едины, — безапелляционно цедит старушка, вынуждая Аню озадачиться поиском документов. Не знаю, что девчонка носит в своём рюкзаке, но уже в который раз отыскать нужную вещь ей удаётся с трудом.

— Вот! — спустя минуты три Аня радостно сдаёт в плен студенческий и привязанной к столешнице авторучкой ставит закорючку в раскрытом журнале, а потом спешит ухватить меня за руку, чтобы поскорее окунуть в общажные будни.

— Стоять! — верещит пенсионерка, подскочив со стула, и глазками своими рыбьими подозрительно осматривает меня с ног до головы. — А ты кто такой?

— Первый парень на деревне, — меня коробит от этой морщинистой генеральши в юбке, а ещё больше — от перспективы задержаться здесь надолго. — Неужто не признали, Марья Ивановна?

— Да я… да ты…, — пыхтит как паровоз вахтёрша, отчего выглядит ещё более нелепо.

— Мария Ивановна, это Соколов. Тот самый, — спешит сгладить углы Аня, усердно дёргая меня за рукав. — Илья, ну ты чего?

— Тот самый — не тот самый, — скалится грымза в отместку. — Мне всё равно! Или пусть пропуск показывает или идёт на все четыре стороны отсюда.

Сгораю от желания развернуться и последовать дельному совету: это всё не моё, не для меня! Господи, как же хочется уже всё вспомнить, чтобы перестать офигевать от каждого шороха.

— Это, конечно, не моё дело! — чешет по лестнице Румянцева, на весь пролёт продолжая отчитывать меня, как безмозглого первоклашку. — Но нужно быть полнейшим идиотом, чтобы, живя в общаге, приобрести в лице коменданта главного врага. Ну почему ты ей сразу не показал этот дурацкий пропуск? Зря я, что ли, бегала по всему универу, чтобы вовремя успеть восстановить тебе все документы.

— А тебе не тошно пресмыкаться перед такими, как эта Мария Ивановна? — усмехаюсь в ответ, лениво разглядывая странные надписи на стенах и идиотские рисунки мужских гениталий. Тоже мне, будущие педагоги. — Вместо коллекционирования студенческих лучше бы жильцов запрягла стены вымыть.

— Нам сюда, — отчаянно вздыхает Аня и сворачивает к длинному коридору, чем-то напоминающему больничный. Такие же наполовину выкрашенные тёмно-зелёной краской стены, множество похожих дверей и бьющие в нос запахи. Вот только если в отделении пахло хлоркой и стерильностью, то здесь воняет старыми залежалыми вещами и прокисшим супом, дешёвым средством от тараканов и неустроенностью. Невольно прикрываю нос тыльной стороной ладони, с ужасом понимая, что так в скором времени будет вонять и от меня.

— Здесь кухня, — щебечет Румянцева, не обращая внимания на въедливые ароматы.— Там душевая, а за ней прачечная.

— Можно сдать вещи на стирку?

— Скорее постирать самому, — ухмыляется девчонка.— Готовить, кстати, тоже придётся самому. Умеешь?

— Разумеется, — вру, придав голосу излишней самоуверенности, и сожалею, что не остался в больнице.

— А вот и твоя комната, — Пуговица тормозит возле неприметной двери с номером 234, не решаясь зайти.

— Чувствуешь? — веду носом, улавливая в воздухе съестной аромат, на сей раз не кислый, не мерзкий, а вполне себе аппетитный.

— Время обеда, — разводит руками Аня. — У тебя в холодильнике есть яйца и пельмени. На сегодня хватит, а завтра сходим в магазин. — Согласен?

— Согласен!

Заручившись моим кивком, Румянцева изо всех сил колотит кулачком в дверь.

— Ты чего делаешь? – недоумённо хлопая глазами, достаю из кармана ключи. — Хозяин комнаты здесь, перед тобой.

— Ой, — виновато смотрит на меня Аня. — Я забыла тебе сказать, что ты живёшь не один, а с Мишей.

— С каким ещё Мишей? — настороженно уточняю: всё это похоже на дурной сон, которому ни конца ни края.

— С Петуховым, — преспокойно отвечает Аня.

Ответ, конечно, по существу, но беспокойство на душе множится с космической силой.

— Давай, я задам вопрос по-другому, — дабы удостовериться, что я ни фига не гей, хватаю Румянцеву за плечи и, жадно елозя по ней взглядом, уговариваю мужика внутри себя проснуться. — Почему я живу с Мишей, а не с Катей или Мариной, например?

— Не знаю, — от неожиданности распахнув глаза, Аня трепещет в моих руках и сбивчиво пытается оправдаться. — Я не в курсе, как у вас тут всё устроено, правда.

— У кого «у нас»? — голос дрожит, как и руки, всё крепче сжимающие хрупкие плечи.

— Илья, успокойся. Миша хороший. Вот увидишь, он тебе понравится.

— Понравится? Мне? — теперь ясно: долбанные джинсы в обтяжку на мне неспроста. — Ты серьёзно?

— Конечно! Если бы не он, я бы только-только собрала твои вещи. А Миша с ходу сообразил, что нужно и где искать. Илья, я тоже думаю, что лучше тебе с ним пожить, чем одному.

— Но я не хочу! — как чумной, снова зарываюсь носом в мягкие волосы Румянцевой, нескромно прижимая девичье тело к своему, всё ещё мужскому, и шепчу: — Я не такой, понимаешь?

— О, а вот и вы! — скрип двери сменяется бодрым мужским голосом, вынуждая меня отпустить девчонку.

— Илья, это Миша, — суетится Аня, стараясь на меня не смотреть. Да и щёки Румянцевой горят огнём.

Заторможенно перевожу взгляд в сторону Петухова. Рыжий, конопатый, высокий, как жираф, и немного сутулый, он с кривой ухмылкой смотрит на меня, а в моей голове яркими вспышками мелькают картинки из прошлого: захламлённая квартира, рыжая шевелюра, нос в веснушках и мой кулак, жаждущий крови. Кого я бил? Рыжего? Или, напротив, заступался за него. Не помню. Хоть убей, ни черта не помню. Но что рыжая каланча в моей жизни была — это факт!

Конец ознакомительного фрагмента.

Полная версия книги есть на сайте ЛитНет.