Жаркие летние ночи

– Ну все-все, хорош баловать их, – сказал дед. – Так про что я говорил-то, – сбился он, почесывая бороду. – А, ну дак как мы с Санычем песок с карьера воровали.

– А кто такой Саныч? – с набитым ртом спросил Костя, раздумывая, влезет в него еще одна добавка или нет.

– Так батюшка нашенский, он провожал тебя. Отец Александр, – напомнил дед Митя и, выудив из треников пачку Беломора, прикурил себе папиросу.

Бабушка пока, не дожидаясь результата Костиных раздумий, положила ему еще добавки, рассудив, что домашней живности слишком много досталось.

– А зачем вы с ним песок воровали? – сильно верующим Костя не был, да и не мог быть, учитывая октябрятско-пионерское детство и комсомольскую юность. Но зачем божьему человеку в принципе что-то воровать, у него в голове плохо укладывалось.

– Так раствор мешать, цемент. Колокольню-то видел? – спросил дед Митя, кивнув себе за спину. Та была видна из любой точки деревни, поскольку была не только высокой, но еще и стояла на холме.

Костя кивнул, но понимания у него не прибавилось.

– Ну тут нашелся один местный, как их там сейчас называют, бизьнесьмен? Грехи говорит, замолить хочу, богоугодное дело сделать, давайте вашу церковь с колокольней восстановим. Тыщелетие крещения Руси недавно было, говорит. Ну дал денег отцу Александру, тот заказал в церковь резной алтарь, то-се, а это дело дорогое и небыстрое. И хлопнули бизьнесьмена, что поделать. Нету больше денег, а уж раз начали, надо продолжать. Ну вот мы с карьера песок и воровали, все дешевле, чем покупать, – рассудил дедок.

– Я могу помочь, если надо, – вызвался он, конечно, не из каких-то религиозных соображений, а из понимания, что сидеть все лето на шее у бабки с дедом, как в детстве, совесть ему уже не позволит.

– Успеется ещё, – повторила за мужем бабушка. – Расскажи лучше, как дома дела? Родители живы-здоровы? – она дождалась момента, когда даже по её меркам внук выглядел сытым.

Костя пожал плечами, вздохнул.

– Вроде все нормально. Ну, мать, конечно, психует из-за того, что я из института вылетел. Отец говорит надо в армию идти. Она в слезы тут же. У них как-то все не ладится, я устал от их ругани, если честно, – признался он.

В лицо Косте бабушка Люба критиковать его мать не хотела, но по тому, как поджались ее губы, он понял, какие слова она держит в себе. То, что мать им не нравится, Костя знал всегда.

– Как же так с институтом-то получилось? – бабушка сменила тему. – Восстановиться нельзя?

– Я завалил зимнюю сессию и к летней меня не допустили, – вздохнул Костя. – Да и подумал… не мое это. Что толку мучиться пять лет, когда мир рушится. Может, отец прав, отслужу, определюсь, чего в жизни хочется, поступлю потом еще куда-нибудь.

– Может ты и прав, – задумчиво сказал дед, потушив окурок и с хрустом поднимаясь. – Вон Саныч то и дело говорит, что мол, что Бог ни делает, то к лучшему. Настоечки вишневой к чаю не желаешь?

– Дед, ты ополоумел что ли? – всплеснула руками бабушка. – Праздник что ли какой – пить посреди бела дня.

– Внук приехал, чем не праздник? – праведно возмутился дед Митя.

– Между прочим, сегодня день святых апостолов Варфоломея и Варнавы, – раздался голос отца Александра, который подошел к ним на веранду. Он обмахивался кепочкой, явно умаявшись. – Нальете чаю страннику перехожему? – протянул он тоненьким голоском, так что было невозможно удержаться от смеха.

– Садись уж, отец Александр, – баба Люба усадила его за стол и стала наполнять ему тарелку.

Дед Митя, рассудив, что с праздником определились, ужом нырнул в дом и буквально через минуту вернулся с пузатым графинчиком, в котором плескалась темно-рубиновая жидкость, и четырьмя рюмками.

– Давай, Саныч, под пирожок, – он стал наполнять рюмки.

– Ну, Господи благослови, – проговорил батюшка, перекрестился, выдохнул и залпом опрокинул в себя настойку. Зажмурился, занюхал пирожком и закусил. Костя изо всех сил сдерживал смех, а потом и сам глотнул из рюмки. Он не понял, где там вишня, он ощутил только голый спирт, от которого перехватило дыхание и выступили слезы. Откашлявшись, он укусил пирожок и перевел дух.

– Что, хороша? – дед Митя тоже уже успел выпить, но в отличие от своих собутыльников закусил только перышком лука.

Бабушка сделала только небольшой глоток ради приличия, а вскоре и вовсе оставила их, перед этим наказав, чтобы не вздумали Костю споить до беспамятства и сами меру знали.

Семен любопытно сунул нос в Костину рюмку, возмущенно чихнул и растянулся на лавке, обиженно повернувшись спиной к столу.

С горячим чаем в вечерних ранних сумерках было особенно приятно сидеть. Вторая рюмка вишневой настойки пошла лучше, они потихоньку приговаривали пирожки. Отец Александр пересказывал историю про то, как они с дедом воровали песок в карьере, а Костя слушал, подперев голову рукой. В саду распелись лягушки и сверчки, солнце катилось куда-то за реку, в деревне стало слышно голоса. Кто звал семью ужинать, кто встречал скотину с пастбища, из дома раздался звук телевизора – баба Люба ушла смотреть очередной повтор Рабыни Изауры.

Вроде пьяным Костя не был, но то ли усталость навалилась, то ли еще что, но в какой-то момент он задремал прямо сидя за столом.

– Костенька! – заметив, что он стал опасно сползать со стола, дед Митя, до того что-то увлеченно обсуждавший с батюшкой, подпер внука плечом. – Умывайся, да иди спать. А завтра уж баньку затоплю, попарю тебя от души.

Сонно угукнув, Костя поднялся и, ощутив неверность в ногах, оперся о стену. Так он и добрался до умывальника, заверив деда, что не упадет.

Выпито было всего ничего, но дневная усталость сказалась – добравшись до своей раскладушки, Константин мысленно поблагодарил бабушку, которая, оказывается, застелила ему постель – сам он с этим уже не справился бы. Сейчас ему по силам было только стянуть с себя одежду, завалиться на раскладушку и отключиться под убаюкивающий стрекот ночных насекомых за окном.

Глава 2.

Костя проснулся от вопля петуха – более типичный деревенский будильник придумать было сложно. Он открыл глаза и лежал, потихоньку осознавая, где он, что он и как. Было уже светло, в солнечном луче кружились пылинки, но хотелось скользнуть обратно в приятную дрему. Глаза сами собой закрылись

Петух завопил второй раз, натужно, словно чем-то подавился, прокашлялся и исправился, выдав еще более громкую трель. Костя потянулся за часами, те показывали четыре утра. Тишина стояла совершенно непривычная после Москвы. Но все же он уловил отдельные звуки – на дворе звякнул умывальник, дальше по улице услышал чью-то корову, которую видимо собирались доить. Захотелось пить и писать, лежать дальше было совсем невозможно.

Он в одних трусах тихонько спустился вниз, дошел до уборной, потом умылся и напился прямо из рукомойника. День обещал быть жарким, в небе не было ни облачка.

– Чего как рано вскочил, Костя? – из дома вышла бабушка, завязывая легкий цветастый халат и направляясь в летнюю кухню.

– Сам не знаю, ба, – Костя вытер лицо и грудь вафельным полотенцем, снятым с крючка в виде грибочка – тот с детства был закреплен за ним. – Вроде я ушёл вчера рано, вот и выспался уже.

– Это главное, если выспался, – бабушка потрепала его по влажным волосам. – Тогда сходи в сарайку, выпусти курей, да яичек свежих собери – сделаю тебе яичницу. Или ты омлет больше любишь?

Костя ответил, что ему совершенно без разницы, в каком виде будут яйца, не хватало еще бабушку заморачивать. Как всем, так и ему. Сходил, разыскал в сумке шорты и футболку, оделся и пошел выполнять поручения. Курам он был безразличен, а вот петух норовил подойти сзади и клюнуть, пока Костя собирал яйца в миску.

– Кыш, иди отсюда, кому говорю, – шипел на него Костя, но петух воспринимал это как личное оскорбление. От курятника пришлось ретироваться как можно скорее, пока петух не заработал себе апоплексический удар. Семен наблюдал за этим с забора, словно говоря "ну и салага же ты, Костя, петуха испугался".