Четырехугольник

А ведь могла быть и Левиной! Могла? Вообще-то едва ли, Леночка его не рассматривала… И он, пожалуй, тоже… Хотя с ума сходил! Те двое, по всей видимости, извращенцы! Только совершенно по-разному…

Погоржельский, тот, очевидно, с гонором, ну как же, гений, нонконформист, андеграунд (хотя за хорошие деньги обходился и без шелухи!), это он будто бы вывел Леночку в свет, то есть в странный мир изгоев, непризнанных гениев, геев и фарцовщиков, и по каждому поводу (а поводы, надо полагать, находились во множестве!) устраивал сцены – эдакий маленький ревнивый Отелло с кнутом! Обожал, когда Леночка его била. Он будто и вешаться любил. Только не до конца, а так, для кайфа, и вскрывал себе вены. А Миша Бялик, тот совсем наоборот, он просто не представлял, что такое ревность. Настолько, что Левину иногда казалось, будто Леночкины измены вызывают у него оргазм. Да, что-то такое, болезненно-извращенное. Гипосексуальное отступление от нормы. Однако милашка, женщины на него вешались, не подозревали. Леночку это, надо думать, устраивало. А может, и привлекало.

Леночка своего Мишу пристроила к Левину в помощники. Вначале он вроде бы старался. Но скоро освоился и доставил Левину немало ненужных волнений. Хорошо, что вовремя отделился. Жену с двумя детьми оставил в Екатеринбурге. Но это его дело и Леночки. Как-то проговорился, что еле унес ноги от тамошних бандитов. Рассказывал, что там все под ними, что город бандитский, покруче Москвы. Хотя куда еще круче…

Интересно, где они с Леночкой познакомились? На дискотеке? На Арбате? Он, Владимир, деликатничал и никогда не спрашивал Леночку. А ведь мог бы. Все происходило при нем, но у него за спиной. Правда, и он тоже…

…Да, бурное время. Кооперативы. Кооператоры. Молодость…

Веселое время, перестройка. Монолит слегка зашатался, пошли первые легкие трещины, но никто не предполагал и предположить не мог, что исполин стоит на глиняных ногах…

Владимир Левин стал одним из первых кооператоров, и так совпало, что как раз в разводе и свободен. До последнего он трудился в спортивном диспансере. Он и сам когда-то был спортсменом, но так и не осилил мастера спорта. Работа, можно сказать, блатная: особый мир, спортсмены. К тому же поездки за границу – Левин, правда, не вырвался ни разу, что называется, по усам текло, а в рот не попало, – зато поколесил по стране. В Совдепии тоже что-то находили: обувь в Ереване, в Риге – знаменитый бальзам, в Самарканде – виноград и дыни, в Закавказье – коньяки и тряпки, там к этому времени лихо развернулись цеховики. Плюс свои люди в Одессе и Таллине.

Спортсмены, пожалуй, первыми по достоинству оценили перестройку и поняли, к чему все идет. В отличие от прочих граждан, они с давних пор возили контрабанду и доллары, занимались фарцовкой, а в новое время раньше всех снюхались с бандитами и подались в рэкет. По закону еще нельзя было, за валюту сажали, но – плотину уже прорвало. И милиция, и гебня, и таможня – все сразу как-то сникли, хотя скорее наоборот, состояли в доле.

Словом, жизнь стронулась, сдвинулась, повернулась, а он, Левин, оказался в нужное время и в нужном месте. Вот его и уговорили – не сам, сам только еще размышлял, крыша и уговорила, друзья-спортсмены – зарегистрировать кооператив, едва только приняли закон о кооперации. Сел в поезд в незнаемое, в другую жизнь…

…Нет, Левин потом не жалел. Напротив…

С первым кооперативом Владимир бегал несколько месяцев: писал устав, много раз переписывал, стоял в очередях, ходил из двери в дверь – собирал подписи, глубокой ночью попал на прием к Лужкову. Тот в перестройку заведовал московской кооперацией. Бюрократия та еще. По-другому не умели. Комиссия человек двадцать-тридцать. Сидят за столом, скучают, гоняют чаи. Несколько часов на ногах ради одной закорючки. Ужас… А сколько раз теряли документы моссоветовские секретарши. Будто нарочно. Все складывали в ящики и забывали – и приходилось по многу раз начинать все сначала. Не многие дошли до финиша из той, первой волны…

Но Левин дошел. И даже нашел помещение. Не сам нашел, ребята-спортсмены помогли – заброшенный поповский домик по соседству с раскуроченной церквушкой. Снаружи развалины, войти страшно, но внутри ничего, можно было поставить несколько списанных по случаю снарядов. Но и это по знакомству и через авторитета, сам Владимир не знал толком кто, зато заметил, что криминал очень быстро сошелся с чиновниками.

Словом, открыл спортклуб. Но это только называлось: «спортклуб». На самом деле обыкновенная качалка для бандитов и рэкетиров. Хотя, конечно, не только для них. Но в то время это была самая платежеспособная публика. Левин, конечно же, не на это рассчитывал, но, как говорится, человек предполагает, а Господь располагает. Однако все оказалось к лучшему. Бандиты – они тоже люди, и у них свои правила. Что называется, кодекс бандитской чести. Они собирали оброк с торговли, с ларьков и с рынков, хотя по большей части они же рынки с ларьками и держали, крышевали предприятия и банки, но больше потом, при Горбачеве все только начиналось. Первыми воровать стали директора, учреждали кооперативы прямо на производстве, выводили денежки, а уж потом пришли бандиты. Но качалки и медицину бандиты не трогали, уважали, разве что какие-нибудь залетные, отвязные. «Несистемные», как говаривал Миша Бялик, а уж он-то был специалист по бандитам, научно подходил, классификацию составлял, интересовался очень сильно. С кем-то даже в корешах ходил. А может, врал, Миша любил прихвастнуть. Но Бялик появился позже…

…Совсем не то, что сейчас, совсем другая публика, хотя, конечно, не только бандиты и рэкетиры. И все же… ходила в качалку по большей части разная шушера – спортсмены, воришки, братва средней руки, менты (эти обыкновенно задаром), – однако заглядывали и люди очень серьезные, вроде братьев Квантришвили, Япончика и Деда Хасана, но это позже, когда с легкой руки Миши Бялика Владимир Левин открыл по соседству ресторан. А в те, самые первые годы и мысли такой не было, и он сам – совок совком, платил аккуратно налоги, а про Япончика и Деда Хасана даже не слышал. Да тех и не было в Москве, они тихо досиживали сроки. Криминал еще только поднимался…

В исполкоме и познакомился Владимир Левин с Леночкой. Он несколько месяцев ходил по инстанциям и как раз вернулся из Моссовета в район, к самой начальной точке, отстоял очередь и входил в кабинет, в последнюю, можно сказать, дверь. Левин был исключительно зол, и нервы на полном пределе, еще чуть-чуть, и он бы взорвался, и вот тут она, Фифочка. В сапожках на высоком каблуке, в шикарном ненашенском пальто, и шарф тоже будто из французского фильма. Попросила ее пропустить, то есть провести мимо всей этой кипящей, бурлящей, на последнем взводе, матерящейся публики. В первый момент Левин хотел ее послать: тоже мне Фифочка – не догадывался, что в скором времени точно так, Фифочкой, станет называть ее Роза Михайловна, мать, – хотел послать, но что-то ему помешало. Уж больно была она хороша. Возраст он не определил. Они с мамашей всегда выглядели очень молодо, намного моложе своих лет. Словом, Левин передумал и протолкнул ее мимо себя, так что из заветной двери они вышли вместе.

В отличие от Левина Леночка никакой кооператив не учредила – она и пришла неизвестно зачем, и была вовсе не из деловых женщин, а чистая Фифочка, которая очень любила мужчин, а еще больше любила одеваться, – зато сразу прибилась к нему. Впрочем, тут еще большой вопрос, кто к кому прибился: она к Левину или Левин к ней. Он довольно быстро понял, что – Фифочка, но от этого еще больше стал от нее без ума. Как бы там ни было, начиналось все очень романтически: цветы, Большой театр, знаменитый ресторатор-кооператор Федоров на Кропоткинской. К Федорову стояла немыслимая очередь, записываться нужно было заранее: отбоя не было от иностранцев, сливок общества и авторитетных людей. Как же, первый кооперативный ресторан в Союзе, о Федорове гремели газеты и телевидение, а тут еще громкий скандал: знаменитый кооператор попался на том, что покупал мясо не на рынке, как обещал, а из-под прилавка в магазине за взятку. По такому случаю собирались завести уголовное дело и прикрыть флагмана советских кооперативов, но в конечном итоге Федорову все сошло с рук.