Почтальон

Он, поднатужившись, прицепил тяжёлый чемодан возле запасного колеса, сел на переднее сиденье, а Дарья на заднее, рядом с Фомой. От Леднёва не ускользнуло, что она ласково погладила здоровяка по щеке, а тот её по-хозяйски приобнял. Но Вадим Петрович ничего не сказал.

Машина проехала переезд, и через несколько минут остановилась у почтового отделения.

— Это я вчера звонил, — сказал Леднёв красноармейцу, показывая книжечку облсвязи. — Начальник отделения на месте?

— Нет, товарища Грунис нету, — часовой мотнул головой вглубь здания, — только заместитель ейный пришедши и кассир.

— Ничего, — Мельник показал своё удостоверение, — я как раз с ними приехал, чтобы лишних людей не беспокоить и за порядком следить.

Заместитель начальника без споров открыл подвал, включил свет — тот почти не спасал, две тусклые лампочки освещали только небольшие круги прямо под собой. Кассир отпер несгораемый шкаф, пересчитал пачки червонцев, тех было на триста тридцать шесть тысяч, Фома повторил трюк с чемоданом, а потом сам кое-как попытался открыть сейф. Тот не поддался.

— Отлично, товарищи, — Леднёв обрадованно потёр руки, — у вас всё в порядке. Ефим Матвеевич, загружайте.

Кассир оказался придирчивым, он даже с одной пачкой наверх хотел сходить и там проверить, но Мельник его поторопил, и червонцы удалось без осложнений погрузить на прежнее место. Машину никто не задерживал, они проскочили Красную Репку, возле Лакомцево Мельник притормозил. На дороге было пустынно, в это время все ещё спали.

— Отлично сработано, — сказал он, — надеюсь, фальшивок нам не попалось?

Фома достал пачку червонцев, распечатывать не стал, посмотрел на верхнюю банкноту, та была без чёрточки, а значит — подлинная. Мельник тем временем получил от Дарьи паспорт, развернул.

— Ух ты, Хаас Миллер. Куплю себе мельницу.

Леднёва рассмеялась, полезла в сумочку, выхватила оттуда дамский пистолет, приставила его к уху Мельника, с другой стороны прижала сумку и выстрелила. Пуля прошила череп насквозь, и увязла в сумочке. Инженер даже дёрнуться не успел, Фома свернул ему шею. Машина чуть было не уехала в кювет, но Фома перехватил руль, скинул ногу мертвеца с педали, толкнул рычаг тормоза.

— Так, мой милый друг, живо вытаскивай легавого из машины, — распорядилась Леднёва, заткнув дырку в голове Мельника пальцем, — я кровь держу. Вот так, аккуратно, чтобы не запачкать, оттащи в сторону. А теперь этого дурака. Стой там.

— Ты что задумала?

Фома даже ноги поджал, чтобы отпрыгнуть, но две пули вошли ему в живот. Он захрипел, упал на землю, скрючившись и прижав руки к ранам, Леднёва подошла поближе, прицелилась.

— Некоторые вещи, — произнесла она пафосно и торжественно, словно со сцены, — не делятся. Но я дарю тебе самое дорогое, жизнь.

Она рассмеялась, опустила пистолет, и осторожно, не теряя Фомы из виду, отошла к машине. Когда автомобиль отъехал, Фома немного распрямился, затыкая дырки в животе тряпками, он надеялся, что пули из мелкокалиберного пистолета, пробив кожу, застряли где-то в мышцах или жире. Перед серьёзными делами он не ел — когда-то давно выжил, получив удар ножом в живот, и с тех пор остерегался. Надо было только добраться до доктора, добрести до селения поблизости, Фома встал на колени, прикинул, как можно подняться, не напрягая живот.

На дороге показался автомобиль, бандит попытался пригнуться, чтобы быть незаметнее, но машина остановилась. Оттуда вышли трое людей в военной форме.

Руки Леднёва оттёрла салфетками, избавилась от испачканного пальто, чемодан с трудом перетащила в салон, достала оттуда эстонские номера и парик, ломиком оторвала табличку с тремя цифрами, а новые номера положила за стекло. Пограничный пост показался через километр — два полосатых столба, с натянутой между ними цепью, и две будки с двух сторон. Совсем близко, впереди, в тумане, доходящем до середины деревьев, была независимая Эстония.

— Хельга Шольц, — Дарья протянула паспорт советскому пограничнику, пряча под сумочкой револьвер, — возвращаюсь в Ригу.

Пограничник осмотрел машину, спросил, не везёт ли она чего запрещённого, Дарья кокетничала, с жутким акцентом жалуясь на западную жизнь и хваля советскую, бойцы пограничной охраны заулыбались, и даже подтолкнули экипаж на другую сторону границы. Там Леднёва вздохнула спокойно.

Эстонский капрал заговорил на своём языке, который Дарья плохо понимала, поэтому, когда её попросили выйти из машины, возмущаться не стала.

— Там личные вещи, — сказала она, увидев, что капрал похлопал по чемодану, и только тут сообразила, что советские бойцы перешли границу, словно её и не было.

— Дарья Павловна Леднёва, вы арестованы, — на почти чистом русском языке сказал эстонец. — Наденьте на неё наручники.

Глава 20

Глава 20.

Старо-Вознесенский монастырь превратился на время в подобие пчелиного улья. То и дело с монастырской территории выезжали автомобили, некоторые возвращались сразу, привозя подозреваемых на допрос. Но таких было несколько десятков, и многим приходилось дожидаться своей очереди, пока люди Политкевича до них доберутся.

Из-за этого работа многих учреждений была парализована, таможня ждала своей участи в полном составе, включая начальника Рубина, допрашивали кассиров и ответственных товарищей из тех мест, где были получены письма на замену сейфов, госбанк тоже закрылся — работать там временно было некому. Начальники нескольких артелей и предприятий торговли тряслись в камерах. Политкевич радовался, словно мировая революция победила, как-никак накрыли целую шпионскую сеть вместе с радистом и эмиссарами вражеской разведки.

В четверг к обеду привезли сначала Леднёву, а потом Фому — его Черницкая зашила, и сказала, что на несколько дней ГПУ может рассчитывать, но лучше поторопиться, потому что такие раны обычно воспаляются и уносят больного в могилу. Дарья Павловна валила всё на инженера Леднёва, который был мёртв и оправдаться не мог. Про то, откуда взялись старые ассигнации, она знать не знала, своим делом — печатью и распространением фальшивок, занималась, а в чужие не лезла. Машину печатную и краски привезли из-за границы контрабандой в начале марта среди другого груза, ещё зимой сделали гальванические пластины с образцов и отмыли банкноты, на изготовление червонцев ушло не так много времени, немецкий аппарат прокручивал по пятьдесят бумажек за минуту. Всего напечатали почти четыре миллиона рубликов с небольшим, сколько бумаги хватило. Сама Леднёва должна была деньги передать кому скажут.

Фома её слова подтвердил, про человека, который был с ним в комнате, он почти ничего не знал, кроме как что тот телосложения был хлипкого, и всё время в гриме. А приказы, когда сам не появлялся, передавал через Чижикова, который, по словам Фомы, был человек опасный и мог за любое слово шилом ткнуть. И ещё он сказал, что пограничников Сомов зарезал, и этим хвалился.

.– Мне кажется, не брешет он, — Политкевич курил одну папиросу за другой, — ты сам посуди, Александр Ингатыч, мужик можно сказать от сохи, обычный мокрушник, а тут такие аферы, куда там братьям Гохманам. Скорее уж Чижиков у них главным был, а этого таинственного хозяина заместо себя присылал для антуража.

— Чижикова поймаем — выбьем из него. Но настоящие зачинщики не здесь.

— Выяснил, кто за всеми стоит?

— Да, — Меркулов выложил на стол фотографию, сложенную пополам. — Леднёва опознала только одного, он их инструктировал в Риге, но эти двое всегда вместе, если один замешан, то и второй наверняка.

Фотографу позировали четверо — двое мужчин стояли рядом на аллее, ведущей к готическому замку, тот, что справа, обнимал за талию молодую женщину, сгиб проходил аккурат по его плечу. Женщина держала за руку мальчика лет десяти, в матросской форме и с кортиком на поясе.

— Германцы?

— Они самые. Этот, слева, его зовут Вальтер Николаи, он с девятнадцатого вроде как не у дел, но на самом деле самый важный человек в Веймарской разведке, к нему все ниточки ведут, подполковник Швантес, нынешний начальник абвера, каждую субботу у него в гостях. Через Швантеса любой польский, германский или латышский шпион в конечном счёте этому Николаи докладывает.