Почтальон

— Пасут, сволочи, — инженер, когда оставался с ней один на один, менялся, суетливость исчезала вместе с велеречивостью, — всего два раза оторваться удалось. Я был у Чижикова, зашёл за твоим заказом.

— И что?

— Нет ничего под стелькой. Приказчик говорит, к ним приходило ГПУ, Яшка сбежал. Лакоба тоже куда-то пропал, так что с нанимателями нашими связи нет.

— Ну и хорошо, — Дарья Павловна вытерла лицо салфеткой. — Фома пока в милиции, записку получил, сказал всё как надо, в четверг рано утром его везут в Красную Репку, это в четырёх верстах от Моглино по просёлку. Наш человек постарается быть в машине, сделает так, что водитель заболеет в последний момент, повезёт сам, а сопровождение уберёт. Встретим, заберём деньги и за границу. Наши червонцы уже не принимают?

— В Пскове нет, проверяют тщательно, там какая-то чёрточка лишняя пропечаталась, вроде как ресничка.

— Я же говорила, этому таможеннику верить нельзя, — Дарья достала из стола бумажку, посмотрела на свет. — А уверял, что всё замечает. Где?

— Ты пальцем зажимаешь, как раз в том месте.

— Чёрт, могли и раньше попасться.

— Если раз повезло, душа моя, может, не будем судьбу дразнить? Машина печатная на дне реки лежит, краску мы вылили, у них нет улик. Отдадим, что осталось, когда Чижиков объявится, а при оказии уедем в Ленинград. Фома нас не сдаст, чекистов рыба покрупнее интересует, и Лакоба будет молчать, мы ведь про него такое знаем, что сразу к стенке.

— Вадюша, нас здесь с нашими документами всё равно когда-нибудь сцапают, — Леднёва встала, подошла к буфету, налила себе вина, — а триста пятьдесят тысяч рублей — неплохой капитал, даже если сдать их вполовину, или тебе эта поганая власть по душе?

— Не говори глупости. Нам пятьдесят тысяч рейхсмарок заплатили, это хорошие деньги, на них в Эстляндии можно мызу купить и жить припеваючи, — Леднёв достал из ящика коньяк, отхлебнул прямо из бутылки.

— Сам сообрази, до этих денег ещё добраться надо, сами мы сейф не осилим, без Фомы, так что вызволять его придётся. А тридцать пять тысяч червонцев — это четыреста тысяч марок, даже если треть отдадим, мы не только мызу купим.

Инженер подошёл к окну, отодвинул занавеску — в темноте был виден огонёк папиросы, те, кто за ним наблюдали, особо это не скрывали.

— А этот, из милиции?

— Милиционер нам нужен обязательно, без него Фому не вытащить. Отдадим ему его часть, когда до границы доберёмся.

— Дарьюшка, у тебя на всё есть ответ. Но вдруг нас будет ждать ГПУ?

— Если они даже схватят человека в банке, который давал нам список, когда он всё расскажет, они будут следить в тех местах, мы же везде разослали письма. А Моглино там нет, это место я разузнала у одного военного. Твой друг, с почты, легавый бывший, насколько он опасен?

— Ты сама его видела.

— Он Фому как кутёнка связал, и чекистам сдал, надо, чтобы ему не доверяли. Пацан, что у Митрича был, где он сейчас? Распорядись, чтобы подбросил этому идейному что-нибудь от нас, на прощание. Да не жмись, серию уже установили, фальшивки твои никому не нужны, а Травина этого по допросам затаскают.

***

Пашка события в ресторане проспал. На него алкоголь и так плохо действовал, а тут ещё Фима подначивать стал, мол, дитё совсем, молоко на губах не обсохло, и что никакая баба к нему в штаны не залезет. Молодой организм требовал, чтобы лезли, и как можно чаще, и он пил рюмку за рюмкой, а потом ушёл в сквер, и там уснул.

К ресторану он подходил и во вторник к вечеру, и в среду, в условленное с Фомой время, только заколочена была дверь. От дворника узнал, что всех там повязали и отвезли в милицию, и что была перестрелка. Во второй раз он уж решил, что всё, надо в бега подаваться, как из подворотни ему свистнули.

Незнакомый седовласый мужчина сказал, что он друг Фомы, и хочет с Пашкой расплатиться. Только, прежде чем деньги отдаст, есть у него для Пашки задание важное — подбросить одному товарищу, живущему в Алексеевской слободе, пакет. Что в пакете, он не сказал, но пообещал за это двадцать пять червонцев.

Пашка уже дошёл до моста на Усановку, чтобы с утра, переночевав в избе, залезть по нужному и хорошо известному ему адресу, как хлопнул себя по лбу. Наощупь в пакете лежало что-то похожее на кирпич, а по весу — на книгу, только никто ведь не сказал, что пакет должен быть целым. Парень разорвал обёртку, все восемь слоёв, и ахнул.

У него в руках были четыре пачки червонцев, настоящих, новеньких, блестевших в свете фонаря краской. Пашка усмехнулся, сплюнул сквозь зубы, и пошёл на вокзал, в три часа ночи отходил поезд в Бологое. А потом снова хлопнул себя по тупому лбу — в прошлом разе, когда он в больничку передачу носил, там тоже что-то похожее лежало.

— Вот я дурак, — сказал он сам себе, а потом похвалил, потому что в том пакете денег было вроде как поменьше, чем в этом. Значит, он не фраернулся, а выждал, когда выгодный случай представится.

Этот лох, который ему деньги отдал, искать Пашку будет всю жизнь, и не найдёт, ждёт его Одесса-мама, тёплое море и роскошная жизнь, надо только осторожно себя повести, деньгами до поры не блестеть, доехать третьим классом. Пашка подошёл к вокзальной кассе, протянул мелочь.

— Десяти копеек не хватает, — сказала кассирша.

Парень вздохнул, залез за пазуху, пошуровал там, потом для виду засунул руку в карман потрёпанных штанов, протянул червонец.

— Вот.

Кассирша что-то там на бумажке разглядывала, позвала сменщицу, та тоже посмотрела и ушла. А к Пашке подошёл милиционер.

— Ты где деньги взял?

Пашка рванулся, но милиционер держал крепко. Был он среднего роста, с блеклыми глазами и прокуренными зубами, которые щерил, словно опасного преступника поймал.

— Отпустите, дяденька, — парень заплакал, — мамка бьёт, вот решил сбежать, утащил у неё, так я верну, как на работу устроюсь.

Обычно слёзы действовали безотказно, и тут тоже рука блюстителя правопорядка начала разжиматься, но появились трое, взяли их в коробочку, один из троицы удостоверение раскрыл, а двое Пашку схватили.

— Этого мальца Павел Филиппов зовут, и он пойдёт с нами, — сказал человек с книжицей, а милиционер не возражал. И Пашка понял, что теперь он слезами не отделается.

***

Фому вывели из камеры в четыре утра четверга. Пока дали оправиться, пока завтраком нехитрым накормили, прошёл час. Ноги и руки ему сковали так, что он едва мог передвигаться, да ещё цепь вокруг шеи замотали, швырнули за заднее сиденье машины.

За руль Форда сел субинспектор Мельник, машина с пятёркой сопровождения стояла, выплёвывая сизый дым.

— Что, гнида, шелохнуться боишься? — Мельник достал револьвер, положил рядом с собой, завёл мотор.

Форд заводился от электростартера, а для АМО, в котором сидели бойцы, требовалась рукоятка. Её вставили в мотор через несколько минут, когда машина заглохла. Сидящий рядом с водителем милиционер вылез, подошёл к Мельнику.

— Подождёте?

— Пять минут.

Через пять минут машина не завелась, красноармейцы выпрыгнули из кузова, и пытались помочь водителю, толкая грузовик.

— Давай так, — Мельник тоже подошёл, поучаствовал для виду, отвёл милиционера в сторону. — Я доеду до места, его распаковывать не буду, там в отделение обращусь, а то он задохнётся, ему смотри как шею перетянули.

— Так может расковать его?

— Ты сдурел? Это мокрушник, сбежит ещё, ему терять нечего. Обязательно свяжись с нашими, пусть ещё кого-то отправят, мне его назад везти.

— Может бойца возьмёшь?

— Справлюсь, — Мельник подёргал цепи, проверяя, не ослабли ли, похлопал Фому по синей щеке. — Смотри, живой ещё.

Остановился он через два километра, съехав с дороги в кустарник, открыл замки. Фома вылез, потянулся, попробовал ударить субинспектора, но получил хук в живот, усмехнулся и лёг обратно на заднее сиденье. Неподалёку от железнодорожного переезда в машину залезли Леднёвы, появившись из густого тумана.

— Всё чисто, — сказал инженер, — я проверил, за нами никто не следил.