Червь Часть 1

На боку у коровы, в области рёбер, был виден розовый круг затянувшейся кожи. Без шерсти, без каких либо пятен. Свежая, розовая кожа, как на коленях в детстве, после того как шлифанул ими по асфальту, а потом, сидя в ванной, медленно сдирал болячку, наслаждаясь приятным пощипыванием.

— Ты готова? — спрашивает отец у Роже.

Та обошла корову и встала со спины. Наклонилась, выставив руки над розовым кругом.

Отец не волновался. Все его движения были отточены опытом и временем. Он подносит нож к месту, где розовая кожа переходит в здоровую. Выдыхает. И давит, погружая лезвие в плоть. А потом словно циркулем рисует ровный круг. Из свежей раны потекла кровь, но Роже начала водить руками и кровь остановилась, оставив на шерсти густые подтёки.

Отец просовывает пальцы корове под кожу, грубо сжимает в кулак края раны, и начинает отрывать кожу от рёбер, помогая себе ножом. Режет тысячи тонких сосудов, что пронизывают плоть сетью туннелей. Срезает жир, срезает мышцы. Роже продолжает кружить руками, и я не вижу даже намёка на свежую кровь, что должна ручьями хлестать наружу! Словно отец режет мёртвое, давно остывшее тело.

Когда нож делает новое движение — корова еле заметно подёргивается, но продолжает глубоко спать. Она явно под каким-то наркозом. Ничего не чувствует! Интересно, что еще умеет эта Инга?

Закончив, отец встаёт, держа в руке круглый лоскут розовой кожи. Он сворачивает его в трубочку и передаёт мне.

— Отнеси матери.

Я быстро побежал к дому. От увиденного меня трясёт. У меня адреналин. Мне хочется снять кожу… но не с коровы, и даже не с животного. Мне хочется найти патлатого! Но это позже, а сейчас я хочу увидеть, что будет дальше! Вроде, утром отец меня просил помочь ему “рубануть”, а это значит, что пришло время моей очереди!

На обратном пути мать пошла со мной. Она взяла маленький табурет и ведро. Поставила его возле набухшего коровьего вымени и начала доить. Тугие струи молока с силой били по деревянному ведру. Некоторые били мимо и падали на землю, быстро растворяясь в грязевой жиже.

Отец снова садится возле коровы. Подносит палец к оголившимся рёбрам и начинает их считать:

— Раз, — ведёт палец по бугристому тёплому мясу.

— Два, — скользит пальцем по узловатым мышцам.

— Три, — давит пальцем на пульсирующие вены синего цвета.

— Четыре, — он останавливается.

Подносит нож и резким ударом вонзает его между рёбер. И начинает резать всю ту биологическую защиту организма, которая не в состоянии противится острому куску металла.

На лице отца написано, что это занятие не доставляет ему никакого удовольствия. Это его рутина. Его работа. Он не мясник. Ему нравится итог работы, а не процесс.

Он отделяет рёбра друг от друга (больше их не связывает между собой ничего: ни мясо, ни мышцы, ни вены). Теперь он может спокойно обхватить своей могучей ладонью ребро, пошатать его. Он зовёт меня. Зовёт к себе.

Начинается!

— Отто, возьми топор, — и головой кивает в сторону столба, в который воткнут топор, — а нож воткни рядом.

Я принимаю из его руки нож. Ноги скользят в грязи, легкое волнение заставляет меня поёжиться, но я уверенно подхожу к столбу. Вставляю нож, смотрю на топор. Лезвие засело глубоко, но схватившись за рукоять двумя руками, и чуть не пукнув, я его вынимаю. Я весь в предвкушении. Мои глаза блестят. Я глубоко дышу. Подхожу к отцу, сажусь рядом.

— Смотри, — говорит отец, — левой рукой обхватываешь ребро, и тянешь на себя. А топором бьёшь сюда — ножом он делает засечку на кости, практически возле кожи. — Понял?

Я кивнул головой. Роже внимательно за мной следит. Я ловлю её взгляд, подмигиваю, но в ответ она даже не улыбнулась. Вот сучка!

Левой рукой я хватаюсь за ребро — оно влажное и тёплое, но слегка шершавое, от чего моя ладонь не скользит. Тяну на себя и вижу, как оно выгибается, не сильно, но всё же! Делаю пробный замах. Подношу лезвие к засечке, а затем медленно заношу топор над головой.

— Нет, Отто! — говорит отец. — Ты собрался корову разрубить пополам? Или отрубить ребро?

Он берёт мою ладонь и начинает опускать. Где-то в метре от ребра он отпускает мою руку и говорит:

— Вот! Теперь бей. Бей, как будто рубишь дерево, под углом.

Пап, не беспокойся, я знаю что делать!

Выдохнув, я ударил. Кусочек кости отлетел в сторону, но перерубить кость с одного удара я не смог. Крепкая, зараза!

— Еще! — наседает батя.

Мать прекратила доить корову, решив понаблюдать за мной. А Роже так и стоит с кислой миной. И чего она ожидает от меня?

Я целюсь. Бью, и ребро отскакивает в сторону, как доска от забора, после того как по ней ёбнешь ногой.

— Хорошо, — говорит отец, — теперь с другой стороны.

Всё это время он стоит со сложенными руками на груди. Оценивает каждое моё движение. Хмурится. Видно, что он переживает. Но после того как я всё же отделил ребро целиком, он заулыбался. Забрал ребро и сказал, чтобы я продолжил.

Я опускаю глаза и вижу в узкую щелку между костями огромное красное коровье лёгкое, сжимающиеся как целлофановый пакет после того, как из него высосал все пары клея. Корова делает вдох и красный пакет расправляется.

Выдох-вдох. Наклонившись, я слышу, как бьётся сердце. Оно где-то там, прячется от моих глаз, уткнувшись между лёгких, и когда лёгкое скукоживается — я его вижу. Огромное, как голова отца. Оно стучит. Стучит медленно и громко, как футбольный мяч об стену.

Отделив следующую пару рёбер, я приблизился к самому первому, и именно под ним и прячется коровье сердце.

Отец сказал, чтобы я был осторожен. Это самое опасное место, но, несмотря на всю опасность, мне надо учиться. Произнося эти слова, он посмотрел на Роже, словно ищет в ней поддержку своему решению. Потом он сказал, что мне пора стать ответственным, и всю эту ответственность вложить в удар.

Я ударил. Одно удара хватило, чтоб перерубить ребро в нижней части. Впереди самый ответственный удар. Последний! Нет, правильно говорить: “Крайний”. Но, походу дела, в моём случае, всё таки последний. Последний для коровы.

Давно я не испытывал такого пристального давления со стороны посторонних людей. Это как пойти пописать — я вот не могу пустить струю, пока рядом кто-то стоит. Жму-жму, а с конца даже не капает! Вот и сейчас, окружили меня со всех сторон и ждут чуда! Я так не могу!

Я зажмурился, от злости сжал губы, и уебал.

Горячая кровь брызнула мне на лицо, залила Роже платье, и струей ударило отцу в глаза. Даже залетело маме в ведро, испортив молоко.

Пиздец!

Корова сильно дёрнулась, лягнула меня, кинув в грязь, затем скрючилась, и в тот же миг обмякла, выкинув язык.

Завопила Роже, заорал отец.

Мне хотелось бить и бить! Бить дальше, пока окружающие меня крики не прекратятся! Отмахиваться от всех, даже не смотря на то, что я лежу в грязи…

Бить и бить…

Замолчите!

ПОЖАЛУЙСТА, ЗАТКНИТЕСЬ!

Я замахнулся, но мои ладони были пусты, лишь капли тёплой крови ощущались между пальцев! Я кинул взгляд на корову и увидел рукоять топора, скрывающуюся под медленно сдувающимся лёгким. Вот и пообедали. На удивление, отец вёл себя адекватно. Даже в критической ситуации он держал всё под контролем.

— Отто, быстро вставай!

Отец оседлал корову. Запустил руки ей в грудину, обхватил лёгкое и поджал его вглубь коровы — прямо туда, к желудку, словно парашют упаковал в рюкзак. Показался торчащий из сердца топор.

— Вынимай! Быстрее!

Топор вошёл не глубоко. Схватившись за скользкую рукоять, я с лёгкостью его вынимаю. Роже быстро наклоняется к грудине и начинает рисовать круги.

— Роже, деточка, давай, нужно оживить бурёнку! — у отца по лицу пот струится ручьями. Он смотрит то на Роже, то на меня. Его шея и лицо — красные, поросшие вздувшимися венами.

Роже опустила голову так, что мне не видно её глаз. Не видно её губ, а мне так хочется их видеть; шепчет она или молча создаёт магию, кружа своими ладонями над сердцем? Вопросы волновали меня больше чем судьба коровы.