Злодейка чужого мира

— Да, — эхом подтвердил Слуга. — Владелец поля мог уже давно умереть, но его приказ будет работать всегда. Чернотайя закольцована. Мы вошли в неё в начале месяца Ив и выйдем в начале месяца Ив. Все, что мы унесли из Чернотайи останется внутри Чернотайи — мы ничего не взяли, мы произвели равный обмен. Если мы возьмём больше, чем отдали, то просто не втиснемся в метку, если мы возьмём меньше, чем отдали, то метка не выпустит нас. А внутри Чернотайи всегда будет месяц Вод, который самые невезучие проходят насквозь, попадая в период Топей, всегда будет действовать приказ, отданный век назад, словно его отдали вчера, и он фонит силой и властью.

Ясмин поёжилась.

Условия в Чернотайе были действительно жесткие. Вот почему они не могут уйти без образцов. За них уже отдано что-то равное.

Стоило заговорить о Чернотайе, как память рекой, прорвавшая плотину, хлынула в ее голову, затапливая, выворачивая, оживляя давно уснувшие годы, вырывая с кровью дни, давно похороненные.

Она знает Чернотайю, она здесь… родилась. Не она, но Ясмин. Это ее любовь к Чернотайе ведёт ее по этим изувеченным землям к солнцу. На несколько секунд она забыла, как дышать.

— Я слышала, что в Чернотайе были случаи, когда метка возвращалась одна, без группы и мастера, — она едва перевела дыхание, так сильна и сладка была боль чужих воспоминаний. — Они попадали в водоворот одного дня и стоило им воспользоваться меткой, как их отматывало в прошлое в процессе активации. И они оставались внутри этого дня с уже пустой меткой, потому что метка единственная чуждая Чернотайе сила, способная преодолеть ее порог.

Номер Два пнул носком сапога невинные камнеломки и тут же отскочил, словно его стегнуло электрическим разрядом. То есть, его наверняка стегнуло электрически разрядом.

— Заплесневелые сказки, — буркнул он. Ожег Ямину неприязненным взглядом, явно припомнив кнут со схожим способом воздействия. — Они, по-твоему, и доныне где-то здесь бродят?

— Теоретически, — подтвердила Ясмин. — Но, скорее всего, погибли. Смерть не нарушает баланса Чернотайи — это естественный процесс. Ей глубоко безразлично в каком качестве находится ее материал, она, как ты видишь, использует любой.

— А я слышал, — вдруг мягко сказала Слуга, — что в каждой группе, отправленной в Чернотайю, всегда есть один погибший.

Это была уже опасная тема.

По-настоящему опасная, отчасти, потому что она не знала всего, но уже начинала подозревать. Так ли случайна была смерть номер Семнадцать? Не ее ли собственная рука подписала смертный приговор той доверчивой девочке? От этой мысли в груди делалось тесно и горько.

Ясмин с трудом усмехнулась.

— А я, — так же мягко ответила она, — слышала, что это заплесневелые сказки.

Слуга, с удовольствием изучавший ее открытое насмешливое лицо, рассмеялся. Он хлопнул по коленям и легко вскочил с камня, словно две бессонные ночи его и не коснулись.

— Что ж. Мы не можем нарушить приказ, но мы можем соблюсти его, обойдя причину, по которой он был создан. Все прошли экзамен слепоты?

Экзамен четвёртого, заключительного уровня для всех цветков без исключения полагал полный отказ от зрения, слуха и силы родовых тотемов. Чистый дар, идущий по сотворенному этим же даром оружию и физические навыки тела. Ум, хитрость, просчёт, умение анализировать и рисковать.

Разумеется, его прошли все. В Чернотайю не отправляли недоучек.

— Снимайте пояса, — весело объяснил Слуга в ответ на непонимающие взгляды. — Мы завяжем глаза и дадим слово чести. Как считаешь, мастер?

Это был выход.

Формально они соблюдали закон чести — не видеть обнаженного тела, не касаться обнаженного тела, не обнажаться с целью привлечения фертильного интереса. И при этом соблюдали приказ поля.

— Бред какой-то, — с ужасом сказал номер Два. Он уже завязал глаза собственным плясом — чёрным и широким, с маслянистым бархатным отливом. — Мастер, прошу вас, завяжите глаза.

Его голос дрогнул, и Ясмин вдруг увидела его совсем юным и испуганным. Семнадцать лет, и не минутой старше. Она била ребёнка!

Кнутом!

— Сколько тебе лет? — уточнила она с ужасом.

— Двадцать пять, мастер, — чуть помедлив, ответил тот.

Это было чуть лучше, чем семнадцать, но, честно говоря, ненамного. Ей было тридцать, когда она умерла. Сколько было настоящей Ясмин?

— Вы ровесники, — напомнил Слуга, словно отвечая на мысленный вопрос. — Разные ведомства, но один выпуск. Вы не встречались на экзаменах?

Номер Два промолчал, и Ясмин тоже. Его она не помнила.

Процесс перехода, превратился в самую страшную неловкость, которую Ясмин когда-либо испытывала. Они шли вслепую, перекликаясь, как перепелки.

Первое двоечасие она почти проснулась от стресса и ужаса перед незнанием ресурсов собственного тела, но теперь, когда двигаться и познавать мир под закрытыми веками было так же легко, как и с открытыми глазами, Ясмин начала засыпать. Кончится тем, что она просто упадёт и уснёт. Глаза, погружённые в темноту, дали мозгу сигнал к долгожданному отдыху.

— Не молчать, — сказала она громко. — Продолжайте говорить. О чем угодно, или мы здесь уснём и погибнем.

— Это поле должно когда-нибудь кончиться, — напряжённо сказал Слуга. — Ты знаешь, как его перейти?

Ясмин знала. Теперь в ее голове действительно была парочка спойлеров от хозяйки тела.

— Здесь есть пещеры. Мы движемся к холмам, среди которых скрыто несколько таких пещер. Формально пещеры не относятся к полю приказа, поскольку в них камнеломки не растут и соответсвенно соблюдать клятву, данную хозяину, там некому. Достаточно дойти до них.

— В них можно переночевать?

Голос Медведя звучал слишком близко, и Ясмин резко дернулась в сторону, стремясь увеличить разрыв. Пасёт ее, а, может, рассчитывает и прикончить ее тут, исходя страстной ненавистью. Ненавидь, ради всех соцветий, но только дай сначала выспаться и одеться! Она желает умереть с комфортом.

— Пещеры совсем небольшие, но их много, и они расположены цепью, так что мы разместился по одиночке, — она старательно контролировала голос, в который просачивалась запоздалая паника.

Зато она выспится, пока камнеломки невольно охраняют ее от дружелюбных соратников. Кто знает к каким выводам приведёт их мысль, что ненавистный мастер спит на расстоянии втянутой руки. Возможно, метка их и не остановит.

Они шли до холмов, когда солнце клонилось к закату. Дождь, настигший их на середине поля, беспощадно леденил кожу. Ясмин не чувствовала собственного тела, отяжелевшие ноги механически шагали вперёд, пальцы ловили вибрации предметов, бесконечно обмениваясь энергией с окружающим миром.

— Нашла, — наконец, крикнула она.

Чуть поодаль откликнулись Слуга и номер Шесть. Ещё дальше — номер Два.

Она заняла одну из крайних пещерок — тесную и почти выталкивающую ее обратно в сиренево-алый океан камнеломок, с редкими желтыми всполохами мутировавших цветов.

Сняла пояс, бросила вымокшую одежду в самый угол и почти упала на колени. Земля была прохладной. Ее тело, привыкшее к пытке голодом, холодом и страхом, плохо справлялось с новой хозяйкой, которая ежедневно получала тёплой ванну и свежую постель. Воспоминания о комфорте мучали ум.

Возможно, она уснула. Или, скорее, потеряла сознание.

Они с номером Два действительно виделись на экзамене.

Он — ещё более юный, холодный, лощеный и высокомерный стоял на чёрной площадке, символизирующей его ведомство. Один из самых сильных цветков в истории всей Квадры, лучший за последние двадцать лет в своём ведомстве, принадлежащий к главной ветке Тотема Повилики, старший сын, уже принявший тату своего рода. Блестящее будущее отметило его печатью власти, наделило его движения аристократичной небрежной леностью. Он резал неспешным шагом человеческое море, чёрный его плащ льнул к белым ступеням. Ясмин, так же одна из лучших в своём ведомстве, смотрела на него едва ли не открыв рот.

— Ясмин от павшего тотема Бересклета?

Он остановился около неё. На холодном лице жили задорные и насмешливые глаза. Ясмин, пересматривавшая чужие воспоминания, видела такие у зарвавшейся золотой молодежи. Наглые, не знающие ни боли, ни стыда дети, лишенные социального опыта. Играя в ледяного прекрасного принца, внутри он оставался вспыльчивым самодовольным юнцом, мало отличным от толпы собственных обожателей.