Бронте

Но, как ни ухаживали родные, как ни старался доктор, приглашённый отцом, переезд в родной дом не спас больную девочку. Всего лишь несколько дней она прожила в доме, куда так стремилась все эти долгие месяцы, когда каждый день она должна была выслушивать унижающие её порицания и терпеть наказания, холод и полуголодное существование, страдать не только за себя, но и за своих младших сестрёнок, которым ей так хотелось помочь.

Солнечный день шестого мая 1825 года ей уже не суждено было увидеть. Её веки сомкнулись навек. А Патрик потерял вторую Марию, так похожую на мать.

Элизабет, узнав о смерти старшей сестры, слегла, невероятная слабость придавила её к постели. Сёстры ухаживали за ней, как могли, но воспитатели пускали их к ней всё реже, опасаясь, что у Элизабет, как и у Марии, чахотка, но и отцу, недавно похоронившему дочь, пока не сообщали.

Шли дни, за окном солнышко всё больше пригревало, глаз радовала сочная зелень вокруг и пестрота распустившихся цветов. Весело щебетали птицы. А у Элизабет наворачивались слёзы, потому что ни весенней молодой и гибкой травы, ни шелестящих на ветру листьев, ни прекрасных летних цветов Мэри уже никогда не увидит, как и не услышит звонких птичьих песен и голосов сестёр, которые вспоминают её каждый день и будут помнить всегда.

Когда приехал отец, Элизабет тихо лежала, лишь иногда её худенькое тело сотрясал кашель. Кроткий и печальный взгляд её задумчивых глаз тронул отца, и он ужаснулся от мелькнувшей горькой мысли: «Неужели и она!» и тут же попытался себя убедить, что дома она поправиться. Тридцать первого мая Патрик отвёз домой не только Элизабет, но Шарлотту и Эмили.

Даже летнее тепло и забота родных уже не смогли помочь ослабленному и больному организму Элизабет. Она медленно угасала и всё больше становилась задумчивой. Однажды она спросила у отца: «Папа, я тоже умру, как и Мэри? И меня больше не будет с вами, как и её?» Патрик так растерялся, что не знал, как ответить умирающей дочери. От такого неожиданного вопроса он застыл, а внутри поднималась волна скорби, подкатывавшая удушающий ком к горлу, а к глазам предательскую влагу. Невероятных усилий ему стоило сдержаться и выдавить слова, которыми он надеялся её успокоить: «Ну, что ты дочка, ты поправишься, и скоро будешь играть со своими сёстрами и братиком. А потом, осенью вы снова пойдёте в школу». «О, папа, умоляю тебя, – еле слышно, но твёрдо произнесла Элизабет, – Не отправляй нас туда больше, пожалуйста! Пожалей нас, а то мы всё умрём!» После этих её слов Патрик только и мог кивать головой в знак согласия и пробормотал: «Ладно, доченька, ладно».

Но Элизабет прожила всего лишь две недели, пятнадцатого июня её душа покинула наш грешный мир. Шарлотта теперь стала среди детей старшей, и теперь она должна заботиться о маленьких Бронте.

Пастор Патрик Бронте понимал, что должен найти силы жить дальше, подавать пример стойкости прихожанам, но сорокавосьмилетнему мужчине, тоскующему по умершей жене и похоронившему своих двух старших дочерей, жизнь была не мила и горе, обрушившееся на его семью, изъело его страждущую душу.

Когда же летние каникулы закончились, Патрик снова привёз Шарлотту и Эмили в школу. Но у него навязчиво всплывали в памяти слова Элизабет, и он изредка стал навещать дочерей. Когда же понял, что наступающие холода и непрекращающаяся сырость могут пагубно отразиться и на их здоровье, то решил забрать из школы. К зиме девочки с радостью вернулись домой.

Глава третья. Дети.

В ту же зиму на службу в пасторат поступила коренная жительница Йоркшира, пятидесятичетырехлетняя Табби, дородная и практичная. Своим проницательным умом она быстро оценила обстановку в доме и стала незаменимой помощницей и советчицей детям, к которым прикипело её одинокое сердце. В течении последующих тридцать лет она была свидетельницей маленьких радостей и бесконечно долгих горестей семьи Бронте. Сострадая сиротам, Табби старалась обеспечить их теми маленькими удовольствиями, которые были в её власти, но, тем не менее, она не потакала детским шалостям и командовала ими частенько довольно резко.

Обучением девочек занялась мисс Брануэлл, превращая свою комнату на время уроков в классную. Патрика Брануэлла, или просто Брануэлла, как его все звали дома, наставлял отец, несмотря на советы друзей отдать сына в школу. Мальчик упорно занимался по несколько часов в день. Когда же почти всё время отца поглотили его пасторские обязанности, Брануэлл освоился в компании соседских сельских мальчишек.

Табби иногда по вечерам, когда была свободна от бесчисленных домашних дел, рассказывала детям всякие истории, которых знавала множество. Она жила в Хауорте в то время, когда в долине ещё не было заводов, а шерсть пряли сельчане округи вручную. Раз в неделю навьюченные шерстью и украшенные звонкими колокольчиками и цветной пряжей лошади торжественно шествовали через улочки Хауорта и далее по холмам к Колну и Берли. По ночам в лучах лунного света серебрились полупрозрачные крылышки и благоухающие платьица фей, которые посещали тогда этот край. Тому было не мало свидетелей, как утверждала Табби. Дети внимали рассказам о старине с трепетным интересом. Она говорила им, как жили раньше, как распадалось дворянство и разорялись благородные его представители, открывала им некогда страшные тайны гибели целых семейств и связанные с этим суеверия.

От отца дети слышали пространные рассуждения о политике и различных общественных делах, и по его примеру пытались размышлять и давать оценку заметным деятелям страны и важным, по их мнению, событиям. Так же, как и отец Шарлотта примкнула к партии Тори. Она старательно подражала взрослым, ведь ей теперь надо опекать сестрёнок и братика, среди них она старшая. Ей принадлежит инициатива многих их игр.

Однажды, когда уже смеркалось, и за окном снежная метель кружила вихри, а ветер гнул ветви и противно завывал в дымоходе, дети сидели на кухне возле камина и смотрели на искрящиеся, игривые язычки пламени. Их губки были надуты, а лица недовольны, потому что они обиделись на экономную Табби, которая отказалась дать им свечу. Молчание прервал вздох Брануэлла и его возглас:

–Я не знаю, что делать.

– Иди в кровать, – отреагировала Табби.

– Я бы предпочёл сделать что-нибудь другое, – возразил он.

Шарлотта, которая задумчиво смотрела на сгорающие поленья в камине, загадочно улыбнулась, блеснули её карие глаза, и она произнесла:

– Табби, ну почему Вы сегодня так мрачны? Давайте, представим, что у каждого из нас есть свой собственный остров!

Сильные руки строгой служанки продолжали месить тесто, но уголки её губ иронично дрогнули. А дети тут же принялись делить между собой известные им острова, населяя их достойными мужами. Бой часов, пробивших семь и призвавших ребят в постель, не прекратил их интереса к новой игре, которую они назвали Островитяне и, которая длилась многие месяцы. За ней последовали другие, не менее увлекательные для маленьких Бронте.

Большую часть времени дети проводили дома, размышляли над прочитанным, наблюдали, что происходит вокруг. Когда же взрослые были заняты и, когда им не хватало новых впечатлений, они придумывали сами разные таинственные истории и это их так увлекло, что постепенно фантазия и воображение порождали творчество. Дети с удовольствием сами писали стихи и рассказы, занимались живописью.

Когда пастора посещали прихожане с различными просьбами, и когда сам Патрик Бронте обдумывал тему и текст очередной проповеди, он требовал, чтобы в доме царила тишина, и дети, которым так хотелось погоняться друг за другом по комнатам, и шумно поспорить и поиграть в мяч или куклы, вынуждены были вести себя тихо, дабы не мешать отцу. Постепенно подвижные игры сменились более тихими, но не менее интересными, дети увлеклись литературными фантазиями. Они стали выпускать домашний литературный журнал, писали и разыгрывали пьесы, декорации к которым рисовал Брануэлл. Частенько единственным зрителем их драмы «Молодые люди» оказывалась лишь Табби, и этого было достаточно, чтобы осчастливить маленьких авторов.