Страница 13 из 35
Его отец был генералом, и, когда началась война, Борис учился в кадетском корпусе военной академии.
По молодости лет он не мог принимать участие в боевых действиях и был вынужден из-за линии фронта наблюдать крушение царского режима.
Затем, после окончания Первой мировой, наступили смутные времена, и разрозненные остатки царской армии при нерешительной поддержке их бывших союзников втягивались в проигрышную борьбу с большевиками.
Борису было восемнадцать лет. Отец его погиб на фронте, а мать укатила в Америку.
Военная академия закрывалась, и Борис вместе с несколькими товарищами по кадетскому корпусу решил пойти на службу в последнюю царскую армию, которая под командованием Колчака сдерживала большевиков в Сибири.
Странная это была армия. Кавалеристы без конницы, моряки без кораблей, офицеры взбунтовавшихся полков, пограничные гарнизоны и личные адъютанты, ветераны Русско-японской войны и не нюхавшие пороху мальчишки вроде Бориса.
Помимо всего перечисленного, в состав армии Колчака входили части и подразделения союзных держав, направленные туда их переменчивыми правительствами и, судя по всему, благополучно ими забытые; были британские инженерные войска и несколько французских артиллерийских частей; плюс офицеры связи и военные атташе при Генеральном штабе.
Среди таких атташе был офицер французской кавалерии несколькими годами старше Бориса. До войны большинство образованных русских владели французским языком, как родным.
Борис и французский атташе подружились. Они часто выходили вместе покурить за компанию и делились воспоминаниями о довоенной Москве и Париже.
Через месяц-полтора стало ясно, что колчаковская кампания обречена на провал.
В конечном итоге совет офицеров принял решение прорываться на восточное побережье по единственному открытому пути и оттуда пытаться бежать в Европу.
Для прикрытия отступления пришлось оставить вооруженный отряд, и так вышло, что и Борис, и его французский товарищ получили назначение в этот арьергард. В следующем же бою малочисленный заградотряд был разбит наголову.
В живых из офицерского состава остались только Борис и его друг, но положение их было практически безвыходным.
Без вещей, без средств к существованию, они оказались одни на пустынной территории, патрулируемой войсками противника и населенной дикими азиатами.
У француза, предоставленного самому себе, шансы на побег были ничтожны, но форма русского офицера пока что имела кое-какой престиж в окрестных деревнях.
Борис одолжил другу собственную шинель, чтобы тот спрятал под ней французскую форму, и они вместе месили снег, пробиваясь к границе.
В итоге они оказались на японской территории. Здесь все русские находились под подозрением, так что настал черед француза обеспечивать им безопасное продвижение к ближайшему французскому консульству.
Теперь главной целью Бориса стало воссоединение с матерью в Америке. А его другу надлежало вернуться в Париж и доложить о себе. На том они и расстались.
Простились они душевно, пообещав друг другу увидеться, когда утрясут все свои дела. Но в глубине души оба сомневались, что счастливый случай когда-нибудь снова сведет их вместе.
Протекли два года, и вот в один весенний день бедно одетый русский парень очутился в Париже – с тремя сотнями франков в кармане и всеми своими земными сокровищами в вещмешке.
Это был совсем не тот жизнерадостный Борис, который бросил военную академию и подался в армию Колчака. Америка оказалась мало чем похожей на ту Страну Безграничных Возможностей, какой он ее себе представлял.
Его мать продала драгоценности и кое-что из личных вещей, которые ей удалось привезти с собой, и завела небольшое дело по пошиву одежды.
Шансов получить там постоянное место у Бориса не предвиделось, так что после двух-трех месяцев случайных заработков он устроился на пароход в Англию, чтобы отработать стоимость билета.
За несколько следующих месяцев Борис успел поработать официантом, шофером, платным партнером в танцзалах, докером – и дошел до грани нищеты.
В конце концов он встретил старого друга своего отца, в прошлом – первого секретаря дипломатического корпуса, ныне работавшего парикмахером.
Тот посоветовал ему попытать счастья в Париже, где уже сформировалась большая русская община, и дал денег на дорогу.
И вот в то самое утро, когда у деревьев на Елисейских Полях как раз начинали лопаться почки, а кутюрье выставляли там свои весенние коллекции, Борис оказался в очередном чужом городе – в затрапезных обносках и один как перст.
Весь его капитал в пересчете на английские деньги составлял около тридцати шиллингов, и, не имея ни малейшего представления о том, что с ним будет дальше, он решил позавтракать.
Какой-нибудь англичанин, оказавшись в столь же затруднительном положении, вне всякого сомнения, не преминул бы для начала все тщательно рассчитать.
Он бы определил, на какой максимальный срок ему хватит имеющихся у него денег, и методично придерживался рамок бюджета, пока не собрался бы снова «искать работу».
Но когда Борис стоял, пересчитывая эти жалкие гроши, ему вдруг будто что-то стукнуло в голову.
В такой крайней нужде он едва ли мог надеяться протянуть больше двух-трех недель. По их истечении он окажется в точно таком же положении, но на две недели старше, без гроша за душой и ни на йоту не приблизившись к работе.
Так какая же разница, сейчас или две недели спустя? Он был в Париже, о котором столько читал и слышал. И для начала решил как следует поесть, а в остальном положиться на волю случая.
Борис часто слышал, как в разговоре отец упоминал о ресторане «Ларн», но понятия не имел о его местонахождении и поэтому взял такси. Он вошел в ресторан и уселся в одно из кресел, обитых красным плюшем, не обращая внимания на официантов, с подозрением посматривавших на его обноски.
Без тени смущения огляделся вокруг. Здесь было спокойнее и вроде отсутствовала та помпезность, которой отличались крупные рестораны Нью-Йорка и Лондона, но беглый взгляд на меню убедил его, что это не то место, куда часто наведываются бедняки.
Затем он начал заказывать завтрак, и манера поведения официанта резко изменилась, когда он понял, что этот эксцентрично одетый клиент не нуждается в советах при выборе блюд и вина.
Он съел свежую икру, садовую овсянку в портвейне[65] и креп-сюзет[66], выпил бутылку винтажного кларета и бокал очень старого коньяка «Фин-Шампань», а потом изучил несколько хьюмидоров[67] с сигарами, прежде чем выбрал идеальную.
Покончив с едой, он попросил счет. Двести шестьдесят франков. Двадцать шесть выдал на чай официанту и четыре – швейцару, который принял у него шляпу и вещмешок. Семь франков стоило такси.
Через полминуты он стоял на краю тротуара ровно с тремя франками на все про все. Но ланч был великолепен, и Борис о нем не жалел.
Пока он стоял, соображая, что делать дальше, сзади вдруг кто-то тронул его за руку, и, обернувшись, он увидел изящно одетого француза, очевидно только что вышедшего из ресторана. Это был его друг, французский атташе.
– Я сидел за столиком позади тебя, – сказал он. – А ты меня даже не заметил, так был поглощен едой.
– Возможно, это была моя последняя еда на неопределенное будущее, – пояснил Борис, и друг его рассмеялся, приняв эти слова за шутку.
Они двинулись по улице, торопливо разговаривая. Француз поведал, как он уходил в отставку, когда закончился срок его службы в армии, и сообщил, что теперь он глава процветающего предприятия, связанного с автомобильным бизнесом.
– Да и ты не промах, – сказал он. – Я был рад увидеть, что ты тоже преуспеваешь.
– Преуспеваю? Да на данный момент у меня в кармане ровно три франка на всю оставшуюся жизнь.
65
Для употребления в пищу эту деликатесную птицу откармливают пшеном в темноте, так как темнота активизирует ее потребность в еде, после чего топят в арманьяке и жарят целиком. Подают также целиком, прикрыв салфеткой. Во Франции охота на этих птиц официально запрещена в 1999 году.
66
Креп-сюзет – французский десерт, представляющий собой блины с соусом из карамелизированного сахара, масла, мандаринового или апельсинового сока и цедры, их поливают ликером «Гран-Марнье», «Трипл-сек» или апельсиновым «Кюрасао», затем фламбируют.
67
Хьюмидор – деревянный ящичек (шкатулка) для сигар.