Страница 4 из 15
Отец семьи на следующий день тяжело заболел. Его жена с ним и старшей дочерью с мертвым ребенком на руках сошли на ближайшей большой остановке. Голубоглазая женщина осталась одна. Проводник-татарин отечески опекал ее, приносил сладкий чай, воду на остановках, сам готовил ей еду и отводил в свое купе, чтобы она могла покормить ребенка. Простирнув пеленки из разрезанной им простыни, она отжимала их, просила Марию Оскаровну подержать мальчика и выходила. Она сушила пеленки теплом своего тела, разложив их на животе. Когда она возвращалась, на ее платье было мокрое пятно: «Так и осталась в моей памяти. Мадонна войны – заплаканное юное лицо и мокрое пятно на животе».
Это путешествие оставило огромный след в мироощущении мальчика, часами смотревшего в окно с верхней полки плацкартного вагона. Впервые к десятилетнему Жоре Волосевичу пришло осознание огромных пространств, многоликой красоты природы и драматичности человеческих судеб: «Это было настоящее познание страны и жизни».
Поезд довез семью до Джамбула, откуда на стареньком автобусе они добрались до Фрунзе, а потом на попутных машинах и лошадях к конечному пункту долгого пути – киргизскому селу Чалдовар. В нем жило много лишенных имущества и высланных украинских кулаков. Вырванные из родных мест, вышвырнутые посреди киргизской степи, они были брошены умирать или выживать в чужом азиатском краю.
Некоторые во время коллективизации сами бежали из родных мест в Среднюю Азию в надежде уцелеть и сохранить хоть какое-то имущество.
На новом месте умелые и трудолюбивые мужики обжились и со временем построили беленькие украинские хатки. Молодые мужчины ушли на фронт, но ловкие украинские дивчины прекрасно справлялись с полевыми работами. В семьях не стихал конфликт поколений. «Старики неисправимы!» – с отчаянием говорили девушки-комсомолки об упорстве старшего поколения, не желавшего понимать преимущества коллективизации и советской власти. Матери глубоко вздыхали, отцы угрюмо усмехались молодому энтузиазму неразумного потомства.
Жоре и его семье, бабушке Доне, тете Иде и Ниночке, была выделена комнатка в одной из украинских хаток. На единственной постели спали бабушка с девочкой. Мальчик и тетя Ида устраивались на ночь на узлах. Стола в комнате не было, ели на чемодане. Хозяева жалели детей, делясь иногда густым борщом, вяленым мясом и варениками.
Кроме киргизов и украинцев, в селе жили высланные чеченцы, державшиеся особняком. В письме дочери Марине Владимов вспоминал, как в 1941-м, вскоре после приезда, десятилетним мальчишкой «сверзился в арык и готов был предстать пред Божьим престолом – будучи омытым, но не причастившимся, – и мальчик-чеченец из ссыльных, старше меня года на два, кинулся в поток и вытащил» (04.10.1995, FSO).
Рабочих в колхозе не хватало, и школьники помогали после занятий. Рослый и сильный Жора, научившись управлять волами, стал возчиком, небольно нахлестывал волов вожжами и громко, с удовольствием цокал и покрикивал. Совхоз выращивал сахарную свеклу и поставлял ее в районный центр на сахарный завод. Обратно из города везли свекольный жом на корм скоту. Мальчику платили копейки за набегавшие трудодни и иногда давали продукты: «Я гордился и чувствовал себя кормильцем, хотя жили мы голодно».
Впечатления жизни и работы в колхозе навсегда остались в памяти, уже в детстве зародив в нем сомнения в эффективности колхозной системы, что в будущем было замечено органами госбезопасности.
Оставив сына с родными в Чалдоваре, Мария Оскаровна уехала к новому местонахождению училища в Саратов. Во время войны преподавание русского языка и литературы в военных училищах было отменено, поэтому на новом месте мать работала заведующей библиотекой. В 1942 году, получив ведомственную комнатку, Мария Оскаровна выхлопотала разрешение съездить за сыном и привезти его из Киргизии. Он был счастлив возвращению к жизни с ней в военном городке.
Неподалеку от училища была городская тюрьма, а через дорогу – кладбище, где хоронили узников. Никто не сомневался в том, что они были уголовниками. Наклонив кузовок набок, солдаты сваливали голые мертвые тела в неглубокую яму, забрасывая сверху комьями земли. Истощенность трупов поражала даже в голодное военное время. Мать, не выдержав, подошла однажды к солдатам, почтительно откозырявшим при виде ее капитанских погон. «Как же вы их швыряете… даже могилу не выкапываете?» – с упреком сказала она. «Так ведь нам лишь бы землей присыпать, товарищ капитан. Начальство не заругает, а мертвые не придерутся, им-то что…» – лениво ответил один из конвойных[14]. Позднее Владимов узнал, что зимой 1943 года в той саратовской тюрьме умер от голода основоположник советской генетики академик Николай Иванович Вавилов[15]. Уже взрослым Владимов не раз думал о том, что они с матерью, возможно, были единственными свидетелями страшных похорон великого ученого.
Во время летних лагерей весь состав училища жил в палатках вблизи аэродрома, откуда взлетали бомбардировщики, направлявшиеся к Сталинграду. Немецкая авиация регулярно бомбила аэродром. Осколки сыпались на лагерь, пробивая брезент палаток. Когда начиналась атака, сын с матерью, взявшись за руки, ложились на пол под кровать, и мать старалась прикрыть его своим телом. Уже взрослым Владимов рассказал Марии Оскаровне, что он молился, чтобы его убило, если она погибнет. Мать вдруг заплакала. Коммунистка и убежденная атеистка, она тоже молилась памятными с детства словами еврейской молитвы – чтобы выжил сын[16]. «Очень страшно было… Но Бог спас».
В январе 1943 года Жора Волосевич решил, что «…пришла пора защищать Отечество – во мне проснулся Петя Ростов». Сговорились с другом вместе убежать на фронт. Тайно сушили хлеб и копили сахар, возбужденно обсуждая маршрут. Благоразумный друг в последний момент испугался. Но Жора не отступил и, прихватив мешочек с сухарями и несколькими вареными картофелинами, направился «прямо к Сталинграду». «Компаса у меня не было, но к Сталинграду летели тяжело нагруженные бомбардировщики, а при полете назад звук был другой – они летели пустыми». С наступлением темноты полеты прекратились, замела поземка, и мальчик заблудился. Замерзнув и устав от колючего ветра и долгого пути, он собирался забраться в снег, что окончилось бы трагически. Но тут раздался шум шедшей мимо поля танковой колонны. Вылетев на дорогу, продрогший беглец попросился в танк. Танкисты, понимая, что ребенок погибнет, взяли его внутрь, по рации сообщив о происшествии командиру. Пока, воображая себя «сыном полка», отогревшейся вояка перекусывал и пел экипажу военные песни, подкатил на «виллисе» командир. Забрав смельчака, он повез его назад в Саратов. «Мать вся дрожала, переволновалась», – вспоминал Владимов. «Вы воспитали героя, но воевать он пока еще маленький», – в утешение сказал командир Марии Оскаровне и уехал, почтительно откозыряв. И Жора опять начал ходить в школу, где учителя, посматривавшие на него с любопытством, уделяли ему больше внимания. Мать старалась проводить с ним побольше времени, они читали вместе и разговаривали о литературе: «Я эти часы с ней очень любил. Она и сама писала стихи и остро чувствовала каждое слово. Стихи Пушкина были частью ее речи, и это я перенял».
Самой тяжелой военной потерей была для Владимова гибель отца. Николай Степанович Волосевич с семьей не успел эвакуироваться, так как был сразу мобилизован на строительство оборонительных сооружений под Харьковом. Но немецкие войска наступали с такой быстротой, что оставленные в городе люди построить толком ничего не успели и уехать им не удалось. Белла Зиновьевна, кроме того, очень боялась, что в переполненных поездах ребенок может заболеть. Волосевичи решили, что, беспартийные школьные учителя, они не будут представлять для немцев особого интереса и дождутся скорого освобождения Харькова советскими войсками. Одним из последствий пакта Молотова – Риббентропа было отсутствие у населения информации о действиях и идеологии фашистов, в частности о расовом вопросе, что привело к гибели многих людей.
14
Такая «не могила, а неглубокая ямка» появилась позднее в сцене казни заключенного в «Верном Руслане» (Владимов Г. Собр. соч. Т. 1. С. 300).
15
По официальным данным, Н.И. Вавилов умер 26 января 1943 года в Саратовской тюрьме № 1.
16
В интервью, записанном мной, а также в рассказах дочери и некоторым знакомым Владимов излагал немного другую версию: они оба молились, чтобы если погибнуть, то вместе. Но однажды мы заговорили о том, что в кризисных ситуациях неожиданно проявляется заложенное с детства, и тогда он вдруг сказал мне, что мать во время бомбежек быстро-быстро бормотала на незнакомом языке – молилась «по-еврейски».