Страница 3 из 15
В квартире, где он жил с матерью, постоянно работало радио, и мальчик невольно прислушивался к нему, возясь со своими игрушками. Матери, уходившей в магазин или по делам, часто приходилось оставлять его в комнате одного. Трехлетним малышом 1 декабря 1934-го Жора услышал по радио новость, значения которой не понял. Но слово «убит» и весь тон сообщения поразили ребенка, и он, как мог, передал содержание матери: так Мария Оскаровна узнала об убийстве в Ленинграде Сергея Мироновича Кирова. Мальчик навсегда запомнил ее реакцию: «…ужаса от происшедшего и, как мне даже тогда почувствовалось, какого-то беспокойства. Я помню, что мне вдруг стало страшно, и я заплакал». Оба, каждый на своем уровне, интуитивно уловили смысл происшедшего, о чем впоследствии писал К. Симонов[8]: «…трудно представить себе, какой страшной силы и неожиданности ударом было убийство Кирова. Во всей атмосфере жизни что-то рухнуло, сломалось, произошло что-то зловещее»[9].
Частые игры в одиночестве способствовали рано развившемуся интересу к чтению, которое стало любимым занятием мальчика с пяти лет. Доступные детские книжки были быстро проглочены, после чего Жора стащил с материнской полки роман Николая Островского «Как закалялась сталь». Попытки Марии Оскаровны отвлечь сына от преждевременного чтения успехом не увенчались. Книга была преодолена, а мнение пятилетнего критика высказано матери решительно и категорично: «Интересно про войну. А там про любовь всякую, нежности – очень скучно. И даже непонятно, зачем он это написал, только испортил…» Возможно, это раннее чтение пробудило его прошедший сквозь всю жизнь интерес к военной истории.
В 1934 году Мария Оскаровна получила место преподавателя русского языка и литературы в Харьковском кавалерийском пограничном училище имени Дзержинского, принадлежавшем ведомству НКВД[10]. Весной 1935 года мать с сыном поселились в комнатке при училище. Перед войной Марии Оскаровне было присвоено звание капитана. В училище, кроме кавалерийского, были танковое и авиационное отделения. Тренировочные полеты проводились на самолетиках У-2, называемых непочтительно «кукурузниками» и «Русь-фанерой». Жора мечтал о профессии летчика, но в ожидании лучших времен записался в кружок юных собаководов, где дети под руководством специалиста воспитывали щенков для пограничников. После этого щенков забирали в особые школы, где из них делали настоящих сторожевых зверей. Опыт этих занятий очень пригодился Владимову при написании «Верного Руслана».
Официальный развод родителей был оформлен в 1940-м, и Николай Степанович женился вторично. Его жена Белла Зиновьевна Идлин (родные и друзья называли ее Беллюся или Люся) приняла пасынка ласково, и мальчик часто и с удовольствием бывал в новой семье отца. 14 апреля 1940-го родилась его единокровная сестренка Елена, Алена, как ее сразу стали называть в семье, и Владимову запомнилось одно из последних застолий – в феврале 1941 года праздновались его десятилетие и десять месяцев со дня рождения девочки: «Отец был счастлив, много смеялся, трепал меня по голове и говорил, что, как только я подрасту, мы поедем путешествовать по Кавказу. Я сразу стал мечтать, как мы с ним вдвоем отправимся в дорогу».
Отец и сын не представляли себе в тот радостный праздничный вечер, как скоро им предстоят дороги в разные концы земли: Николаю Степановичу в набитом людьми товарном вагоне к гибели в чужой враждебной стране, его сыну – в далекий азиатский край в поезде, переполненном бегущими от войны.
Глава вторая
Война
Утром 22 июня 1941 года Жора Волосевич с матерью направлялись в нелюбимый пионерский лагерь, находившийся в селе Ракитное на реке Мжа. В то лето, к большому удовольствию мальчика, отправка в лагерь затянулась из-за плохой погоды. Но с 18 июня начались теплые дни, и в воскресенье мать с сыном сели в переполненный пригородный поезд. В 12:15 по громкоговорителю в вагоне выступил нарком иностранных дел СССР В.М. Молотов, объявивший о нападении Германии на Советский Союз. Какой-то мужчина громко сказал непонятную для ребенка фразу: «Вот тебе и “муссируют”… Вечно врут!» – и зло выругался. На него сердито шикнула жена, и все сразу заговорили вполголоса. Позднее Владимов осознал, что это была ссылка на заявление ТАСС: «Еще до приезда английского посла в СССР г-на Криппса[11] в Лондон, особенно же после его приезда, в английской и вообще в иностранной печати стали муссироваться слухи о “близости войны между СССР и Германией”…
Несмотря на очевидную бессмысленность этих слухов, ответственные круги в Москве все же сочли необходимым, ввиду упорного муссирования этих слухов, уполномочить ТАСС заявить, что эти слухи являются неуклюже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил, заинтересованных в дальнейшем асширении и развязывании войны (из заявления ТАСС // Известия. 1941. 14 июня)».
После правительственных заверений известие о нападении было огромным шоком.
Услышав о начале войны, Жора возбужденно объявил на весь вагон: «Вот сейчас мы немцам набьем морду!» Мать, прижав мальчика к себе, сказала ему на ухо: «Тихо, сыночек, тихо, война!»
Через три дня Мария Оскаровна забрала сына из лагеря домой. Бомбежки Харькова начались почти сразу, даже дети дежурили на крышах, сбрасывая зажигалки клещами. На площади Дзержинского лежал сбитый немецкий самолет. Все тащили детали, и Жора, отправившись на него посмотреть, тоже вынес колесико «из какого-то необыкновенного металла», поразившее его легкостью. На улице возле домов копали рвы, накрывавшиеся бревнами, поверх которых насыпали землю, чтобы прятаться во время бомбежек. Окна заклеивали газетой крест-накрест от взрывных волн. В бомбоубежище спускались в противогазах, матери удалось достать для сына детский. «Первые дни война казалась мне интересной, взбудоражила всех, изменила всю жизнь. Но начались бомбежки, и лежали в крови убитые люди на улицах, скорая увозила раненых, появились беженцы, и сделалось страшно».
3 июля 1941 года, стоя с матерью среди курсантов и офицеров училища, мальчик услышал из громкоговорителя запоздавшие слова Сталина: «Братья и сестры!» Тогда они показались ему «пронзительными», вероятно, потому, что он проникся настроением толпы, внимавшей каждому слову вождя. Но много лет спустя он писал А.И. Солженицыну:
Речь Сталина 3-го июля я слушал 10-летним в Харькове, в толпе молодых командиров, вчерашних курсантов училища… завтрашних мертвецов либо пленных (ни одного я вовсю остальную жизнь не встретил); тут, разумеется, никто репродуктору не грозил, слушали угрюмо – и, как мне теперь кажется, улавливали некое обещание: вот, мол, отобьемся, победим, и все пойдет по-другому… Не так давно «Свобода» ту речь воспроизвела – Боже, ничего этого не было, никаких обещаний, ни удержанных слез, ни сдавленного дыхания, одно сухое бубненье с акцентом… Вот что с нашим восприятием делает время! (07.05.1993, FSO. АП[12])
Хотя офицеров не отпускали, мать получила разрешение отвезти сына в эвакуацию. С ними в поезде для семей военных ехали бабушка Доня и младшая сестра матери Ида с маленькой дочкой Ниночкой. Дед умер незадолго до начала войны. 16 сентября Жора навсегда простился с отцом, в последний раз крепко прижавшим его к себе на перроне вокзала, и за месяц до оккупации Харькова выехал в Киргизию.
Поезд медленно двигался через Украину, Россию и Среднюю Азию, простаивая часами, чтобы пропустить военные эшелоны и товарные составы. Железную дорогу бомбили, трудно было доставать еду и воду, но с избытком хватало впечатлений.
Глядя из окна, мальчик увидел на одной из станций очень молодую черноволосую женщину с ярко-голубыми глазами, почти без вещей, с грудным ребенком на руках. Рядом стояли растерянные родители и старшая сестра, тоже с младенцем. Голубоглазая женщина вынула из полотенца и дала добродушному проводнику-татарину плату за проезд – набор серебряных ножей, вилок и ложек. Он покивал, взял столовое серебро и посадил всех в вагон. Еврейская семья бежала от немцев. Молодая женщина была в прострации и приходила в себя, только когда начинал плакать ребенок. Чудом попав в один из последних уходящих к центру страны поездов, она потеряла все, кроме паспорта и серебра, свадебного приданого, которым расплатилась с проводником. Муж был в армии, и она не знала, жив ли он и где находится. Каждый раз, когда она хотела говорить, из нее вырывались рыдания, которые она с трудом подавляла. Крошечная, почти не плакавшая девочка ее старшей сестры умерла через несколько дней. Проводник-татарин принес наволочку, в которую, как в саван, завернул мертвого ребенка. И приняв от него в руки маленький белый сверток, мать девочки вдруг «страшно, по-звериному завыла. И как ток горя пронесся по вагону от ее воя». Заголосили женщины, прижимавшие к себе громко плачущих детей, плакали, не прячась, старые мужчины, плакал проводник-татарин, гладивший безутешную мать по плечу и бессмысленно повторявший: «Нитцево, нитцево, ты эта… эта…» Это бормотание и общий плач впервые пронзили мальчика острым чувством происходящей катастрофы и чужого страдания: «Я вдруг почувствовал соленый вкус на губах и понял, что тоже плачу. И что-то сдвинулось во мне, как будто заработала турбина[13]. С этого воя проснулось мое писательское сознание. Я стал подсознательно все запоминать и все детали откладывать в памяти».
8
Симонов Константин (Кирилл) Михайлович (1915–1979) – писатель, сценарист, журналист; главный редактор «Нового мира» в 1946–1950-м и 1954–1958 годах.
9
Симонов К. Глазами человека моего поколения // Истории тяжелая вода. М.: Вагриус, 2005. С. 307.
10
По документам ее служба началась в январе 1935 года, но, вероятно, это связано с проверками и бюрократическими проволочками при оформлении на работу. Фактически она преподавала в училище с сентября 1934-го.
11
Криппс Ричард Стаффорд (1889–1952) – посол Великобритании в СССР с мая 1940 года по январь 1942-го. От имени Великобритании подписал в июле 1941 года советско-британское соглашение о совместных действиях в войне против Германии.
12
См. Архивное приложение к главе 21.
13
Я спросила Владимова, связана ли «турбина» со строчками Бориса Пастернака из стихотворения «Так начинают. Года в два…» о пробуждении детского сознания: «Так начинают понимать. / И в шуме пущенной турбины / Мерещится, что мать – не мать, /Что ты – не ты, что дом – чужбина…» Он ответил: «Да, возможно… Я, когда сказал, не думал, но, скорее всего, – оттуда».