Полиция памяти

«Экономическая газета» и пакет из булочной в их стиснутых пальцах расползлись мокрыми клочьями. А булки в пакете размякли так, что уже не съешь.

Стянув пальто, редактор R откинулся в кресле и закрыл глаза, пытаясь отдышаться. Старик, желая согреть его как можно скорее, засуетился вокруг — то подвигал поближе обогреватель, то, притащив откуда-то одеяла, укутывал беглеца. Куда бы он ни двинулся, за ним оставались сплошные лужи, от их одежды валил густой пар.

Несколько минут мы сидели, уставившись на обогреватель, и слушали шум дождя. Любому из нас явно было что сказать, но словно некая тяжесть в груди мешала словам прорваться наружу. Ярко-красное пламя бойко подрагивало в круглом печном оконце.

— Все прошло точно по плану, — пробормотал старик словно самому себе. — А дождь смыл все следы…

Мы с редактором посмотрели на него.

— Какое счастье, что вы теперь в безопасности! — воскликнула я.

— …Но мы все равно не исключали, что за нами увяжется хвост. И на всякий случай вернулись в обход.

— Но я поражен! — сказал редактор R. — В жизни бы не догадался, что ты устроишь убежище у себя же дома!

Каждый из нас старался говорить полушепотом. Словно боясь, что, потревожив тишину гостиной, мы разбудим нечто недоброе.

— Да, мы не связаны ни с какими подпольщиками. Все это я спланировала сама… Ах, да! Познакомьтесь, пожалуйста. Это наш единственный помощник. Человек, который был другом моей семьи задолго до того, как я родилась.

Выпростав руки из-под одеял, мужчины обменялись рукопожатиями.

— Даже не знаю, как вас благодарить! — признался R, но старик лишь смущенно покачал головой.

— Сейчас я напою вас чем-нибудь горячим, — объявила я и прошла на кухню. Подогрела чашки, заварила чай немного крепче обычного. И мы стали пить его опять в тишине.

Постепенно оба обсохли. Волосы R снова стали пушистыми, на щеки старика вернулся румянец. Дождь за окном все хлестал с прежней силой. Когда все три чашки опустели, я предложила:

— Ну что… Пойдемте смотреть вашу комнату?

* * *

Когда я закатала край ковра над люком, редактор разинул рот от удивления.

— Ну просто лестница в небеса! — пробормотал он.

— Внутри, конечно, тесновато, но безопаснее места не придумаешь. Никто снаружи ничего не увидит и не услышит ни звука.

Мы спустились по лесенке внутрь — старик, следом я, и за мной уже R. Нечего и говорить, втроем в убежище было не развернуться вообще. Редактор взгромоздил на кровать разбухший портфель. Обычно набитый рукописями и вычитанными гранками, на сей раз тот явно хранил в себе кое-что поважнее.

Старик показал, как работают электрокамин, туалет, переговорная труба и прочие удобства. После каждого объяснения редактор одобрительно кивал.

— Боюсь, вам еще много чего понадобится. Но пока наш дедуля с нами, беспокоиться не о чем. Эти руки могут изготовить почти всё на свете! — сказала я и легонько похлопала старика по спине.

Старик опять засмущался и почесал седину на затылке. Редактор R едва заметно улыбнулся.

Объяснив все, что нужно, мы со стариком решили вернуться наверх и дать новоселу отдохнуть. Чего-чего, а стресса на него сегодня навалилось куда больше нашего. Как я понимала, ему наверняка нужно побыть одному, чтобы переварить столь внезапную разлуку с семьей.

— В двенадцать принесу обед, — сказала я, притормаживая на лесенке. — Как только вам что-нибудь понадобится, вызывайте меня по трубе!

— Спасибо! — ответил R.

Я закрыла люк, застелила крышку ковром. Но еще долго стояла, глядя себе под ноги, не в силах двинуться с места. Его «спасибо» повторялось эхом в моих ушах, снова и снова. Так, словно голос его медленно поднимался ко мне из неведомых глубин.

11

С тех пор, как R спустился в убежище, прошло уже десять дней. Но мы с ним все никак не могли привыкнуть к такому странному образу жизни. Каждый раз нам приходилось четко договариваться: когда приносить еще кипятку для его термоса, во сколько подавать очередную еду, скоро ли менять постель и так далее.

Я усаживалась за стол поработать, а голова была забита мыслями об убежище, так что новая книга продвигалась с трудом. Я представляла себе, как, наверное, страшно в таком затворничестве недостает собеседника, но потом убеждала себя, что не стоить лезть человеку в душу, — в конце концов, он всегда может вызвать меня по трубе.

Сколько бы я ни напрягала слух — признаков жизни под полом не отслеживалось. Но именно эта мертвецкая тишина и заставляла неустанно тревожиться, в порядке ли мой жилец.

Хотя постепенно у нас сформировалось-таки нечто вроде негласного расписания. К девяти утра я собирала на подносе завтрак, заливала в термос кипяток, приносила все это в кабинет и стучала по крышке люка. Взамен получала опустевший пластмассовый бак, который тут же наполняла водой. Обед приносила в час. Если R в чем-то нуждался, он давал мне список и немного денег, и я закупала все на вечерней прогулке. В основном это были книги, а также сменные лезвия для станка, никотиновая жвачка, ибо курить он в убежище уже не мог, тетради для заметок, бутылки с минералкой и так далее. Ужин в семь. Каждый второй день после ужина он мылся. И затем уже просто ждал, когда пройдет еще одна долгая ночь.

Обычно я спускалась к нему, когда забирала грязную посуду. А если у меня появлялось какое-нибудь вкусное печенье, мы лакомились им вместе. Садились бок о бок на кровати, ставили печенье на стол и поедали одно за другим, болтая обо всем.

— Ну как вы тут? Немного освоились? — однажды спросила я.

— Да, все в порядке, — ответил он.

На нем был простенький черный свитер. На полках, привинченных к стене над кроватью, стояло зеркало, лежали расческа, тюбик с кремом, песочные часы и какой-то амулет. Ближе к изголовью — книги, причем довольно старые: автобиография давно покончившего с собой композитора и справочник по астрономии. А над самой подушкой ждал своего часа исторический роман о временах, когда вулканы еще извергались.

— Если возникнут сложности, пожалуйста, говорите, не стесняйтесь!

— Спасибо… Все очень уютно.

Но я видела, что освоиться в такой теснотище ему не удается хоть плачь. При любом неосторожном движении он вписывался то в лампу, то в полку, то в стену туалета, так что спокойно сидеть на кровати ему удавалось только согнувшись в три погибели и положив руки на колени. Спать в такой узкой постели наверняка смертельно тоскливо, а о цветах или музыке для оживления комнаты никто даже не подумал. И теперь как будто сам воздух в этой клетушке не желал наполняться духом ее жильца.

— Пожалуйста, возьмите еще… — предложила я, указав на блюдце с печеньем. С приходом зимы еды стало меньше, и раздобыть что-нибудь сладкое считалось большой удачей. А это печенье испек для нас старый паромщик — из дикого овса, которым, уже в свой черед, с ним поделился знакомый фермер.

— Очень вкусно… Просто превосходное печенье, — похвалил R и проглотил еще кусочек.

— О, да! Из старика мог бы выйти отличный повар, — согласилась я.

Печенья было совсем немного, так что мы решили его поделить: две штучки ему, четыре — мне.

— Я же совсем не двигаюсь — много еды мне не нужно… — смущенно объяснил он и наотрез отказался от третьего печенья.

Электрокамин еле грел, но холодно не было. В наступившей тишине я слышала дыхание R совсем рядом. Сидеть не касаясь друг друга было попросту негде. Иногда я украдкой разглядывала его профиль в оранжевом сиянии лампы.

— Можно у вас кое-что спросить? — проговорила я, глядя на этот профиль.

— Ну конечно, — ответил он.

— Каково это — жить, не утрачивая из своего сердца вообще ничего?

Он поднял руку поправить очки на носу и тут же обхватил подбородок ладонью.

— Ох, сложный вопрос… — отозвался он.

— Если сердце постоянно нагружать воспоминаниями, в нем становится тесно и неуютно, разве нет?