Человек в движении

Все это требовало времени, и стоило задержаться с одним делом, как у нас оставалось меньше времени на все остальное. Каждый вечер нас ждала своеобразная полночная угадайка: либо сразу сказать ему, что все может получиться совсем не так, как запланировано, после чего наблюдать, как он выходит из себя, либо положиться на случай, рассчитывая, что авось все выйдет как надо, и при этом подвергать себя риску иметь с ним утренний разговор — уж тут он, если что не так, взорвется по-настоящему».

Выполнение всех этих дел неизбежно заканчивалось тем, что Алдеру приходилось заниматься просверливанием дырок в сиденье каталки где-то от полуночи и до трех часов утра. Когда прочие постояльцы отеля начинали жаловаться на шум, он втыкал в розетку удлинитель и переходил в холл, где работал до тех пор, пока не появлялся управляющий и не требовал, чтобы он прекратил шуметь.

«В такую несусветную рань ничего не стоило потерять бдительность, — признается Алдер. — Обычно перед тем, как сверлить, я подкладывал доску под сиденье, а потом наваливался на дрель и просверливал все насквозь, до пола. Мы оставили после себя дырки в полах гостиничных номеров по всей Европе. А кроме того — пятна смазки и смолы.

А знаете когда случилось настоящее чудо? Это когда мы вели по очереди машину и чуть не раздавили Рика. Обычно мы сидели вдвоем на переднем сиденье — один за рулем, а другой все время с ним болтал, чтобы тот не клевал носом. Но говорили мы в основном о всяких глупостях вроде: «Эй, а вот я не дремал даже целых последние пять минут. А ты что скажешь?» При постоянной нехватке сна наступает такое состояние, когда ты продолжаешь действовать, как заведенный, словно ходячий труп. Мы оба дошли до такого состояния и даже перешли все мыслимые пределы. Мы просто держались, и все тут. Держались и продолжали идти, как заведенные».

Для Майка Рейда, который присоединился к участникам турне в Новой Зеландии, отношения между Хансеном и членами его команды показались странными с самого начала. В свои двадцать три года, крепкий, полный сил и готовый с радостью окунуться в то, что ему представлялось великолепным приключением, он внезапно очутился в обстановке, где все были на грани нервного срыва, а какой-то тип, потерявший чувство реального и помешанный на совершенстве во всем, отдавал приказы, которые иной раз невозможно было исполнить. Когда же он немного пообвыкся и начал получать свою порцию взбучки, то выдвинул собственную теорию относительно поведения человека в кресле-каталке.

«Понимаете, он человек жесткий, временами это доходит до жестокости. И потом, в нем настолько силен бойцовский дух, что он бывает по-настоящему счастлив, лишь когда сражается. Наиболее несносным он становился именно тогда, когда все у нас шло хорошо. Словно он видел, что все у нас получается, и хотел заставить нас, чтобы мы действовали еще лучше, или просто подстегивал нас, чтобы не расслабились. По-своему он был прав. Когда все у нас шло как по маслу, когда мы знали, что, где, когда и как надо сделать, именно тогда у нас и случались неприятности. Мы попросту становились беспечными. О мелочах как-то само собой забывалось, одни и те же ошибки повторялись дважды. А его это просто сводило с ума.

А знаете, когда было хуже всего? Это когда с ним случалось то, что я назвал послерыбалочным синдромом. Каждый раз, когда он возвращался после выходного дня, проведенного на рыбалке, это был настоящий зверь. Кто бы что ни сделал, все было не так. Это было, словно ему приоткрыли щелочку в нормальный мир и напомнили, каким он был, а тут ему хочешь не хочешь приходилось возвращаться к нашей реальности, а это значит — крутить колеса, превозмогать страдания и выматывать себя до предела.

Хотел ли я все это бросить? Да я только и думал об этом. Обстановка там была довольно тяжелая, и я знал, что просто мог взять и уйти восвояси всякий раз, когда мне становилось не по себе. Но каждый раз, когда я задавался вопросом: «Стоит ли возиться во всем этом дерьме ради конечного результата?..» — я так ни разу не смог заставить себя сказать «нет»…»

Из афинского аэропорта мы вылетали на остров Бахрейн в Персидском заливе, после чего нас ждало головокружительное турне по Ближнему Востоку. Когда мы улетали, я получил отличную возможность прочувствовать психологическую атмосферу аэропорта.

За две недели до этого в афинском аэропорту произошла крупная террористическая акция, связанная с угоном самолета. Служба безопасности работала в максимально жестком режиме. Все, кто поднимался на борт самолета, подвергались тщательному обыску — исключение, конечно, было сделано лишь для парня в кресле-каталке. Меня самого они бегло обыскали, но так и не удосужились осмотреть мое кресло. А ведь я мог пронести фунтов двадцать взрывчатки под сиденьем. Что, если бы я оказался террористом или контрабандистом? Однако подобная мысль никому в голову не пришла.

В Бахрейне нас накормили вкусным обедом, всячески баловали, разместили в прелестном отеле и предоставили массу свободного времени в промежутке между мероприятиями, назначенными на тот единственный день, что мы должны были провести в этой стране. Однако нас полностью бойкотировала арабская пресса, видимо, из-за слухов, что мы направляемся также в Израиль. Мы действительно планировали побывать там, но в нашем посольстве нам рекомендовали ни при каких условиях этого не признавать.

«Значит ли это, что вы нам рекомендуете идти на заведомую ложь?» — спросил я.

Ну, если дело зайдет слишком далеко, то, конечно, нет. Но по мере возможности старайтесь уходить от этой темы.

Вот мы и хитрили. Бахрейнские журналисты то и дело задавали нам вопрос, куда мы направляемся дальше. А мы им отвечали: «Отсюда мы двинемся в Иорданию, а после Ближнего Востока — в Новую Зеландию и Австралию». Не думаю, что нам удалось кого-либо провести, но по крайней мере нам не пришлось лгать.

В Бахрейне мы прошли этап длиной всего в тридцать миль, были мы здесь недолго, но принимали нас очень тепло. Затем мы вылетели в Иорданию, где были встречены двоюродным братом короля Хусейна принцем Раад Бен Заидом и его супругой, принцессой Маджедех. Из аэропорта я прошел на каталке 24 мили до Аммана, где вечером нас ждал прием в резиденции канадского посла — там специально все было сделано, чтобы облегчить доступ для кресла-каталки. Здесь также были предприняты меры по обеспечению безопасности, поскольку резиденция посла находилась в непосредственной близости от штаб-квартиры лидера ООП Ясира Арафата. На следующий день мы направились к мосту Алленби, за которым нас ждал Израиль.

После всех предшествующих торжеств сам переход границы нас немного разочаровал. Я представлял себе этот мост как некое мощное бетонное сооружение, ощетинившееся орудиями, а по другую сторону от него видно и пару остовов сгоревших танков. Вместо этого мы подъехали к какой-то жалкой речушке, через которую был перекинут крошечный деревянный мостик. Однако что касается мер безопасности и вида оборонительных сооружений по обе стороны границы, то жалкими их назвать никак было нельзя — контраст просто поражал. В Иордании мы ехали по выжженной, засушливой территории. Стоило переехать в Израиль — кругом все цвело, пышно зеленело, тут и там виднелись ирригационные каналы.

Здесь ты невольно проникался ощущением истории, от библейских времен и до более поздних дней. Такое множество исторических мест, столько городов, которые до сих пор мы могли лишь представлять в своем воображении: Вифлеем, Иерусалим… Ну что ж, крутить колеса здесь было нелегко, зато, когда все это останется позади, нам будет что вспомнить. Одним из самых трогательных эпизодов для нас стало посещение совсем недавно установленного в Израиле памятника, воздвигнутого в честь Терри Фокса, который был открыт в присутствии его родителей всего несколько недель назад. Для меня это имело особый смысл, ибо душа Терри сопровождала меня на всем протяжении моего пути.