Страница 6 из 13
– Глянь-ко, Вань! – окликнул ехавший впереди опричник, указывая плетью на ответвлявшуюся в сторону от основного тракта наезженную дорогу.
Сукин, которому и самому надоело тащиться по такой мерзкой погоде, соглашаясь, махнул рукой: сворачиваем, мол… В конце концов, даже самые верные государевы холопы нуждаются в отдыхе!..
Опричники приободрились. Забрезжила перспектива отдохнуть в тепле и сухости…
Подъезжая к усадьбе, ещё недавно понурые всадники приосанились, по возможности оправили влажную одёжу. Придали себе грозный вид.
Привыкли уже, что одно лишь их появление повергает простой люд в ужас. Дай не только простой люд – бояре трясутся, завидев чёрное одеяние опричников!.. А уж сопротивляться – тут и вовсе решаются немногие. Да и то – личные государевы поручики! Не шутка!..
Гурьбой и въехали во двор усадьбы. Подковы на конских копытах глухо стучали по дощатому настилу.
Дворовые слуги, завидев их, спешили укрыться в дверях хозяйственных построек. Даже матёрые псы, не убоявшиеся бы выйти на волка, рвались с цепи без особого остервенения, словно с некоторой неуверенностью, чуя, что с этими пришлыми – шутки плохи.
Опричники, весело переговариваясь – куда только унылость подевалась, спешивались, разминая затёкшие от долгого пути в седле ноги. На псов внимания не обращали.
Чья-то кобыла подняла хвост и, коротко всхрапнув, начала валить на затоптанные плахи вязкие горячие блямбы.
Опричники захохотали:
– О, чует, что подхарчат туточки! – прокомментировал кто-то. – Место в брюхе осл обоняет!..
– Ага, пусть не пеняют хозяева! – подхватил другой. – Кобыла твоя за постой и овёс уже заплатила навозом!..
Между тем открылась дверь в избу, на высокое крыльцо вышла хозяйка в домашней кацавейке. Не слишком статная, однако держалась настолько прямо, что казалась в своей кике выше.
– Здравствуй, хозяйка! – небрежно поклонился ей Сукин. – Принимай гостей…
– Гостей своей волей приглашают… – холодно ответила женщина. Однако потом добавила: – Или они сами заранее извещают, что будут…
Принять озябшего путника – святой закон. Мало нашлось бы на Руси хозяев, которые встретили бы такового попрёками.
Значит, хозяйка не жалует именно опричников! Это было очевидно каждому из прибывших.
– А мы из тех гостей, – сузил глаза опричник, – которые незваны куда и когда пожелают припожаловать имеют право!.. Нам сам государь Иоанн Васильевич такое право даровал…
И решительно направился к крыльцу.
– Вели слугам лошадей обиходить! – походя обронил.
Предчувствуя, что перебранка ещё не окончена, его товарищи потянулись за ним. Воейков постарался протиснуться поближе.
Право войти в любой дом, обязать любого хозяина накормить тебя и напоить – всё это пьянило его молодую голову. Возможность безнаказанно завалить на лаву приглянувшуюся дворовую, а то и коморную девку, да так, чтобы насладиться своим всевластием, чтобы хозяева раскиданных по уездам усадеб скрипели от ярости зубами, да ничего поделать не смели – от этого вскипала кровь, кружилась голова… Он упивался тем, что ему дозволено то, что заказано другим, что ему судом человеческим простится то, за что понесут ответственность другие, что право грешить им даровано самолично государем!..
– Где хозяин? – резко бросил Сукин, грубо отодвигая с пути хозяйку. – Почему не встречает?..
– На войне он. В Ингерманландии…
Меньшой в какой-то момент понял, что хозяйка – не из родовитых. Внешне держалась она, как и подобает госпоже – неприязненно к нагрянувшим опричникам. Им, государевым псам, к тому, в общем-то, не привыкать… Однако временами складывалось впечатление, что ей хочется склониться перед пришлым, при резком окрике у неё в глазах вдруг проступало замешательство, въевшееся в её душу, насколько можно было понять, с малолетства.
То бишь быть рабой у неё в натуре, а хозяйское высокомерие – это уже нажитое, обретённое.
И ещё слышался в её говоре лёгкий, едва заметный оттенок чужеземной речи. Опять же, природная русская дворянка не сказала бы «Ингерманландия», она сказала бы «в Ижорах», например, а то и вовсе «в корелах»…
В избе оказалось жарко натоплено.
Опричники шумно раздевались, развешивали в сенях влажную верхнюю одёжу. Один за другим проходили в большую комнату с длинным столом, протянувшимся от печки до окна.
Торопливо крестились на тёмные образа в красном углу.
Начали шумно рассаживаться по лавкам.
– Хозяйка, где ты?..
Женщина вошла в горницу, остановилась у двери, молча и напряжённо оглядывая пришельцев. Кацавейку она уже скинула, осталась в простой насовке – вовсе, казалось бы, не по чину. Очевидно, занималась домашними делами, платье берегла.
– Вели накормить! – резко распорядился Сукин. – И вина прикажи подать!.. Да не затягивай!..
– Назовись! – наконец высокомерно и холодно выговорила хозяйка. – Ты каковских будешь?..
– Что, жаловаться собираешься? – недобро рассмеялся ватажник. – Так напрасно это…
– Так это моё дело, что я собираюсь, а что нет… – тоже недобро процедила сквозь зубы женщина.
Позднее Меньшой Воейков рассказывал, что в этот момент и почувствовал, что что-то должно недоброе произойти. Правда, рассказывал не так долго: со временем забыл, конечно, об этом случае вообще.
– Иван Сукин я, – ответил ватажник. – Слыхала?
– Нет.
– Ну и твоё счастье! – опять зло хохотнул Иван. – А то бы сейчас не колоколила, а порхала бы, что тот мотылёк, только бы мне услужить!..
Разразились хохотом и остальные…
– Ну, уж перед таким поганцем порхать не стала бы… – скривилась хозяйка. – Видала я на войне настоящих героев, не тебе чета!..
– Кто поганец?!. – вскинулся Сукин.
Однако его удержали:
– Да будет тебе – с бабой связываться!..
Между тем, первый слуга уже вносил в горницу сулею с хмельным. И стычка прекратилась сама собою…
Попойка начиналась…
Со студёной непогоды, да с устатку Меньшой Воейков очень скоро почувствовал, что вино затуманило голову.
Поднялся с лавки, вышел во двор.
Удивительно, но теперь, согревшемуся и разомлевшему, погода уже не казалась такой уж противной. Крупные хлопья липухи падали на разгорячённое лицо и прохладно стекали на бородку… Сырой морозец забирался под холщёвую рубаху и было приятно осознавать, что сейчас, охолонув до лёгкого озноба, вернёшься в жаркую избу и опрокинешь в себя ещё стаканчик забористого зелья, которое растекётся по жилочкам живительным теплом.
Вот только бы ещё, для полного удовольствия… Молодое естество его желало удовлетворения похотливой потребности.
Словно ответом на бедовые мужские мысли, накосная дверь за спиной распахнулась, мимо, бедово стрельнув глазами на статного стрельца, попыталась проскользнуть девка.
– Куда спешишь, красавица?..
– В подклеть…
– Покажи, что там у вас в подклети хранится!..
– А не забидишь? – лукаво усмехнулась девка.
– Не забижу! – усмехнулся и Воейков.
Сунув руку в поясной кошель-зепь, достал и показал серебряную монетку-«чешуйку»…
…Потом он расслабленно лежал на груде какой-то мягкой рухляди, отдыхая и в то же время чувствуя, что тело ещё не насытилось полностью, что вот-вот потребует продолжения… Чувствовала это и девка, не убежала заполошно, изображая поруганную невинность…
Ожидала ещё монетки.
– Муж-то где? – спросил Меньшой.
Спросил просто так, чтобы спросить, не особо интересуясь ответом.
– На войне, с хозяином…
– А кто хозяин-то?
– Михайло Афанасьев сын Кривоустов…
– Не слыхал…
– Он всё по войнам… В столицу и не кажется… С войны жёнку, барыню-то нынешнюю, и привёз…
– Почему нынешнюю?
– Так это у нас вторая барыня-то… С первой-то вы бы так вот запросто и не совладали бы, чтобы она вам стол накрывала б…
– Нашего брата-опричника и боярыни, ежели что, привечают, – жёстко ухмыльнулся Воейков.
– Так вот та, покойница, смерть приняла бы, а не поклонилась бы… Она Нащокиным роднёй приходилась…