Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 8 из 117



Пока верилось. Городок, люди, дома, храм, вот бородач этот какой-то служитель какого-то культа — все было настоящим, все можно потрогать и понять: не сон. Сон остался там — за прорехой. А здесь…

А кому он служит — этот служитель? В кого они тут верят? Уж не в него ли самого, в Бегуна святого-непорочного-бегушего-по-пересеченной-местности?…

И спросил в лоб:

— А Бог-то у вас есть?

Хамский вопрос, конечно, но не политесы же разводить, когда вокруг — тьма. В смысле — никакой ясности…

Бородач, к удивлению Чернова, не обиделся, сказал мягко:

— Есть. Но не только у нас. Он — один у всех народов на этой земле. И у тебя тоже, Бегун. Мы называем его — Сушим, и это Он определяет Путь каждому, и это Он избрал тебя и сказал: иди и знай. И ты идешь и знаешь, а что не помнишь ничего — это судьба предназначенная…

— А почему я нигде не вижу изображений Сущего?

— Потому что никто не знает, какой Он. А придумывать… В Книге Пути сказано: «Не пытайся понять, как выглядит Он, потому что Он не выглядит никак». Слышишь, Бегун: никак! О каких тогда изображениях речь?…

— Как же вы ему поклоняетесь? Не видя, не зная…

— Он — везде и Он — все. Хочешь — поклонись камню: Он в нем. Хочешь — дереву, траве, горе, солнцу… Только зачем такое слово — поклоняться? Он не требует от нас никаких поклонов или иных внешних выражений униженности. Он — не выше нас. Он — вне нас и внутри нас, а поэтому Он — это и мы тоже… — Бородач улыбнулся мягко: — Не бери в голову лишнее, Бегун. Все, что тебе нужно, придет само. И я буду рядом. Я обязан быть рядом, потому что ты опять встал на Путь.

— Кто ты?

— Меня зовут Кармель. Я — Хранитель.

— Хранитель чего?

— Хранитель знаний и памяти — это в общем. А если конкретно, то — Книги Пути.

— Она там? — Чернов кивнул в сторону каменного саркофага.

— Ты вспомнил или догадался?

— Я должен был знать?

— Ты знал, Бегун. Ты все знал. — В голосе Кармеля не было ни капли горечи или боли по поводу каких-то — не исключено, что великих и с большой буквы, как все здесь! — знаний, оброненных Черновым на каком-то Пути. Он просто констатировал факт наличия знаний и, соответственно, факт забывчивости их носителя, и они, факты эти, ничуть не волновали Хранителя.



Почему ж они должны волновать Бегуна?

Чернов спросил себя о том и сам себе ответил: нипочему. Не станет он волноваться. Чего зря? Бег ровный, дистанция пока не тяготит, а что из-за полной неясности маршрута она все более напоминает марафонскую, а не привычную «десятку» на стадионе, так и тут Чернову не привыкать: бегал он и марафон, бывало, и тренировки любил проводить не только на тартановых дорожках, но и на земных тропинках. В лесу, например. Или в горах Крыма, где регулярно отдыхал летом.

Сказал задумчиво:

— А мое изображение, значит, имеется…

По сути, констатировал факт.

Но Кармель-Хранитель счел нужным дать пояснение:

— Тебя помнят. Все, что было, было не слишком давно. Я могу, если хочешь, показать тебе могилу Элева из рода Красителей, кто нарисовал твое изображение. Я могу, если хочешь, показать тебе пень от дерева, из которого Элев выпилил и выстругал доски для основы. Я могу познакомить тебя с потомком Элева — Иегошуа, нынешним главой рода Красителей… Да, впрочем, ты так и так со всеми познакомишься, когда придет пора. А пока не мучай себя и свою память. Ты долго бежал, ты устал, ты голоден, тебе нужно омыть тело и лицо. Пойдем со мной, ты будешь жить у меня.

Вот и подведен промежуточный итог: он, Чернов, «будет жить», он здесь надолго… А разве он считал иначе? Нет! Раз так то стоит послушаться Хранителя, тем более что очень хочется помыться, выдраить себя с мылом, если здесь знают мыло.

Придерживая руками простыню, Чернов послушно — сам удивляясь собственному непротивлению — последовал за Кармелем. Они вышли из Храма на площадь, в самое пекло, которое все же разогнало по домам любопытных жителей городка: площадь была пуста. Или не пекло разогнало, а Хранитель, напомнивший людям о времени солнцестояния, к коему здесь особое отношение. По религии или по традициям положено проводить его под крышей?… Чернов не стал интересоваться деталями, поскольку наметил себе для начала выстроить общую картинку мира, в который попал. А подробности сами собой прояснятся.

Они перешли площадь, нырнули в одну из улочек, вытекающих из нее, и третьим домом на ней оказался дом Кармеля. Он ничем не выделялся, несмотря на явно высокое положение хозяина в здешней иерархии: два этажа, плоская крыша, маленькие окошки.

— Я не потревожу твоих близких? — поинтересовался Чернов.

— Я один. — Кармель был лаконичен.

Он не повел Чернова в дом, а завернул за него, и они попали в крохотный дворик-пятачок, где — вот радость-то! — одиноко торчало дерево, тоже похожее на кипарис, вполне густое и зеленое, под ним стояла скамья, а на ней — глиняный кувшин и глиняная миска. В метре от скамьи, обнесенный прямоугольными камнями, находился колодец или, вернее, водоем, поскольку вода в нем едва не переливалась через каменную ограду.

— Вода не очень холодная, — предупредил Кармель. — Она бежит с гор по открытому водоводу и согревается. И главное — она чистая. Тебе полить?

— Я сам, — отказался от помощи Чернов.

— Я принесу тебе чистую одежду. Мы одного роста, моя тебе подойдет.

Чернов мылся с наслаждением, не жалел воды, хотя она, по его ощущениям, была все же слишком холодной. Но спасибо за то, что есть и что ее много. А вместо мыла Чернов обнаружил кусочек чего-то мягкого, как пластилин, и хорошо мылящегося — это он экспериментальным путем установить не побоялся. Однако голову мылить местным пластилином не рискнул: так облил, рыча от холода, уместного, впрочем, в здешнем пекле. Кроссовки тоже помыл, потер попавшим под руку камешком: красный цвет совсем не ушел, но все ж побелее стали.

Из дома во двор вела махонькая дверца, из которой и вышел, согнувшись, хозяин, неся белые штаны и длинную рубаху. Облачившись в местные одежды, Чернов стал портретно похож на своего двойника, написанного для Храма давно почившим Элевом из рода Красителей. Или копиистом — современником Чернова. Плюс кроссовки, которых на московской картине Чернова не имелось: там Бегун мчался по красной земле босиком, что было бы непросто в действительности: камней много. А в чем он бежал на доске в Храме, Чернов не разглядел.