Убей страх (Марафонец)

Этакий микст из времен и народов, не имеющий, по разумению Чернова, ничего общего с внешностью и одеянием народов, в разные периоды населяющих Пиренейский полуостров. Разве что смуглость и черный цвет волос — так это не примета!.. Поймал себя на забавном: а не передалось ли и ему желание Кармеля, чтобы Сдвиг оказался близким?…

Кармель сказал: «Шэвэр». Точный перевод: Перелом, Слом. Почему-то Чернов предпочел иное — «Сдвиг». Так он сам для себя воспринял случившееся с ним и с городом — как некий сдвиг параметров или координат пространства и времени…

Вопреки подспудному ожиданию опасности, она пока не проявлялась. Всадники — а их и вправду оказалось двадцать — осадили коней около Чернова, и первый всадник (с птичкой на плече) спросил довольно спокойно:

— Кто вы такие, люди? Откуда взялись?

Он говорил на скверном испанском, тем самым подтверждая вышеназванное желание Хранителя, но внешность его выдавала типичного монголоида, а одеяние и оружие, как уже отмечалось, было собрано у разных народов — с бору по сосенке. Шлем — у русичей, плащ — у каких-нибудь европейских жителей, сапоги, украшенные хитрыми узорами из желтого металла, не исключено, золота — вообще непонятно у кого, Чернов не мог сообразить. Длинные мечи без ножен похожи на римские, но сталь — явно лучшей, куда более поздней выделки скорее — испанская, а красный камень, венчающий эфес меча у главаря, весьма походил на рубин. Редкий по величине.

— Мы идем своим Путем, — сказал Хранитель.

Чернов обернулся: тот стоял сзади, не побоялся сопроводить Бегуна, а Бегун в своей отчаянной браваде даже не заметил спутника. Как не заметил и еще двух десятков вефильцев, замерших поодаль. Они стояли тесно и грозно, выставив вперед простые короткие мечи, явно откованные Зрячим или каким-нибудь его собратом по профессии. Не было воинов у народа Гананского. Увел его в Путь Бегун — нужда заставила вооружиться…

— Твой странный Путь пересек наш, — жестко, но без угрозы в голосе ответил главарь.

Спешился. Птица нервно взмахнула крылами, но не расцепила когтей. Другие всадники остались в седлах: судя по их спокойному поведению, боя не намечалось.

— А где проложен ваш Путь? — тоже спокойно спросил Хранитель.

Вефильцы, несмотря на ровный тон начавшихся переговоров, поз не поменяли, по-прежнему щетинились мечами.

— Наш Путь долог и велик. Он идет от Больших Красных Пустынь через Великие Каменные Хребты, мимо одной Большой Воды, мимо другой Большой Воды к третьей Большой Воде и через третью Большую Воду — на берег Желтых Пустынь и дальше, дальше, пока не упремся в Бесконечные Льды.

— И где вы теперь на этом Пути?

— У третьей Воды.

— Значит, вы — в конце Пути?

— Мы едва начали его, незнакомец, хотя много сражений провели с теми, кто попадался нам на Пути.

— А что вы делаете здесь — у третьей Воды?

— Все, что лежит на нашем Пути, — это наша земля. Кто-то останется здесь, чтобы охранять ее пределы и держать в повиновении тех, кто обитал на ней до нас, а другие уйдут в Желтые Пустыни — покорять народы Огненных Стран.

Чернов малость охренел от прописных букв — раз, от маразматического пафоса диалога — два, от его дикой непонятности — три, и, главное, четыре — от непонятно уверенного поведения Хранителя, который вел диалог так, будто все эти Воды, Пустыни и Страны знакомы ему с малых лет, исплаваны и исхожены вдоль и поперек, а с этими усатыми кексами-завоевателями он в детстве играл в одной песочнице. В Красных Пустынях. Но и он сам, Чернов, ловил что-то знакомое в торжественно-былинном рассказе главаря всадников. Вроде как татаро-монголы, в его родной истории добравшиеся до италийских земель, здесь, в этом ПВ, оседлали Пиренеи и собрались захватить близкую Африку. Но откуда им известно о дальней Антарктиде, о так называемых Бесконечных Льдах, если именно это имеется в виду?… И что за время на дворе?… Хотя на последний вопрос он, похоже, долго не получит ответа. По крайней мере пока не попадет в мир хоть с каким-нибудь календарем.

И еще: похоже, под словом «Путь» две высокодоговаривающиеся стороны имеют в виду совсем разное. Раскосый всадник назвал Путь вефильцев — странным. На его месте Чернов считал бы такое определение слабоватым.

Чернову стало обидно, что его, геройского человека и тоже в некоем смысле первопроходца, бесцеремонно отстранили от участия в переговорах. А между тем именно ему, Бегуну, придется бегать по окрестностям, оккупированным этими джигитами, и искать очередного Зрячего, чтобы побыстрее слинять с их вполне реального земного Пути на свой — не совсем земной и уж вовсе не реальный, прав всадник. Вдруг да они его, Зрячего, уже порюхали на котлеты, эти завоеватели пустынь? Как тогда насчет очередного Сдвига? Или оставаться под оккупантами и ждать кого-то, кто — подобно библейскому Моисею — выведет народ Гананский в землю обетованную?

Усмехнулся: а он-то, Чернов, выражаясь иносказаниями и есть Моисей, а ситуация — типичный Исход. И Моисей, в отличие от Чернова, время зря не терял и даже не молчал перед фараоном, хотя, по легенде, был косноязычен.

— Вот что, ребята, — решительно вмешался Чернов в витиеватую беседу, — давайте перейдем к делу. Как твое имя, всадник?

Термин «jinete» из современного Чернову испанского оказался не чужд и усатому.

— Меня зовут Те-га-чи. — Он произнес имя по слогам. — Я — из рода Да-цэ-го, чьи корни пропадают во тьме времен, а ветви стремятся к небу. А как твое имя, незнакомец?

Если это монголы, завоевавшие Европу, то — по времени Чернова, — дело должно происходить где-нибудь в тринадцатом веке. Но здесь иной счет времени…

— Бегун, — ответил Чернов.

И всадник — вдруг! ни с того ни с сего! — упал на колени, ткнулся лбом в дорогу и закрыл ладонями затылок — словно ожидал удара. И все остальные всадники мухой спешились и повторили этот непонятный акт унижения.

Чернов опять прибалдел, но лица не уронил. Сказал властно, как подобает тому, перед кем падают ниц вооруженные люди:

— Встаньте, воины!

Он оглянулся на Кармеля: ни грана удивления! Как будто все так и задумано. Вспомнили о Ветхом Завете?… Вот вам она — библейская невозмутимость сиречь мудрость…