Страница 107 из 117
Глава двадцать седьмая
ВЕРШИНА
Что-то (или кто-то) вело (или вел) Чернова, не самостоятельно он закрыл Книгу, не самостоятельно вышел из Храма и запер двери, не самостоятельно прошел этакой сомнамбулой по площади, по улице, не отвечая на вопросы встречных, которые, конечно же, любопытствовали, куда это навострил сандалии Бегун, обещавший дождаться возвращения Хранителя. А Бегун сам не ведал — куда вострил сандалии. Не самостоятельно выбрался на дорогу и только там вроде бы обрел самого себя и задумался. Бежать? Дело привычное. Но в какую сторону? В город ли Асор, где царствует некий Базар, либо в иную какую сторону?… Мир этот, как представлялось, — прочный и реальный, в отличие от виденных и встреченных на Пути, притом многонаселенный. Если предполагать, что дело происходит где-то в районе Междуречья (по географии Чернова, естественно…) или, конкретнее, Синайского полуострова, то здесь (по истории Чернова, естественно…) во все времена имели место и города, и деревни, складывавшиеся в разные — подчас сильные и многолюдные! — государства. В местном варианте Междуречье превратилось в Междугорье, выросла „лишняя“ гора, да и рек Чернов пока не встретил. Но реки могли течь где-то рядом, а от появления иной горы и от смены названий вряд ли что-нибудь изменилось в здешней демографии. Поэтому, понимал Чернов, куда ни побеги, в итоге все равно попадешь к людям, реально — к соотечественникам Кармеля. Для этого ли Книга позвала Бегуна „туда, не знаю куда“?…
А для чей? вообще, спрашивается, позвала? Имелся ответ, робко таился он там, где и положено, наверно, таиться ответам, вопросам, вообще мыслям разным, Чернов не представлял — где, но ответ чувствовал, не выдергивал его на поверхность заранее — из суеверности, вестимо, однако очень надеялся, что настанет момент и ответ этот окажется единственно верным, сработает в яблочко.
Но, повторим, об ответе говорить рано, а пока Чернов стоял под палящим солнцем на проезжей дороге и выбирал направление пути. Или все-таки иначе: направление Пути? Буква — она многое меняет…
Чернову не хотелось бежать в населенные пункты, не хотелось встречаться с людьми, потому что, понимал он, слух о появлении Вефиля уже расползся по земле Гананской, вопросов сей слух породил несметное число, а чужой бегущий человек в этом случае вполне может навести обывателей на известные былинные ассоциации. Бежит? Значит — Бегун… Ну не лежала у Чернова душа — разговоры разговаривать! Поэтому выбор оказался единственным: гора Синал. Там, полагал Чернов, если и есть жители, то вряд ли они живут кучно, а отдельно расположенные крестьянские хозяйства легко и обойти стороной. Точнее — обежать.
Принял решение и порулил в гору. Бежать было привычно, но удовольствия — даже не чуть-чуть. Зной, дорога вверх, мелкие камни, то и дело подворачивающиеся под ноги, отсутствие цели в конце дистанции (ну наступит же он когда-нибудь!) — все это мешало, расхолаживало, невольно заставляло беречь себя любимого, не выкладываться, как делал он — и не раз! — нацеливаясь на Сдвиг. А сейчас на что?…
Ответ ворочался в загадочных глубинах подсознания, хотел на свет, а осторожный Чернов не пускал его, думал о холодных зимних Сокольниках, где иней лежит на ветках голых деревьев, а серая голодная белка пытается достать из-под снега» что-то съедобное и совсем не боится бегущего мимо чудака…
И тут чудак, то есть Чернов, услышал звук. Далекий-далекий — он тянулся вниз с вершины горы, словно там, в сизой дымке, стоял… кто?… ну, олень, например, или маленький трубач из песни Окуджавы… стоял и непрестанно дудел. И олень, и трубач — это звук именно трубный, а такой и доносился до Чернова. Более того, становился отчетливей и громче, будто число оленей и маленьких трубачей непрерывно росло, и трубили они громко и слаженно, но — на одной, довольно заунывной ноте.
Уж со стольким непонятным, невиданным и неслыханным в подлунных мирах сталкивался Чернов на Пути, что какие-то фантастические по сути, но все же ординарные по форме и посему не страшные звуки с вершины горы были ему — так, семечки. Он лишь припустил шустрее, потому что любопытство — хоть и сгубило английскую кошку, — всегда вело вперед людей любопытных и любознательных, к каковым Чернов себя относил. Он уже подустал, и дыхалка начала сдавать (путь в гору — это вам не стадионные круги…), но не снижал темпа, тем более что на горе происходило вообще необъяснимое с точки зрения земного восприятия. Сизая дымка, венчавшая Синал, споро густела, синела изнутри, в ней возникали частые яркие сполохи то ли огня, то ли каких-то красно-желтых турбуленций, все это медленно спускалось вниз, закрывая гору, и Чернов невольно притормозил, поскольку все-таки стало не по себе. Да и передохнуть, продышаться стоило. Подумать тоже. Вообще-то думать было особо не о чем. Вариантов действий — всего два. Либо опрометью нестись назад, в Вефиль, а сверх того — уже самому трубить тревогу и уводить вефильцев из явно опасной зоны. Может, в безобидном Синале проснулся вулкан и Вефиль погибнет, как в земной истории Чернова — Помпея. Мало ли что на сей раз пришло в голову Главному Вулканологу… Второй вариант — ровно наоборот: бесстрашно нырять в турбуленций, продираться к источникам трубных звуков и искать там причину столь высокой природной активности. Чернов и не раздумывал: его зверски интересовала означенная причина, несмотря на живущую в нем все же осторожность, замешенную на разумном «не по себе», то есть все же страхе. Но зверский интерес во все времена оказывался сильнее любого страха, почему прогресс и не стоял на месте.
Ощущая себя двигателем прогресса, Чернов вдохнул, выдохнул, еще раз вдохнул-выдохнул и побежал вверх. То есть буквально — продышался.
Он быстро оказался в бело-синем мареве, которое ничем, кроме цвета, не отличалось от обыкновенного тумана, хотя, если честно, Чернову не доводилось видеть такой густоты туманы в земных условиях, а здесь, в Пути, он уже второй раз попадает в нее: на берегу безымянной реки, протекающей по разложенным на плоскости мирам, тоже имел место нехилый туманище. Любимая деталь Режиссера, так?… Чернов бежал, по сути, вслепую, чувствовал, что — вверх, и этого ему было довольно. Он здраво понимал, что так или иначе, но попадет туда, куда ему назначено попасть.