День отличника

— Чего? — удивляюсь я.

— Работаешь на правильном месте, — говорит мне Платоша, — Сотрудник свободы слова должен не о самосознании думать.

— А о чем же? — не понимаю Любомирова я.

— Понятное дело, о чем, — отвечает мне Любомиров, — О свободе слова. То есть — о телевизорах. А о самосознании пусть подумает помощник министра самосознания.

— Так нету у нас такого министра, — говорю я Платошеньке.

— Значит, надо ввести, — кивает Платошенька.

«Шевроле» выезжает на летное поле. Насколько хватает взгляд раскинулось алюминиевое пространство. Слева стоят миротворческие истребители НАТО. Справа — миротворческие бомбардировщики «Стелс». Прямо по курсу разгружается большой миротворческий транспортный самолет с батарейками. Мощь этой страны потрясает. Но что мощь этой страны по сравнению с мощью любимой Америки, несущей свободу всему этому миру, от Черного моря до Украины, степей Средней Азии и ветвей ливанского кедра. Щорс![62]

— Нравится? — довольно испрашивает Платон.

— Значительно, — соглашаюсь я и оглядываюсь, — А где террористы?

— Да ты не волнуйся, — улыбается Любомиров, — Террористы появятся. Уж все заготовлено.

«Шевроле» мягко несется по серебристому полю. Садящееся солнце разливает по гладкой поверхности кровавые лужи. Волнуюсь. Как будет всё? Опасно ли? Нет, я конечно же видел теракты по праздникам. И с жертвами видел неоднократно. Но так, чтобы целый грузовик гексогена — не видел. Масштабно.

— Насчет Михаилы не парься, — говорит вдруг Платон Любомиров, — Не пропадет твоя Михаила.

— Чего это? — не понимаю я Любомирова, — Михаила-то тут при чем?

— Ну ты же готовишься в правозащитники, — говорит мне Платоша, — Вот я и говорю — не беспокойся. Прикроем.

— Да какие мне теперь правозащитники, — поникаю я, — Сегодня ко мне приходил Рецептер.

— Да ладно… — не верит Платоша, — Сам Рецептер?! Он ведь так просто из камеры не выходит. Значит, и правда — скоро в тюрьму.

— Да в какую тюрьму! — горестно восклицаю я, — Как бы не отхватить нерукоподаваемость.

— Нерукоподаваемость? — удивляется Платон Любомиров, — Тебе-то за что?

— Так ведь если бы можно было подумать, за что, — говорю я Платоше, — Если бы был хоть какой-то человек, которому можно было бы послать голубя с вопросом: «за что?». Так ведь нет человека такого. Не предусмотрено. Все определяет одна лишь демократическая процедура.

— Мне кажется, — уверенно говорит Платоша, — Что ты несколько переутомился. Тебе надо сходить в своему демоаналитику.

— Мой демоаналитик говорит, — вздыхаю я Любомирову, — Что в детстве мне не хватало личной свободы.

— Мой, кстати, говорит то же самое, — улыбается мне Любомиров, — И это понятно. Наши родители родились в несвободной стране.

— В частично несвободной, — поправляю я Любомирова, — Впрочем, это от года зависит…

— Да пусть даже в частично несвободной! — восклицает Платоша, — Но они родились не в свободной стране! И естественно, они передали часть этой несвободы нам, своим детям. И должно пройти еще два, три поколения, прежде чем в этой стране родятся по-настоящему другие россияне. Свободные от самого рождения и до самой смерти! А не такие, как мы — свободные, но сомневающиеся. Ты сомневаешься? Только честно скажи — ты сомневаешься?

— В чем? — недоумеваю я.

— В том, что абсолютная свобода и демократия — это прекрасно, — отвечает Платон, — Ты сомневаешься? Бывают у тебя такие мгновения, когда ты вдруг думаешь — ну что за бардак? Почему эти трейлеры? Почему дровами топим, почему батарейки? Бывает?

— Ну… — заминаюсь я.

— Бывает, — уверенно говорит Любомиров, — Потому что мы слабые. Мы никак не можем отдаться свободе полностью, без остатка. Отдаться ей в той же степени, в какой отдавались диктатуре пролетариата большевистские революционеры. Но демократия не ошибается! Ошибаться можем мы, люди, но не процедура! А если люди ошибаются в своем выборе — это всегда можно исправить с помощью следующего тура голосования. Свободно, легитимно и демократически. И нам нужна смена поколений для того, чтобы понять это, прочувствовать это всем телом. Жаль только жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне ни тебе.

— Сам придумал? — восхищаюсь я финалом выступления Любомирова.

— Мама так говорила, — отвечает Платоша, — Она за Михаилой присмотрит.

— Да чего за ней присматривать, — бормочу я, — Она свободная девушка, сама справится.

— А может, вы в ней вместе, а? — спрашивает Платон.

— Что — вместе? — не понимаю я.

— Ну, в правозащитники, — машет головой Платоша.

— Да не хочет она, — отвечаю я другу, — У нее на уме одна любовь. Она даже хьюман райтс вотч на ночь снимает. Несознательная.

— Любовь — это прекрасно, — замечает Платоша, — Особенно, если это — любовь к свободе и демократии. Хотя хьюман райтс вотч это она, разумеется, зря…

«Шевроле» летит по бескрайнему алюминию. Наперерез нам летит стремительный голубь скоростной чешской породы. Платон притормаживает, останавливает машину и опускает стекло. Птица закладывает крутой вираж, залетает в салон и садится между сиденьями. Платон снимает у нее с ноги послание, разворачивает его и читает внимательно.

— Ну надо же, — говорит вдруг Платоша, — Какой-то террорист с поясом приехал на Бахтияре прямо к центральному входу и требует, чтобы его пропустили непосредственно к грузовику с гексогеном. При этом в списке приглашенных террористами старейшин его имени нет. Никакой конфиденциальности…

— Это я его пригласил, — отвечаю Платоше, — Извини. Он просто ехал со мной в лифте, без детонаторов… как-то мне его жалко стало. Ну, я и позвал.

— Без детонаторов? — удивляется Любомиров, — Все же наша программа помощи малым народам ну никуда не годится. Нищета и разруха, если им даже взорвать себя не на что. Надо как-то резче, весомее ставить вопрос.

— Перед кем? — спрашиваю я у Платона.

Платон указует глазами наверх.

— Перед и.о. Президента? — спрашиваю я у Платона, — Но он же старается. Я сам видел эту самую программу помощи у министра Украины и Грузии. Террористы и другие малые народы Д.России полностью обеспечены дровами и батарейками. А детонаторов попросту не хватает. Перед кем нам вопрос-то поставить?

Платон указует глазами повыше, чем раньше.

Молчим. Понимаем.

Платон достает из кармана записку со словом «Пропустить», присоединяет ее к ноге почтового голубя и выпускает птицу на воздух. Голубь немедленно исчезает. Платон трогает, и «Шевроле», набирая скорость, летит куда надо.

Вскоре мы видим и сектор — высокую стену из армированного алюминием шлакобетона, окутанную колючей проволокой с примесью металла полония. На колючую проволоку то тут, то там повязаны белые ленточки — знак солидарности других россиян с угнетавшимися олигархическим стабилинизмом малыми народами Севера и Северного Кавказа. По ходу движения нашего «Шевроле» — ворота. У ворот — двое красивых смуглых мужчин в форме морских пехотинцев профессиональной армии США. У меня внутри поднимается широкая волна благодарности. Эти простые загорелые ребята за многие тысячи километров от своего родного дома стерегут наш покой. Стерегут молодую еще, нежную д. российскую демократию. Оберегают мой сон, сон Михаилы, сон Платона Любомирова, сон Бахтияров. Сон министра свободы слова, сон министра Украины и Грузии, сон самого батоно Пархома, сон Рецептера и других правозащитников. Сон Полины, ее гадкой собачки и сон Волобуева, сон Расторгуева и и.о. Президента. Они охраняют даже сон женщины в рыбном, которой не нужна демократия. Ей не нужна — а они охраняют. И в этом высшая справедливость нашего современного общества. Такие же ребята стерегут свободу и демократию в Косово, в Ираке и в Афганистане, в Ичкерии и в Гуантанамо. И в каждом из мест, где покой и порядок обеспечиваются такими ребятами, местные жители и их гости чувствуют себя крайне комфортно. Им помогает самая передовая нация в мире. Нация свободы и справедливости. Нация торжества демократии.

62

Далеко (укр. — гр.)