Испытательный срок

— О-хо-хонюшки! — трагическим шёпотом пробормотал домовой, заметив, что за ним наблюдают. — Гостьюшка проснулась! Что ж так раненько-то? Чай, Прохор ни одёжку не погладил, ни завтрак не сготовил…

— Э-э-э… Здравствуй, Прохор, — осторожно сказала Ира, на всякий случай тоже тихо. С бабушкиным Афонькой она ладила неплохо, этот не казался капризнее или злее. — Не надо ничего гладить. Дай, пожалуйста, как есть…

— Да как же можно! — домовой потешно всплеснул мохнатыми лапами. — Ох, слыхала бы хозяйка! Прохор не таковский, Прохор гостей привечать научен. Пущай гостьюшка подождёт чуточку-минуточку, Прохор всё устроит. Всё устроит!

Ира не сдержала улыбки. Заботливый домовой вёл себя точь-в-точь как бабушкин Афанасий, только тот ещё ворчал иногда на непоседливых хозяйкиных внучек. Прохор проворно метнулся куда-то в глубь квартиры и вернулся — нет, не с заспанной Оксаной, зато с аккуратно сложенной одеждой. Чужой.

— Вот, значится, пущай гостьюшка покуда наденет, — Прохор положил свою ношу на край дивана и почтительно отодвинулся. — Тут всё чистенькое, как новенькое!

— Спасибо, — Ира неуверенно развернула белую футболку — слишком широкую в плечах, чтобы быть женской. — А… а моё где?

— Да где ж ему быть! Ить сушится, — деловито сообщил домовой. — За ночку-то не успело, а ма-ши-ну включать — шуметь станет, хозяина разбудит. Пусть уж гостьюшка не тревожится, — поспешно прибавил он, заметив озадаченный Ирин взгляд. — Прохор об одёжке-то как следует позаботился, все пятнышки повывел. Хозяйка ить всему научила: и шелка стирать, и бархат заморский, и ка-ше-мир…

Ира невольно хихикнула. Шелков и кашемира у неё отродясь не водилось; по правде говоря, её больше беспокоило присутствие в квартире некоего хозяина. Спрашивать, где Оксана, сразу стало как-то неловко. Может, Прохор по-тихому выпустит гостью, а благодарности подождут до понедельника?

— Можно мне умыться? — попросила Ира, влезая в предложенные джинсы, тоже слишком для неё длинные. Неужели она настолько уж толще Ксюши, чтобы домовой не нашёл в хозяйкином гардеробе ничего подходящего, и пришлось грабить… кто он там, парень, муж, сожитель? — Я тихо, честное слово.

— И-и-и, гостьюшка, не след честным словом бросаться, — пожурил её Прохор и тут же оттаял: — А умыться… Это можно.

Ира на цыпочках вышла следом за ним в коридор. Здесь царил полумрак; из полудюжины глухих дверей лишь одна, за Ириной спиной, была открыта. Выпущенный на волю утренний свет выхватил из темноты картины в строгих рамах: контрастные геометрические фигуры, хаотические цветные вихри, уходящие в бесконечность узоры… Кто бы их здесь ни развесил, чувство стиля у него было превосходное: всё вместе складывалось в нечто цельное и гармоничное и, кажется, даже обретало подспудно ощутимый смысл.

— Нравится? — гордо осведомился Прохор, не повышая, впрочем, голоса.

— Красиво, — честно ответила Ира. — Очень.

— Хозяйка премного дом украшала. Со всего белого света диковины! — сообщил домовой и почему-то печально вздохнул. — В ту ванную гостьюшка пущай не ходит, тут Прохор затеял ковёр чистить…

О как. Ира закусила губу, отгоняя кольнувшую сердце зависть. В одобренной Прохором ванной, сияющей начищенным кафелем, на стиральной машине лежали пирамидкой пушистые полотенца, тщательно подобранные по цвету — от коричневого до кипенно-белого. Да уж, домовому тут явно скучно. Бабушкин-то знай успевал: то подвал прибери, то на чердаке мышей перелови, то за хозяйскими внучками пригляди… О том, чтоб загружать стиралку или, с ума сойти, за утюг браться, и речи не шло.

— Вот, — Прохор протянул Ире новенькую, в упаковке, зубную щётку. — А мыльце и паста только вчера принесены, никто ить не открывал ещё…

— Спасибо, Проша, — уныло сказала Ира просиявшему домовому. Ну, теперь она Оксане коробку пирожных должна, не меньше.

Ослепительно белая раковина. Идеально чистое зеркало. Расставленные, как по линейке, мыльница, стакан с одинокой почему-то зубной щёткой, тюбик пасты, металлическая бритва. Кто бы подумал, что Тимофеева такая аккуратистка? Или, что вероятнее, тут домовой старается, а Ксюша просто не возражает. Ира изо всех сил старалась нигде не напачкать, стёрла капли с сияющего крана и тщательно смыла с белоснежного фарфора остатки зубной пасты, но восстановить наведённую Прохором чистоту всё равно не вышло. Стало чуть-чуть стыдно.

— Пущай гостьюшка покуда в большой комнате посидит, — распорядился домовой, решительно забрасывая в плетёную корзину использованное полотенце. — Прохор съестного соберёт да одёжку погладит. О-хо-хонюшки, кабы хозяина не разбудить! Ить умаялся, егоза, хоть бы в выходной поспал…

Ну вот, она ещё и мешает отдыхать законным обитателям этих хором. Ещё одна жалкая попытка убедить домового отдать Ирины вещи и отпустить с миром вызвала лишь возмущение. Пришлось смиренно возвращаться в комнату и наблюдать, как домовой проворно сворачивает постель и ловко вытаскивает из дальнего угла столик. Предоставленная сама себе, Ира выглянула в окно — оттуда виднелась пустая в ранний час набережная и заросший буйной зеленью дальний берег Москвы-реки — и от нечего делать принялась рассматривать книги в шкафах. Такого пёстрого собрания ей видеть прежде не приходилось: философские труды соседствовали здесь с научной фантастикой, фолианты по теории магии — с классическими романами, угрожающего вида инженерные справочники — с французской поэзией в оригинале. На единственной открытой полке, нарушая идеальный порядок, лежала страницами вниз «Практическая астрономия в магии», небрежно придавленная увесистой «Наукой логики». Ира потянулась к «Астрономии». Пожелтевшие от времени страницы были сплошь испещрены сложными математическими выкладками, а на иллюстрации по разбитому на квадраты небу скользила двойная звезда. Бабушка когда-то пыталась научить непутёвых внучек читать узоры на ночном небосклоне, но то было так, на глаз, наблюдения да приметы. Ба говаривала, что в звёздах начертаны судьбы, но вот же, на дешёвой желтоватой бумаге рядами невзрачных значков записана судьба самих звёзд…

— Как самочувствие?

Пойманная врасплох, Ира едва не выронила книгу. В дверях, прислонясь к косяку и скрестив на груди руки, стоял Зарецкий. Собранный и невозмутимый, как всегда, разве что чуть более небритый, чем обычно. Так они с Оксаной… Ой! А на работе — как чужие, и не подумаешь! Чувствуя, что краснеет, Ира поспешно сунула «Астрономию» обратно на полку.

— А… где Ксюша? — бестолково ляпнула она.

— Дома, наверное, — Ярослав равнодушно пожал плечами. — Так что у нас по самочувствию?

— А-а-а… отлично, — мужественно соврала Ира, фальшиво улыбаясь.

Ксюша — дома. Не здесь. А была? Наверняка была, иначе… Ира нервно потеребила воротник футболки, пытаясь сложить заново картину минувшей ночи. Что-то во всём этом не клеится. Да и ситуация в целом…

— Голова не болит?

— Вроде нет.

Стоять посреди комнаты было как-то неловко, и она осторожно присела на краешек дивана. Откуда-то из недр квартиры раздался характерный гул — точно с таким же кофемашина в кабинете Верховского извергала из себя пахучие струйки эспрессо. Ярослав обернулся на звук, вздохнул и уселся в кресло напротив Иры.

— Я тебе задам пару вопросов насчёт вчерашнего, пока Прохор возится, — сообщил он. Ире мигом вспомнился управский каземат для задушевных бесед. Определённо, с Зарецким связано едва ли не всё неприятное, что ей довелось пережить после аттестации. Кроме истерик Чернова, само собой; тот — отдельная статья.

— Да, конечно.

— Спасибо, — Зарецкий вежливо кивнул. Как будто у неё был вариант отказаться! — Ты можешь рассказать, как всё произошло?

— Ну, — Ира замялась, подбирая слова. Ох, насколько проще было бы с Ксюшей! — Я, честно говоря… переусердствовала с алкоголем. Мы танцевали, потом я ушла на минутку, потом… Не знаю, наверное, в обморок грохнулась. Холодно было. И такое чувство ещё, ну… Вообще не поймёшь, на каком ты свете. Это тень была, да?