Божья коровка

Гостинцев было много — посетители заваливали ими стол и тумбочки. Съесть столько было невозможно даже четырем старшинам. Соседи поначалу тоже отказывались, но быстро вникли в ситуацию. В один из дней в палату притащили сразу четырех вареных курей. Что с ними делать? Холодильников для пациентов в госпитале не имелось. Так что ели, но еще больше оставалось. Борис хотел отдать гостинцы другим раненым с Даманского, но ему сказали, что тем самим девать их некуда. Поэтому, после того как уходил последний посетитель, он брал одолженную у медсестры авоську и складывал в нее завернутых в бумагу курей и рыбу. С одной рукой делать это было неудобно, но он справлялся и шел в ординаторскую и сестринскую комнату. Персоналу брать что-то у больных в палате запрещали. Вот если кто-то сам к ним принесет… Борис носил. Встречали его ласково, особенно медсестры с санитарками. У них зарплата небольшая, а у многих семьи. Побаловать детей деликатесом, а вареная курица считалась в этом времени таким, случалось редко. Плюс рыба, да еще конфеты — Борис их раздавал горстями. Излишне говорить, что в считанные дни он стал любимцем персонала. К нему и так душевно относились — раненый герой, а тут еще вдобавок добрый парень.

Единственной, кто не принимал его гостинцы, была Вера. Борис такому удивился и, улучив момент, спросил про это санитарку тетю Нюру, которая, наоборот, их охотно брала.

— У Верочки родители не бедные, — ответила немолодая женщина. — У них все есть: и курица, и рыба, и конфеты.

— Тогда зачем она здесь санитаркой? — удивился Боря. — На маленькой зарплате. Другого места не нашли?

— Стаж зарабатывает, — просветила тетя Нюра. — Врачом быть хочет, да еще в Москве учиться. Пыталась после школы поступать, но не прошла по конкурсу. А с медицинским стажем это проще, как для солдат в военное училище. К лету наберет два года и поступит.

— Кто у нее родители?

— Сама пусть скажет, — соскочила с темы тетя Нюра.

Спросить у Веры Боря не решился. Юная санитарка смотрела на него влюбленными глазами, но он старался не давать ей причины сблизиться. Однако Вера находила повод увидеться с предметом обожания. В один из дней она принесла в палату вещмешок и рюкзак.

— Ваши вещи, — объяснила, сложив их возле койки. — С границы передали. Им сообщили, что обратно не вернетесь, вот и привезли. Вашу форму — тоже, но ее в кладовую забрали, получите, как выпишут. А это я решила принести.

— Спасибо, — поблагодарил Борис. Он взял рюкзак, вытащил из него альбомы и разложил на койке. Достал карандаши. Как давно он не держал их в руках! Пока перебирал, Вера цапнула альбом и начала его листать.

— Кто это рисовал? — спросила удивленно.

— Я, — сообщил Борис.

— Так вы еще художник?!

В глазах у девушки горел восторг. Борис мысленно вздохнул.

— Еще учусь, — сказал, изобразив смущение.

— Мне можно посмотреть?

Он кивнул. Присев на койку, Вера принялась листать альбомы. В свободное от службы время Борис рисовал портреты сослуживцев. Им нравилось позировать — не каждый день тебя рисуют. Он отдавал портреты пограничникам, а те пересылали их родителям — вкладывали лист между двух картонок и отправляли бандеролью. У Бориса оставались копии, вернее, варианты для себя. Был там и его автопортрет — и даже не один.

— Я знаю этого солдата, — вдруг сказала Вера.

— Кого? — удивился Борис и взял альбом. С листа плотной бумаги на него смотрел Сергей.

— Его к нам привезли еще до вас, — объяснила Вера. — Из другого госпиталя. Тяжелый случай — осколок раздробил сустав голеностопа, а у нас лучшие хирурги на Дальнем Востоке. Пытались спасти парню ногу, но не получилось — началась гангрена. Ему ампутировали ступню. Лежит в двенадцатой палате на втором этаже, и ни с кем не разговаривает — переживает о своей ноге.

Борис встал с табуретки и вышел. За его спиной Вера что-то сказала, но он не обратил внимания. Пройдя до лестницы, спустился этажом ниже, протопав коридором, толкнул дверь с цифрою «12» на табличке.

… Сергей лежал на койке у окна и, закинув руки за голову, смотрел в потолок. Вошедшего в палату гостя не заметил, не глянув даже в его сторону. Борис подошел поближе и присел на табурет.

— Здравствуй, друг!

— Борис? — Сергей сел на койке. — Ты откуда?

— Лечусь. Но не знал, что здесь и ты. Лишь сегодня сказали.

— Эк, как тебя, — Сергей коснулся его шрама на лбу. — И рука.

— А еще осколок в грудь, — добавил Боря. — Чуть-чуть до сердца не достал. Продвинься он немного — и похоронили бы. Накрыло миной…

— Погоди, — остановил его Сергей. — Ты же в том бою цел остался. Мне говорили, что нес меня в полевой госпиталь.

— Второго марта уцелел, — кивнул Борис. — Ранили пятнадцатого. Слыхал про этот бой?

— Да, — кивнул Сергей. — Но там, вроде, армия воевала.

— Меня позвали провести разведчиков к Даманскому, — объяснил Борис. — Они ведь местности не знают. Там на протоке подбили наш секретный танк. Мы его взорвали, чтоб китайцам не достался, заодно вынесли тела погибших, в том числе начальника отряда. Под мину угодил у своего берега. Рука теперь короче станет. Сказали: комиссуют.

— «Повезло» нам, — вздохнул Сергей. — Я без ноги, а ты с покалеченной рукой.

— Зато живые, — возразил Борис.

— Какая это жизнь? — скривился друг. — Уходил служить здоровым, а вернусь на костылях. Вон стоят, — он указал рукой на прислоненные к стене у окна костыли. — Пробовал на них ходить — мучение. Тяжелые, под подмышками давят и идешь, как корова на льду. Мне теперь так до конца жизни ковылять?

— Сделают протез, — пожал плечами Борис. — Сколько людей с ними ходит.

— Все так говорят! — вдруг взорвался Сергей. — Видел я эти деревяшки, мне их показали. Великая радость — ковылять на протезе. Что родители скажут? Отправляли служить сына здоровым, а вернулся инвалид на одной ноге. Я им о ранении не писал — не хочу расстраивать. Мать тут же прилетит. Не хочу видеть ее слезы. Лучше бы меня убили!

«Тяжелый случай», — подумал Борис.