Интим не предлагать!

Из лежащего на стойке айфона разрывается Ласковый май, и мне кажется, что эти двое стали выглядеть лет на двадцать моложе точно.

Всё ещё не придя в себя от такой хохмы судьбы, тем же путём возвращаюсь обратно под бок к Малиновскому.

— Ты где была? — прижимая меня к себе, сонно бубнит он.

— Там наши родители воркуют на кухне.

— Ну я же говорил — ждём братишку — и широко зевая, — я своего отца хорошо знаю. Большой мальчик запал.

— И часто он так западает?

— Если честно — впервые его таким вижу.

— А откуда же ты тогда знаешь, что он запал, если его до этого запавшим не видел?

— Ну пока вы о своём с Аллой Хлебовной шушукались, мы с отцом о своём, по-мужски, — и снова зевок. — Давай спать.

Уютно льну к нему, утопая под тяжестью руки. Но это же я, я же не могу просто так взять и ничего не испортить.

— Даже они воркуют, а мы нет.

— В смысле?

— В том самом, что я всё знаю: ты не хочешь меня как женщину!

— Чего-о? — даже голову с подушки приподнял. — Кто тебе эту чушь сказал?

— А мне и говорить ничего не надо, я не дура! Ты даже ни разу не попытался залезть мне под юбку. По-моему, ты сам когда-то проронил, что живёшь инстинктами, только со мной они не работают, да?

— Хочешь проверить мои инстинкты? — он прижимается ко мне ещё ближе и даже оборачиваться не надо, чтобы видеть его гордое довольное лицо. — И поверь, детка, это не кофеин.

— А почему тогда ты так легко отпустил меня сегодня утром и вечером совсем не приставал?

— А ты правда не понимаешь?

— Правда…

— Ну точно ребёнок, — улыбается мне в затылок. — Потому что ты сама сказала, что никому теперь не веришь, что мужикам нужен только секс и я просто хочу доказать тебе обратное.

— И сколько ты это будешь ещё доказывать? Ну… просто, чтоб я знала…

— Рома-ашкина, ты что, меня на секс разводишь? — игриво тянет он и, ловко перевернувшись, нависает сверху. — Если что, я передок слабый, отдамся быстро, учти. Даже шампанского и цветов не надо.

— Помнится, пару недель назад кто-то говорил, что “он не такой”.

— Ну так это я цену набивал, — рука бессовестно скользит под мои пижамные шорты.

— Ты с ума сошёл — здесь моя мама! — спихиваю его с себя и, немного повозившись, перекинувшись парой острот, пообнимавшись, да так, что Малиновский пригрозил, что ещё минута и он пойдёт чинить мотор, мы всё-таки успокоились и, наконец, вырубились.

Всю ночь мне снится, как я бегаю в неглиже за Малиновским с цветами и бутылкой “Советского”, а Юра Шатунов поёт для нас “Белые розы” поедая мамины пирожки с капустой.

Часть 35

Целых четыре дня в доме царит подозрительная идиллия. Папа, мама, Малиновский, я — дружная семья. Мы с Богданом прилежно учимся, не прогуливая ни одной даже самой скучной пары, мама, словно феечка, сутки напролёт кружится на кухне, наготавливая столько, будто планете грозит голодная катастрофа и нам нужно разжиться запасом пищи на ближайшие сорок световых лет. Фаршированные перцы, солянка, сложный майонезный салат, три огромных пиццы, ягодная шарлотка и компот из свежих фруктов. И это только на сегодня меню.

Мужчины день и ночь трутся на кухне и хлопок дверцы холодильника слышится в доме чуть реже, чем громогласный смех. Смеяться все тоже стали подозрительно много, словно кто-то неосмотрительно распылил в воздухе веселящий газ и обитателя дома номер семь теперь ходят полупьяные и подозрительно счастливые.

Ночные посиделки мамы и Николая Филипповича на кухне уже превратились в традицию — увидеть родителей после десяти за столом попивающих чай с плюшками или цедящих винишко так же естественно, как, допустим, зайти на кухню и увидеть там плиту или холодильник. В порядке вещей.

А вчера в гостевую комнату привезли косметический столик.

Косметический столик. В дом, где живут одни мужчины.

Сос! Danger! Ахтунг!

— Мам, что это за новости ещё такие?

Мама кромсает на разделочной доске морковь и что-то напевает под нос.

— Ма-ам! — подхожу ближе и практически кричу ей в самое ухо.

— Новости? Какие ещё новости? Опять по НТВ кошмары показывают?

— Не прикидывайся, ты прекрасно понимаешь, о чём я, — складываю руки на груди и тоном беспристрастного следователя: — Зачем тебе понадобился косметический столик в доме, где ты временная гостья? В глаза мне смотри!

— Не нагнетай, Женька, — мама беспечно машет ладошкой и кидает в рот колечко моркови. — Я просто обронила как-то, что наносить макияж неудобно, вот Коля решил сделать мне небольшой подарок. Очень мило с его стороны.

— Коля?! Подарок? Мам, у вас что, с Николаем Филипповичем роман? — и хоть эта мысль посетила меня уже давно, но обличать её в слова всё равно как-то дико.

— Ну что ты такое говоришь? Какой ещё роман? — вспыхивает мама и начинает суетиться, как делает всегда, когда смущена. — Сотейник чугунный не видела?

— Ты в него морковь нарезанную высыпаешь.

— Ой, и правда! — мама смешно качает головой и звонко хохочет. — И вообще, что за допросы? Ты вообще замуж выскочила и ни пол слова кровинушке! Кстати, Коля поделился, что ему было бы приятно, если бы ты перестала называть его по имени отчеству. Зови его просто — папа. Это же традиция.

— Какой ещё папа? — глаза лезут на лоб. — У меня один отец, и это не Николай Филиппович.

— Вредная ты, Женька, — бурчит мама, беря в руки большую луковицу. — Между прочим, муж твой меня мамой называет.

— Он ёрничает, неужели не видно? Когда ты не слышишь, он называет тебя Алла Хлебовна.

— Хлебовна? Вот хам, — возмущается мама, но глаза её по-прежнему смеются. Этот котяра и её умудрился очаровать. — Ужасное воспитание, кто ему эти манеры привил? Уж точно не отец. Коля такой галантный.

— Мам, Николай Филиппович отец Богдана, это… неправильно! — мнусь, не зная, как сказать, что в один “прекрасный” момент вся идиллия может одномоментно рухнуть. — Ну вот вдруг, допустим, мы с Богданом разругаемся до чёртиков и разведёмся. Ты же сама видишь, какой он несносный. И что будет тогда, как ты это себе представляешь потом, ну, если вы с Николаем Филипповичем…

— Ещё чего! Я тебе разведусь! — мама хмурит брови и грозит пальцем. — Вышла замуж — живи. Богдан хоть и хулиган каких поискать, но он тебя любит.

— Думаешь?

— Вижу! А ты как будто сама не знаешь. И вообще, что это за разговоры такие? С чего это вдруг?

— Ну не знаю, так, просто.

Ну как, как ей сказать, что не нужно очароваться. Как признаться, что наш брак просто блеф ради обоюдной выгоды?

Хотя я сама уже не понимаю, где реальность, а где блеф. Сама не знаю, что будет дальше. Всё так запуталось, переплелось и смешалось, что порой кажется, что я попала в сумасшедший дом из стен которого мне не очень-то и хочется выбираться.

После разговора той ночью о будущем мы эту с Богданом тему больше не поднимали, но в мыслях так и свербит, что всё может рухнуть, едва отсчёт в тридцать дней завершится. Из-за этого я не могу решиться и перейти черту, не могу позволить нашим отношениям зайти дальше крышесносных поцелуев, потому что боюсь, что потом будет мучительно больно.

Ночи превратились в испытания, похуже пыток времён инквизиции: сегодня я вышивала до трёх утра крестиком, а Малиновский заучивал наизусть стихи Бродского, лишь бы только оттянуть момент, когда мы закутаемся в одно одеяло и не начнём тут же целоваться. Утром он признался, что не чинил мотор со школы, но с моим появлением, кажется, всё-таки придётся возобновлять навыки.

Положа руку на сердце — я до сих пор сомневаюсь, что именно он имеет в виду, даже загуглила, что же означает, когда парень упоминает починку моторов, но ничего кроме рекламы автомастерских поисковик мне не выдал.

— М-м, вкусно пахнет, что это? — от душевной беседы мама-дочь нас отвлекает Малиновский.

— Болоньезе, — оберачивается мама и прискорбно качает головой: — Бедный мальчик, снова без футболки. Что, совсем нечего надеть?